Главный свидетель - Фридрих Незнанский

Впрочем, какого, к черту, теперь следователя? Прав был, по существу, этот крепыш с интеллигентной речью, вырубивший один троих вовсе не хилых отморозков. Кончать, видимо, придется с прокуратурой… Свет на ней клином не сошелся. И лучше, пожалуй, в самом деле заранее сделать это лично, чем ждать, когда тебя выкинут с позором. А делать это у нас еще ой как могут! И любят!

Недаром же эта хитрая стерва судья Афанасьева звонила ему и предупреждала, что настало, кажется, время расплачиваться за старые грешки. Грешки – это для нее, видите ли! Ну да, к ней-то какие претензии? Разве что где-то недоглядела. Где-то… что-то… Ну и сволочь же! Наверняка и ее хорошо подмазал господин Носов, ибо был совершенно спокоен и уверен в выдвинутом обвинении.

Конечно, однажды то дело вполне могло всплыть, но не думалось, что все-таки так скоро. Однако теперь-то уж чего голову себе морочить? Как вышло, так и вышло. В другом теперь вопрос: напрочь убирать подонков или вывезти их подальше и аккуратненько сдать милиции? Не обязательно ведь при этом сообщать свое имя и адрес. Можно представиться анонимом. Да и не в их, бандитов, интересе колоться в ментовке! Или все-таки…

Время идет больно уж быстро. Скоро действительно станет светло, а он все никак не решит, что делать…

И тут он заметил, что тот мужик, который его допрашивал, допустил небольшую, но очень опасную для него, Мансурова, оплошность: одного из троих, Котлом его зовут, просто отрубил, но не связал, как остальных. И вот парень очнулся. Мансуров тут же исправил ошибку. Нашел бельевую веревку, стянул ему руки и ноги, а рот залепил скотчем. По иронии судьбы – тем самым, что бандиты приготовили для него. И опять задумался: что делать-то? Очень не хотелось пачкаться в крови. Даже этих подонков. Такое может однажды откликнуться. Того, в чем он вынужден был сознаться, вполне хватало для вылета из органов. Так зачем же усугублять?

Наконец он принял единственно верное для себя решение.

Поднимать и тащить этих бугаев на себе охоты не было. Но ведь должны же и они, хотя бы в конце жизни, почувствовать на себе то, что обычно чувствовали их жертвы? Есть же справедливость?

Вот он и ухватил первого за ремень, стягивающий его руки с ногами, приподнял и поволок прямо так, мордой по полу, по ступеням, а после и по снегу через весь двор до калитки. На улице открыл дверцу их джипа и, опять же не церемонясь особенно, благо рот бандита был запечатан его же вязаной шапкой, затолкал его в багажник.

Второго и третьего он тем же манером засунул в салон, на пол возле заднего сиденья. Потрудился, однако, бугаи ж все-таки, да и перетаскивать их было неудобно, хоть он вовсе и не церемонился.

И только теперь заметил, что ключей-то в машине не оказалось. То ли выбросили те мужики, то ли с собой забрали, черт их разберет!

Не великий он был, конечно, знаток автомобилей, да и на свой собственный как-то не накопил, предпочитая пользоваться электричкой, так оно было привычнее, однако как завести машину, если нету ключа, все же знал. Но прежде чем отправиться в путь, решил обставить ситуацию так, будто ни сном ни духом ни о каких налетчиках не в курсе.

Вернулся домой, все прибрал, чтобы никаких вещдоков не оставить. Во дворе лопатой и метлой зачистил следы волочения. Прихватил с собой также оружие – собрать пистолеты для знающего человека было делом нескольких минут, сгреб бандитские документы и телефонные трубки и запер за собой дом.

Хороша была все-таки машина, даже жаль расставаться. А ведь придется…

Время отъезда выпало удачное: шесть часов. Соседи только просыпались, кое-где, в не газифицированных еще домах, начинали топить печи. На работу еще никто не спешил.

Погода была отвратительная – какая-то промозглая. Складывалось впечатление, что всю округу придавил непонятный ледяной туман.

Быстро выехал на Егорьевское шоссе и погнал в сторону Раменского. Ближайший милицейский пост находился аж у бетонки, но до нее не собирался катить Мансуров. Тут и недалеко есть немало достаточно укромных мест.

Дома он захватил расписание поездов и прикинул по Куровской ветке, какой ему удобнее. Выход около семи. Значит, к этому времени с бандитами все должно быть покончено.

Нет, он не считал себя кровожадным человеком, но почему-то был уверен, что оставь он теперь бандитов в живых, они ему обязательно и жестоко отомстят. Значит, следовало обставить дело так, будто у самих бандитов где-то что-то сработало не так. Что постарался кто-то другой, а вовсе не следователь Мансуров, который вообще никакого отношения конкретно к этим бандитам не имел. То есть отчасти, конечно, имел, поскольку те могли приехать к нему, чтобы выяснить, кто за ним следит. Но они выяснили все, что им было от него нужно, и уехали. А что с ними случилось дальше, он понятия не имеет. Может, у них стрелка с кем-то еще была, разборка там какая-нибудь, кто знает.

