Больше, чем это - Патрик Несс

Олень. Два оленя. Олениха и олененок неуверенно цокают по улице, навострив уши, останавливаясь на каждом шагу и озираясь, можно ли дальше. Олененок, выйдя из-за материнской спины, прихватывает губами пучок сорняков с дороги. Цвет шкуры в слабом свете не различишь, но тощими и больными они не выглядят. Видимо, подножного корма вокруг хватает. А если есть олененок, значит, где-то должен быть и самец-олень.

Сет, Томаш и Реджина провожают взглядом цокающую по асфальту парочку. Двигатель по-прежнему гудит где-то далеко, но отчетливо, и олениха его слышит, судя по прянувшим ушам, но дожидается, пока олененок спокойно дощиплет траву.

Сама она, замерев, вскидывает голову и принюхивается.

— Нас чует, — шепчет Реджина.

Олениха не срывается с места, но подталкивает олененка дальше, и они исчезают в густой темноте, где их не разглядит даже луна.

— Вау! — выдыхает Томаш. — Ну, правда, вау!

— Да, — соглашается Сет. — Я и не думал…

Он не договаривает.

Потому что Реджина украдкой смахивает две случайные слезы.

— Реджина?

— Двигаем, — говорит она, вставая.

До дома они добираются длинным кружным путем. Деревья между домами тут разрослись на удивление мощно, и лунный свет пробивается едва-едва, словно на дне крутого каньона. Двигатель гудит далеко позади, на Реджининой улице их вроде бы никто не поджидает.

Район приличнее, чем у Сета, это заметно даже в темноте. Дома стоят обособленно, а не стена к стене, садики просторнее, улицы чуть шире. Сет вспоминает, что их дом — довольно большой и добротный — родителям оказался по карману только из-за близости к тюрьме.

— Ты тут выросла? — спрашивает Сет, сразу же чувствуя неловкость за удивление в голосе.

— Да. И даже в виртуальной утопии мы все равно были тут единственными чернокожими. О чем это говорит?

Они прячутся за очередным ржавеющим корытом на колесах, только классом повыше.

— Ничего подозрительного не вижу, — шепчет Томаш.

— Вроде нет, — говорит Реджина. — Но мало ли. Уж наверняка он умеет ждать дольше нашего.

— Для отдыха любой из этих домов сгодится, — намекает Сет. — Пустые кровати, скорее всего, везде есть.

— Да. — Реджина, сощурившись, вглядывается в улицу. — Но мой дом — моя крепость. Я свой дом не отдам.

— Кто бы сомневался. Только…

— Ох, ну боже ты мой! — Томаш встает. — У меня руки болят. Я хочу их промыть. Он или там, или нет, а если там, то все равно знает, где нас искать, и отыщет, куда бы мы ни смылись. А еще я злой и без сил.

Он топает по улице.

— Томми! — пытается остановить его Реджина, но мальчишка не оборачивается.

— Вообще-то он прав, — говорит Сет.

— Как всегда, угу, — ворчит Реджина, однако встает и идет следом.

Сет поднимается тоже. Да, Реджина не ошиблась насчет мигающих огоньков. Затылок Томаша светит не хуже маяка.

Что же все-таки случилось? Почему они вдруг зажглись? Почему его вдруг окунуло в самое худшее воспоминание Томаша? Непонятно и нелогично, однако, по крайней мере, улеглась эта круговерть в голове, все эти знания еще клокочут там, но пока не захлестывают.

Сет смотрит на затылок Реджины. Что будет, если так же подключиться к ней?

— Томми, подожди, — окликает мальчика Реджина у дорожки, ведущей к темно-кирпичному дому, скрытому за привычной мешаниной разросшихся кущ и грязи.

Реджина осторожно оглядывается, оборачиваясь вокруг своей оси — в точности, как и сам Сет в таких случаях, — но никаких преследователей в темноте не обозначается.

— Кажется, все спокойно, — говорит Томаш. — Пока. Реджина протяжно выдыхает, шаря глазами по фасадам соседних домов.

— Пока спокойно, — вполголоса подтверждает она.

57

— Стойте, — говорит Реджина у входной двери и, приоткрыв ее на миллиметр, вынимает обрывок бумаги. — На месте. Значит, до нас сюда никто не заходил, иначе бы вывалилась.

Она исчезает в доме, знаком велев Сету с Томашем подождать.

— Мы завесили окна, — объясняет Томаш, — чтобы нас не видно было снаружи.

Через минуту в глубине дома — в какой-то совсем дальней комнате — зажигается свет.

— Все. — Реджина появляется снова. — Сюда, быстро. Томаш пропускает Сета и подпирает ручку стулом изнутри.

Они оказываются в просторной гостиной, из которой наверх ведет лестница, а в дальней стене — дверь на кухню.

