Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

— Эта? Выглядит отлично. И еще, наверно, «вся в масле», новенькая, — сказал Чак, ступая на борт «Лоллы». На его лице расплылось удовольствие знатока, столкнувшегося с неплохой вещицей.

— Не беспокойтесь, друзья, я прячу свою тарахтелку в чехол. Здесь не будет Сола-оператора. Сол-штурман, Сол-кок, Сол-телохранитель. — Барсак продемонстрировал бицепсы. — Ну разве только немного поохочусь за птичками и букашками. В школе меня интересовала орнитология…

— А нас сейчас интересует стол. Ну-ка, покажи, что водится в холодильнике? Канистры с проявителем? — Я резвилась, с каждой минутой входя во вкус неожиданного путешествия. Не верилось, что это не мечты, не сон и не фильм про чужую красивую жизнь. А прекрасная пара любовников на борту изящнейшего суденышка, вызывающая завистливые взгляды туристов на набережной, — это я с Чаком! Ох, как хорошо помнило его мое тело, насторожившееся, словно борзая, почуявшая запах дичи… То самое тело, что всего три дня назад было приговорено к уничтожению, как никому не нужный, обременительный хлам…

Теперь каждая клеточка трепетала и ныла от жажды удовольствий, и все чувства были обострены, торопясь ухватить запахи, краски, звуки. С бокалом холодного вина и куском нежного ростбифа, выуженным из холодильника, я опрокинулась в шезлонг, не в силах сопротивляться обрушившимся на меня щедротам судьбы. Рядом, прижавшись бедром к моему плечу, стоял Чак. Он обсуждал с Соломоном предстоящий маршрут. В то время, как пальцы Чака, пробравшиеся под блузку, хищно вцепились в напрягшийся от нетерпения сосок, «Лолла» вышла из гавани и круто повернула к югу — мы взяли курс на Балеарские острова.

Сол ловко вертел штурвал, заправски запустив мотор и управляясь с приборами, нашпиговавшими рубку. В репродукторе пел о любви Хосе Каррерос. Мы с Чаком полулежали под тентом в удобнейших шезлонгах, потягивая охлажденное вино и раздумывая, что же потребует судьба за этот милый подарок.

— Умница, что вспомнила обо мне. Тебе наследство, что ли, обломилось? Цветешь, а болтали всякую ерунду. — Чак внимательно присмотрелся к моему лицу и, как тогда, в первую нашу встречу, был явно удивлен отсутствием следов увядания во внешности «киноветеранши», а теперь еще и «падшей звезды».

— Болтали не зря. Немного покуролесила. Темперамент, знаешь ли, норов. То, что у других проходит в пятнадцать. Затянувшийся инфантилизм. Не трудись высчитывать — мне тридцать три. Я свободна от комплексов, дурных увлечений, скучного мужа и обязательств перед собственной «кинобиографией». Знаешь, когда все время примеряешься к будущему некрологу.

— Выглядишь ты отлично. Совсем как тогда… Меня потянуло к ностальгическим воспоминаниям… — Он поднялся и угрожающе навис надо мной, опираясь о подлокотники шезлонга. — Будем ждать, когда волна бросит меня на тебя, или позаботимся сами?

— Сами, — едва успела прошептать я и глухо ойкнула — яхту сильно качнуло, и поцелуй начался со стука зубов, во рту почувствовался солоноватый привкус крови. Мы замерли и с испугом посмотрели друг на друга.

— Поцелуй вурдалаков, — прокомментировал Чак следы на моем подбородке. Из его рассеченной губы сочилась кровь, несколько капель алели на белой майке.

«Вот уже и кино пошло», — подумала я, бросив взгляд на рубку, где с непроницаемым видом крутил штурвал Сол. Камеры при нем явно не было.

— Пойдем, осмотрим салон! — предложил Чак и помог мне подняться.

— Да не бойся ты — вставных зубов у меня пока нет и других протезов тоже, — не удержалась я от ехидной реплики.

