Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— И ко мне без нее тоже, — сказал Драмжер. — Масса Хаммонд собирается дать женщину и Джубалу. Он сам мне об этом сказал. От Джубала тоже должны пойти дети.

— Не хочу я женщину! — Джубал был застигнут новостью врасплох. — Я хочу спать на конюшне, с Аяксом.

— Будешь спать с Аяксом — не подаришь массе Хаммонду детенышей. Пора понять, в чем твоя задача. Ладно, можно и на боковую. — Лукреция Борджиа вылила остаток кофе в блюдце, выпила его, потянулась и зевнула. — Скоро пять утра! Я бы сама показала Джубалу, что к чему, вот только устала, как собака. А вообще-то я еще не так стара, чтобы не научить его, что делать с женщиной…

Джубал, боясь, как бы она не осуществила свою угрозу, бросился вверх по лестнице и заперся в своей комнате. Остальные разошлись без спешки. Лукреция Борджиа побрела в свой закуток, Драмжер с Кэнди поднялись наверх. Оказавшись в темноте, Драмжер привлек Кэнди к себе. Торопясь на зов Августы, она натянула только платье, и он чувствовал под тонкой материей тепло ее тела.

— Ты по мне соскучилась, Кэнди? — Он без устали целовал ее, расстегивая на ней платье и спуская его с плеч. Платье упало на пол, но вместо шороха материи он услышал металлический звон и звук катящегося по полу предмета.

— Что это?

— Ничего. — Она поспешила ответить на его поцелуи, не сомневаясь, что сумеет заставить его забыть обо всем на свете.

— Нет, тут что-то не то. Что у тебя в карманах?

— Ничего, ничего! — Теперь она расстегивала его одежду.

Он оттолкнул ее руки и нагнулся, чтобы вытащить из кармана штанов, лежащих на полу, трутницу. Он высек искру, зажег трут, а от него свечу на полу. У самой кровати лежала золотая монета с орлом. Схватив платье Кэнди, он нашел в кармане еще три монеты.

— Где ты это взяла? — грозно спросил он.

— Не знаю. — Она покрутила головой. — Никогда раньше их не видела.

— Не видела? Выходит, у них выросли ножки, и они сами забрались к тебе в карман? Ты отлично знаешь, где ты их взяла: из чайника в кабинете массы Хаммонда. Отвечай, там?

Она опять отрицательно закрутила головой.

— Воровка! Воров здесь терпеть не станут. Если масса Хаммонд поймает тебя, знаешь, как он тебя отделает? Всю шкуру со спины спустит! Кэнди, детка, зачем ты это сделала? Зачем тебе это? — Он немного поразмыслил. — Что, готовишься к побегу? Тебе здесь плохо? — Он толкнул ее на кровать. — Да что с тобой?

Она попыталась подняться, но он снова толкнул ее, на этот раз не пощадив.

— Я не позволю тебе воровать! Не хочу, чтобы тебя наказали кнутом! — Он стал отвешивать ей пощечину за пощечиной, то слева, то справа. — Ничего, я тебя проучу! Я не хочу, чтобы тебе было больно, но это даже не сравнится с болью, которую я почувствовал, когда Олли в первый раз огрел меня своим кнутом по заднице. Я не выдержу, если то же самое случится с тобой.

Он в очередной раз занес руку, но, не дотронувшись до нее, присел рядом.

— Придется положить монеты обратно, прежде чем масса Хаммонд их хватится.

Он зажал монеты в кулаке и на цыпочках подошел к двери. Бесшумно откинув задвижку, он вышел, спустился по лестнице, прошел через кухню, пробрался в кабинет и положил монеты на место. Вернулся он тем же путем. Свеча еще не потухла, Кэнди рыдала на кровати. Драмжер стянул рубаху, задул свечу и улегся рядом с ней.

Она подползла к нему и прижалась мокрым лицом к его груди.

— Ты мне нравишься, Драмжер, — прошептала она. — Мне нравится с тобой спать, но я так скучаю по дому! Раньше я никогда не жила на плантации. Здесь, в тишине, мне неймется. Мне так хочется назад, в Новый Орлеан! Как же мне поступить, Драмжер?

Впервые Кэнди предстала перед ним в новом свете. Раньше он воспринимал ее только как лакомый кусок плоти, предназначенный для удовлетворения его желания. Только сейчас до него дошло, что у нее есть собственная жизнь, которая не исчерпывается их постельными упражнениями, а имеет прошлое, настоящее, будущее. У нее есть свои мечты, желания, мысли. Она — самостоятельный человек. Поняв это, он простил ей кражу, тем более что с самого начала не винил ее всерьез. Одного он боялся — как бы ее не наказали. Рука, недавно обрушивавшаяся на нее без всякой жалости, теперь нежно погладила ее по щеке.

— Кэнди, детка, что означает «любовь»?

— Наверное, это бывает только у белых. Раньше я думала, что люблю того парня в Новом Орлеане, который говорил мне, что любит меня, но теперь не знаю… Я люблю тебя, Драмжер, когда ты доставляешь мне удовольствие, но потом, когда это кончается, я хочу к матери и отцу. Наверное, я их люблю.

— По-моему, я люблю тебя, Кэнди, — признался Драмжер. — И не только в постели, а все время. Я даже не злюсь на тебя за кражу. Просто я не вынес бы, если бы тебя стали стегать. Это бы меня убило. Не воруй больше, Кэнди. И перестань мечтать о Новом Орлеане. Ты здесь, со мной. Драмжер тебя любит.