Прямо посреди гостиной стоит пыльный черный гроб в окружении диванов и кресел, словно журнальный столик.

— Пойдем, там есть еда! — Томаш, протискиваясь мимо гроба, увлекает Сета за собой на кухню.

Свет идет оттуда, из подвесного фонаря, поставленного в кухонный шкафчик — наверное, бывший буфет. Черный ход законопачен по периметру одеялами, чтобы не светило из щелей.

— Мы спим наверху, — говорит Реджина. — Там три комнаты, но в одной сейчас склад. Можешь поселиться с Томми, если хочешь.

— Я все равно обычно перебираюсь на пол в ее комнате, — театральным шепотом признается Томаш.

Реджина зажигает еще один фонарь и, подозвав Томаша к раковине, разматывает повязки. Промытые раны выглядят не так страшно. Несколько глубоких порезов и ожогов, от которых Томаш шипит страдальчески каждый раз, как на руки попадает вода, но теперь ему легче шевелить пальцами.

— Заживет, — говорит Реджина, вытаскивая из ящика старые кухонные полотенца и забинтовывая Томашу руки заново. — Хотя не мешает раздобыть каких-нибудь антибиотиков на случай инфекции.

— Еще раз не за что, обращайтесь, всегда спасу, — бурчит Томаш обиженно.

Реджина тянется в шкафчик за консервами.

— На разносолы не рассчитывайте, — предупреждает она, зажигая походную газовую плитку, почти такую же, как у Сета.

Томаш забинтованными руками расставляет тарелки, пока Реджина разогревает. Сет, чтобы не стоять без дела, разливает по чашкам воду из супермаркетовских бутылок. Все молчат. Голова у Сета по-прежнему забита под завязку, и, если расслабиться, его опять парализует в попытке все это понять. Он удерживается только постоянным, неимоверным, изматывающим усилием. Сет подавляет зевок. Подавить второй уже не хватает сил.

— Та же фигня, — ворчит Реджина, ставя перед ним тарелку кукурузной каши пополам с какой-то лапшой в соусе чили.

— Спасибо.

Реджина с Томашем усаживаются на низкие стулья, Сет устраивается на полу. Разговаривать по-прежнему не тянет, и в какой-то момент, подняв глаза, Сет видит, что Томаш уже спит — с пустой тарелкой на коленях, откинувшись головой на дверцу кухонного шкафа.

— Я знала, что это не молния, — говорит Реджина тихо, чтобы не разбудить Томаша. — Но чтобы такое…

— Я тоже не представлял.

— Куда уж тебе, — сухо бросает она.

У Сета вырывается обреченный вздох:

— Чем я тебя цепляю? Я же извинился за все.

— Извинения приняты. — Реджина ставит пустую тарелку на стол. — Давай замнем на этом.

— Ни за что.

— Вот в этом и дело. Тебе непременно нужно до всего докопаться. В этом ты весь! Взять хотя бы гениальную мысль, что мы с Томми тут исключительно затем, чтобы тебя выручать. Потрясающий эгоизм! Ты не думал, что, может, наоборот, это ты нам послан в помощь?

Сет чешет ухо:

— Прости. У меня меньше времени было на привыкание к здешней жизни. — Он оглядывает освещенную фонарем кухню и остатки ужина из древних консервов. — Отец говорил, со временем ко всему приноравливаешься.

— Мама тоже так говорила. И была права.

В ее словах такая горечь, что Сет с удивлением оборачивается. Реджина вздыхает:

— Она работала в школе. В основном вела естественные науки, но поскольку они с папой были французами, то и французский иногда. Она была замечательная. Сильная, добрая, веселая. А потом папа умер, и она как будто… сломалась. Потерялась. — Реджина хмурится. — А отчим, этот урод, видел, что ей плохо, и добивал. Поначалу, типа, все нормально, не фонтан, но терпимо, вот и терпишь. Потом становится хуже, но тоже привыкаешь. А потом в одно прекрасное утро просыпаешься и не можешь понять, как ты дошел до жизни такой.

— Мой отец тоже сломался, — произносит Сет негромко. — И мама, кажется, слегка.

— И ты.

— И я. Люди ломаются. Все.

— А тебя что добило?

— Теперь твоя очередь докапываться?

Реджина теряется на секунду, но потом ее взгляд почти теплеет.

Сет зевает. Интересно, какое воспоминание всплывет сегодня, когда сон наконец его сморит? Лучше бы хорошее, даже если болезненное. Может, та ночевка, когда он узнал, что Гудмунд разделяет его чувства? Или когда они пошли в поход и родители Гудмунда спали в соседней палатке, поэтому они могли только разговаривать, и это было здорово, лучше всего на свете, и они строили планы на будущее, на университет и дальше.