— Тогда предлагаю самую жесткую программу, — пригрозил Чак, и мы с грохотом рухнули на пол между двумя кожаными привинченными к полу диванами…

Потом нам посчастливилось найти совершенно необитаемый остров и высадиться, не теряя времени, в уютную бухточку.

…Жарко. Но если расслабиться, предвкушая блаженство прохладной волны, — хорошо! С мягкостью опытного массажиста солоноватый ветерок оглаживает разнеженное тело, мимолетным поцелуем тайного любовника касается губ и, поиграв резными опахалами коренастых пальм над моей головой, исчезает. В буйных объятиях жилистых лиан зеленеют кусты, покрытые россыпью истерически ярких цветов. Параноидальная увлеченность угадывается в обилии красок, архитектурных украшений и живописных излишеств, которыми Некто в творческом экстазе разукрасил эти никому не ведомые шедевры. Так и торчали бы они здесь, на пустынном острове, до полного увядания, если бы Чак не предложил высадиться на берег, а Сол не сорвал и не сунул одно из этих уникальных изделий в вырез моего купальника. С галантной небрежностью «лишнего», прежде чем затеряться в дебрях.

Густо-лиловый у сердцевины, в оперении хитро изрезанных, бледнеющих к краю лепестков, цветок теперь следит за мной черным пушистым, окантованным золотыми ресницами «глазом». Следит? Ну уж это, пожалуй, слишком! Я достаю подарок Сола и отбрасываю подальше в белый горячий песок.

Следов на песке мало. В гладких размывах девственных дюн виднеются взрыхленные борозды, ведущие от блестящей, прилизанной волной кромки к истоптанному пятачку нашей стоянки. Сол тащил из лодки надувной матрац, зонтик, корзину-холодильник с напитками и закуской и, конечно, свою «подружку» — кинокамеру «Эклер». Чак — мою сумку с косметикой и полотенцем и свои суперклевые ласты. При этом на смуглом мускулистом бедре знаменитого плейбоя расходилась застежка супермодных плавок.

Вообще на всем, что теперь имело отношение к Чаку Куину, можно было не глядя ставить знак высшего качества и с большой осмотрительностью — печать собственности. Виллу в Беверли-Хиллз он арендовал, шикарные автомобили занимал у дружков, к женщинам относился так, будто брал их напрокат. Даже завораживающее зрителей обаяние Чака словно собрано из кусочков известных образцов: толстогубая улыбка Бельмондо, холодный прищур Сталлоне, бойцовская хватка Норриса, тяжеловесное добродушие шварценеггеровского Терминатора. А почему бы и нет? Из смеси любимых образцов, отработанных клише родилось подлинно новое, из набора затертых штампов — индивидуальность. Ведь «самородка» Куина «делали» опытные профессионалы, отлично знающие что к чему. И сколько ни пыхти от зависти или ревности, очевидно одно — Чак великолепен!

Я поднимаю темные очки, чтобы лишний раз убедиться в этом. На безмятежной морской лазури, потрясающе притягательной в соседстве раскаленного песка, виднеется лишь пенный след от мощных бросков загорелого тела. Несколько секунд над водой поблескивают бронзовая спина и кончик алюминиевой трубки — Чак рассматривает что-то на дне. Резкий удар ластами, нырок — и он снова ушел в зеленоватую прохладную глубину. Море опустело. На мгновение я представляю, что сижу так уже давным-давно у совершенно спокойной, гладкой синевы… Вздрагиваю, покрывшись зябкими мурашками. Уф! Чак вынырнул и, сдвинув на лоб маску, смачно высморкался в мою сторону. Умею же я нагонять страх, в особенности когда все так чудесно, что только и жди подвоха! Стоит понарошку испугаться, чтобы острее почувствовать полноту своего везения, своего несказанного счастья, которое почти не в кайф, когда и опасности никакой, и позавидовать тебе некому.