Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Косвенное, но, на наш взгляд, довольно убедительное подтверждение этому предположению дает внимательное прочтение преамбулы известного письма П. А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу от 14 февраля 1837 г., где он подробнейшим образом доводит до сведения брата императора суть той версии (естественно, геккерно-дантесовской), которой предполагают придерживаться друзья поэта. Вчитаемся в эти строки: «По всей вероятности, Ваше императорское высочество, поинтересуетесь некоторыми подробностями прискорбного события, которое таким трагическим образом похитило от нас Пушкина. Вы удостаивали его своей благосклонностью, его доброе имя и его слава принадлежат родине и, так сказать, царствованию государя императора. При своем вступлении на престол он сам призвал поэта из изгнания, любя своей благородной и русской душой его талант, и принял в его гении истинно отеческое участие, которое не изменилось ни в продолжении жизни его, ни у его смертного одра, ни по ту сторону его могилы, так как он не забыл своими щедротами ни его вдовы, ни детей. Эти соображения, а также тайна, которая окружает последние события в его жизни и тем дает обширную пищу людскому невежеству и злобе для всевозможных догадок и ложных истолкований, обязывают друзей Пушкина разоблачить все, что только им известно по этому поводу, и показать таким образом его личность в ее настоящем свете. Вот с какой целью я осмеливаюсь обратиться к Вашему высочеству с этими строками».

И дальше Вяземский сразу, что называется, берет быка за рога и начинает рассказывать, «что молодой Геккерен ухаживал за г-жой Пушкиной» и что по этой причине дело в конце концов дошло до столь трагической развязки. Но с какой целью столь подробно излагается именно эта версия? Вяземский ее не скрывает: необходимо отмести все другие догадки и ложные истолкования причины гибели поэта. Автор письма не только указывает на широкое распространение этих «догадок», но и характеризует их как порождение «людского невежества и злобы». Злобы к кому? Уж не к поэту ли? Полноте. Тогда зачем предварять констатацию факта хождения в обществе «злобных» версий подробным перечислением благодеяний императора по отношению к поэту, его вдове и детям? Создается впечатление, что Вяземский более всего обеспокоен сохранением «доброго имени» царя в этой истории. Это впечатление усиливается, когда при дальнейшем знакомстве с текстом письма читатель сталкивается с такими, на пример, перлами: «горе смягчалось тем, что государь усладил последние мину ты жизни Пушкина и осыпал благодеяниями его семью. Не один раз слышал я среди посетителей подобные слова: «Жаль Пушкина, но спасибо государю, что он утешил его». Однажды, едучи в санях, я спросил своего кучера: «Жаль ли тебе Пушкина?» – «Как же не жаль? Все жалеют, он был умная голова: эдаких и государь любит». Было что-то умилительное в этой народной скорби и благодарности, которые так непосредственно отозвались и в царе, и в народе».

Любопытно, что Вяземский счел уместным приложить к своему письму экземпляр анонимного диплома, полученного на его адрес. Ознакомившись с текстом этого документа, великий князь безошибочно понял, на какую тайну и на какие «ложные истолкования» прозрачно намекает Вяземский.

Текст анонимного диплома по каналам Третьего отделения стал известен после смерти поэта и самому императору. Судя по всему, Бенкендорф одновременно передал Николаю I и диплом, и не отправленное Пушкиным письмо от 21 ноября 1836 г. Текст диплома взбесил царя, а версия Пушкина о виновности во всей этой интриге Геккерна-старшего была им безоговорочно принята на веру. На это обстоятельство обратил внимание еще П. Е. Щеголев[19]. Вообще император в последуэльные дни проявляет большую нервозность. Сначала очень беспокоится, чтобы Пушкин умер «как христианин» (передает через доктора Арендта умирающему Пушкину это наставление с одновременным обещанием обеспечить семью поэта); затем с явным облегчением во всех своих письмах отмечает, что Пушкин умер «как христианин». Что скрывается под этой навязчивой мыслью императора? Неужели он был так обеспокоен благолепием Пушкина перед смертью? Или боялся, что смертельно раненный поэт раскроет некую тайну, о наличии которой постоянно упоминали и Вяземский, и Соболевский, и многие, близко знавшие Александра Сергеевича? Тело Пушкина еще не было предано земле, а Николай Павлович начинает рассылать объяснительно-оправдательные письма. 3 февраля 1837 г. пишет сестре Анне в Гаагу и брату Михаилу, на следующий день князю Паскевичу. Текст приблизительно один и тот же. Брату: «Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частью самых глупых (курсив наш. – Н.П.), из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью. Дантес – под судом, равно как и Данзас, секундант Пушкина, и кончится по законам, и, кажется, каналья Геккерен отсюда выбудет». На следующий день император сообщает князю Паскевичу: «Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам (курсив наш. – Н.П.). Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином».

Итак, пока идут приготовления к погребению тела Пушкина, император всея Руси с головой погрузился в эпистолярный жанр, стремясь опередить других и первым сообщить свою версию дуэльной истории. Его явно беспокоят какие-то «глупые» слухи вокруг этой истории, хотя не царское это дело – обращать внимание на сплетни и толки. Впрочем, при одном условии: если эти слухи не касаются лично особы его величества.

А чем же тем временем занята Наталья Николаевна? Она не поехала хоронить мужа в Святогорский монастырь. Очевидно, плохо себя чувствовала. Однако стресс после потери супруга (да еще в столь скандальной ситуации) не помешал ей начать интенсивные хлопоты по поводу своего дальнейшего пребывания в Петербурге. До наших дней дошло прошение Натальи Николаевны на имя императора, отправленное 8 февраля 1837 г., т. е. на второй день после того, как тело Пушкина было предано земле:

«Всепресвятлейший, державнейший великий государь император Николай Павлович, самодержец всероссийский, государь всемилостивейший, просит вдова двора Вашего императорского величества камер-юнкера Наталья Николаевна Пушкина, урожденная Гончарова.

…Я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столиции, и как при том все избранные мною в опекуны лица находятся на службе в С.-Петербурге, то по сему и прошу: дабы высочайшим Вашего императорского величества указом повелено было сие мое прошение принять, малолетних детей моих взять в заведывание С.-Петербургской дворянской опеки».