В эту ночь их страсть перестала быть дикой — они с нежностью одаривали друг друга своей любовью; потом, когда все кончилось, они не отвернулись друг от друга, а остались лежать, обнявшись. Кэнди, впрочем, не спала. Ей не хватало городского шума, света фонарей, просачивающегося через занавески, снисходительных порядков, присущих дому Мастерсона. Но больше всего она скучала по уличной толчее, по потоку прохожих. Там всегда находился паренек, светлокожий рассыльный, с которым можно было полюбезничать и подурачиться в проходе за домом… Недоставало ей и воскресных походов с дедушкой Блэзом на Конго-сквер. Она со вздохом прижалась к Драмжеру. Тепло его тела было ее единственным утешением.

18

Суматоха сборов, последовавшая за образованием Фалконхерстского уланского эскадрона, оказалась посильнее той, что предшествовала отправке невольничьего каравана в Новый Орлеан. Когда Драмжер оглядывался на последние несколько месяцев своей жизни, то ему казалось, что он в последнее время только и делал, что безуспешно догонял собственную тень. Путешествие в Новый Орлеан готовилось по определенным правилам, успевшим устояться за долгие годы; новые же сборы приходилось вести наугад, по наитию. Никто не знал толком, кому и что делать. В итоге почти все время уходило на отдачу распоряжений и последующую их отмену. Хаммонд, будучи майором, и Льюис Гейзавей в качестве его адъютанта располагали номинальной властью, однако это не мешало прочим выборным начальникам и любым подчиненным поступать по собственному усмотрению, пусть это и расходилось с действиями остальных.

Предстояло закупить больше сотни коней для тех, у кого не было на это денег; скроить и пошить приятную для глаза форму — дело первостепенной важности для эскадрона, формируемого на деньги самих улан, особенно в начале войны; приобрести оружие — шашки, пистолеты, ружья, а также бесполезные, чисто декоративные копья, чтобы оправдать название эскадрона. Помимо всей этой подготовки, за которую приходилось расплачиваться почти исключительно одному Хаммонду, по вечерам в Бенсоне устраивались сеансы воинской муштры. Когда разношерстный эскадрон достиг определенной степени дисциплинированности, начались воскресные парады и соревнования по стрельбе, превращенные дамами в городские увеселения: они готовили еду для пикников и привносили недостающий стиль, возрождая атмосферу средневековых турниров.

Мужчины были счастливы, забавляясь новыми игрушками и ненастоящей войной, женщины же, оставшиеся на плантациях, беспокоились, как они в одиночку справятся с хозяйством. На большинстве крупных плантаций были белые надсмотрщики, которых ввиду важности их обязанностей никто не собирался ставить под ружье. Однако в Фалконхерсте белых надсмотрщиков от роду не бывало, поэтому отъезд Хаммонда на войну порождал сложную проблему.

Логика подсказывала, что в отсутствие супруга бразды правления должны были перейти к Августе, однако этому воспротивилась Софи, дочь Хаммонда от первого брака. Она унаследовала от матери невзрачную внешность, нимфоманию, а также ограниченные умственные способности. Ранний брак, которому способствовало щедрое приданое, заставившее жениха закрыть глаза на косоглазие невесты, привел к появлению на свет двух детей, после чего супруг, Дадли, возвратился на родину, в Англию. Лишь однажды он очутился в Бенсоне по какому-то пустяковому делу; помимо этого единственным напоминанием о его существовании были подарки для детей, которые он иногда присылал из Англии. Ходила молва, что Дадли надоело косоглазие жены, однако истина заключалась в том, что, будучи слаб не только характером, но и телесно, он не выдержал ее неустанных домогательств.

Софи не сумела спокойно принять свое «вдовство», однако воспоминания о некоторых эпизодах детства, когда ей открылся присущий отцовским неграм любовный пыл, оставляющий далеко позади все, что мог ей предложить бедняга Дадли, помогло ей устранить это неудобство. На правах хозяйской дочери она могла пользоваться услугами племенного поголовья, выбирая особо приглянувшихся ей особей. Ее небогатое воображение подсказало ей нехитрую схему, которая вполне оправдывала себя и приносила ей полное удовлетворение. При всей своей ненависти к любым видам физических усилий она завела привычку ездить верхом, благодаря чему могла легко менять конюхов. Ей хватало ума соблюдать меры предосторожности, поэтому ее распутство никогда не оставляло видимых следов. То, что она умудрялась год за годом прибегать к услугам конюхов, не вызывая подозрений ни у отца, ни у матери, объяснялось как ее громогласно провозглашаемыми страхом и ненавистью ко всем неграм, так и неспособностью старшего поколения допустить саму мысль об интимных сношениях между белой женщиной и негром. Одна Софи могла додуматься до такого. Предательства со стороны конюхов она не боялась. Признайся кто-нибудь из них, что он хотя бы раз прикоснулся к ее руке из любовных побуждений, — и это означало бы для него смертный приговор. Негры отлично понимали это. Укромное местечко, куда она направлялась ежедневно, сев в седло, находилось в густой сосновой роще у реки, в дальнем конце плантации, вдали от полей, где трудились рабы. Если бы ее случайно обнаружили, она заголосила бы, что ее насилуют. Как бы ни отпирался ее партнер, поверили бы ей. В течение нескольких месяцев перед поездкой в Новый Орлеан на роль ее конюха и любовника подвизался красивый молодой негр по имени Валентин, с точеным лицом, выдающим наличие среди его предков мавров, хотя по силе и ненасытности он был истинным сыном Африки.