Проехав станцию Хрипань, Мансуров свернул налево, в сторону леса, на узкую дорогу, ведущую к садовым участкам. Когда-то в эти места он с супругой по грибы приезжал. Девственные были края, а теперь их вовсю застроили, дачники заселили, но это летом, а сейчас, в зимнюю пору, видно, только наезжали изредка. Дорога трактором прочищена, но не накатана. И следов после недавнего снегопада тоже совсем немного.

Сам следователь Мансуров прекрасно понимал, на что в первую очередь станут обращать внимание те, кому придется расследовать дело, которое он замыслил. И делал все так, как будто готовил именно для себя самого очередной тухлый «висяк».

Остановив машину за крутым поворотом, из-за которого железная дорога не просматривалась, а уж станция Хрипань – тем более, он выволок из багажника бандита и уложил его на водительском сиденье. Вот и пригодилась монтировочка, за которой этот мерзавец посылал своего кореша Котла. Коротким ударом Мансуров напрочь вырубил его, после чего снял с рук и ног путы. Ту же операцию проделал и с двумя остальными. И тоже вытащил из их разинутых ртов шапочки. Останки, которые будут вскоре обнаружены, должны выглядеть естественно. В смысле – как явные жертвы какой-то разборки. Документы и пистолеты он рассовал по карманам бандитов, а путы швырнул на пол.

А дальше судьбу находившихся в отключке бандитов решила канистра бензина, обнаруженная в багажнике. Ну зачем они возили ее с собой? Сами, значит, и виноваты.

И тут, словно по команде, заверещали все три мобильника. Мансуров вздрогнул, словно от суеверного страха: смерть, что ли, почуяли?

Он отделался от наваждения просто: облил лежащих бензином, плеснул побольше на пол, затем окатил джип снаружи и кинул канистру обратно в багажник – пусть себе льется, сколько хочет. Гореть так гореть! Тем более что если кто услышит взрыв, вряд ли сразу обратит внимание. Вот на черный дым обратит, но к тому времени будет поздно.

Оставалось только самому теперь поостеречься, не вспыхнуть факелом, поскольку нечаянно и сам немного облился бензином. Аккуратнее надо было, черт возьми! Да где уж!..

Странное испытывал ощущение: делая свое дело, ни о чем страшном не думал. Будто механически все получалось. И никакой жалости не испытывал к тем, кто вот сейчас должен вспыхнуть жарким пламенем, окутанным черными клубами дыма от горящей резины.

Нет, в поселке заметят, конечно, может, кто-то и прибежит, чтоб посмотреть, что горит. Но пока то да се, трупы обуглятся до неузнаваемости. И от машины останется один черный остов.

Поразительно, один из мобильников все надрывался, пока гудящее пламя не загасило полностью его жалобный звук…

Он был уже возле железнодорожной станции, к которой вышел не по дорожке, протоптанной вдоль полотна, а со стороны поселка, изнутри, так сказать, когда увидел на фоне светлеющего неба черные клубы дыма, поднимающиеся из-за лесного массива. На них обращали внимание и другие пассажиры, ожидавшие электричку на Москву, но как-то лениво, словно еще не проснувшись. Ну горит – и пусть горит… Не в поселке же, это понятно, а где-то далеко в стороне. Может, на дачах? Так там сторожа имеются, если чего…

Подошел поезд, и немногочисленный народ устремился в вагоны. Мансуров остался в тамбуре, явственно ощущая исходящий от себя запах бензина. Это очень нехорошо. Придется возвращаться домой и переодеваться, а ведь не хотел.

Но это все были уже мелкие заботы по сравнению с тем, что он уже сделал, и при этом никакого, даже запоздалого, раскаяния не испытывал. Будто не его трудами ушли на тот свет подонки, в документы которых он даже и заглянуть не удосужился, а значит, и не ведал, как их зовут…

Он сошел в Овражках и через полчаса был дома. Поселок просыпался по-зимнему лениво. Дома он еще раз внимательно осмотрелся глазами придирчивого следователя и стал переодеваться. Куртку и брюки было, конечно, жаль, но от них несло, словно от бензиновой бочки. Еще куда ни шло, если имеешь собственную машину, есть на что сослаться, а когда ее нет? Куртку из синтетики и брюки он засунул в большой пакет, чтобы выбросить в контейнер возле станции. Кто-нибудь из бомжей обязательно подберет. Утешало одно, вещи хоть и привычные, удобные, но не новые. Опять же и дубленка имеется, и зима в самом разгаре, чего экономить-то? Или ждать? Дубленку эту почему-то не любил – неуютно себя в ней чувствовал. А может, потому что жена купила, а не сам.