Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

– Вашему величеству должно быть известно, что имена эти не произносились в дворцовых чертогах с…

– …с начала времен, когда безымянный бог счета взял в левую руку день, а в правую ночь и стал жонглировать ими, – без улыбки завершила императрица. – Они не произносились в этих стенах с тех пор, как я в них поселилась, барон Кродар. Да и вне их не особо произносилось, поскольку эти боги не здешние. Что за имена называют дети? Не Длиабаллоха ли, не Амневор, не Гауин? В раннем детстве эти имена наводили на меня ужас. А после моего переезда на север, когда мне представили целую вереницу новых безымянных богов и пообещали, что они будут мне защитой от древних демонов, я ужаснулась заново. Кто ужасает вас теперь – старые или новые боги? – Императрица улыбнулась и оперлась на руку Кродара. – Посмотрите вокруг, барон. Если бы я назвала имена этих злых божеств десять, пятнадцать, двадцать лет назад, здесь все обратилось бы в камень. Но посмотрите. Прислушайтесь. Те, кто нас окружает, живут как раз в том мире, который мы надеялись сотворить. В мире, где имена богов, наводивших некогда ужас на добрую треть населения, теперь стали такими же безобидными, как стишки играющих в мяч детей. Безымянные боги воздвигли стены молчания, и злые силы, заключенные в них, больше никому не страшны. – Она помолчала. – Мы полагаем, барон Кродар, что можем проявить определенную гибкость – и даже должны ее проявить, если не хотим оказаться слабой владычицей. Я посовещалась с доброй моей визириней. Она напомнила мне, что мать моего деда, а ее прапратетка, как вы, конечно же, помните… что эта женщина, почитаемая на юге и пользующаяся весьма сомнительной репутацией на севере, взяла тем не менее северных драконов под свое покровительство и тем прославила Элламон. Думаю, мы можем оказать такую же милость древним страшилищам – кто знает, вдруг это прославит и нас. На время карнавала, по крайней мере.

8.2. Квини, с которой мы дружим со школьных лет, работает врачом в отделении скорой помощи одной из лучших нью-йоркских больниц. Она пригласила меня на завтрак. В кофейне на Коламбус-авеню, где столы плиточные, а официантами работают будущие актеры, мы пили кофе с корицей, заедая его перенасыщенным специями фруктовым салатом и бейглами.

– Чип, у меня бывает от одного до трех случаев СПИДа за одну ночь! Я читала, что во всем городе заболевают от пяти до шести человек в неделю, но у нас в ночную смену получается больше. Может быть, рейтинг растет. Я скоро начну с одного взгляда определять, есть у человека СПИД или нет, – он, чтоб ты знал, не красит. А ведь наше отделение не очень большое – те, кто подозревает у себя болезнь, обращаются чаще в Сен-Винсент, где открыли специальную клинику. Я очень за тебя беспокоюсь.

Я заверил ее, что резко сократил свои сексуальные контакты помимо постоянного. (В Нью-Йорке, где секс так доступен, моногамные отношения между геями скорей исключение.)

– Проблема в том, – сказал я, пока мы ждали официанта (ожидание длилось десять минут), – что вирус пока не выявлен, и неизвестно, сколько продолжается инкубационный период. Возможно, и до трех лет, есть такая теория. Я соблюдаю осторожность с февраля восемьдесят второго (разговор происходил весной восемьдесят третьего), но хоть убей не помню, что делал три года назад.

8.2.1. Знакомые, умершие от СПИДа? Питер, полгода назад говоривший, что не знает никого из больных, кроме своих пациентов, сказал, что его бывший психотерапевт с тех пор заразился СПИДом и умер. Неделю спустя я сам прочел в «Нэйтив» некролог на него. А поскольку в этом месяце подают налоговую декларацию, Питер узнал, что и его бухгалтера постигла такая же участь.

Супруги из магазинчика, где я копирую свои рукописи – он черный, она коричневая, из Вест-Индии, – сказали мне, что владелец соседнего бутика тоже недавно умер от СПИДа. Подруга из Сан-Франциско пишет, что у ее домовладельца саркома Капоши, сопутствующая СПИДу.

Самое близкое попадание – это Джордж Харрис, известный мне как Гибискус.

В 1967, когда в «Незримом театре» на радио WBAI ставили мою пьесу «Звездная яма», младший, пятнадцатилетний тогда, брат Джорджа играл в ней двойную роль Ратлита/Ана, но связь между ними я установил много позже.

В начале 1970, моего второго года в Сан-Франциско, Линк сказал, что в коммуне, где он теперь живет, много интересных людей, в том числе Гибискус и Скрамбли. Они увлекаются театром и хотят ставить яркие, энергические спектакли. Значит, подход у них эклектический? Нет, весьма строгий; впрочем, они могут взять что угодно и превратить это в захватывающее зрелище. Свой театр они назвали «Кокетки».

Кое-какие их постановки я видел и в Нью-Йорке, и в Сан- Франциско: «Дороти и волшебник из страны Оз», «Шанхайский жемчуг», «Младенцы на Бродвее». В сан-францисском кинокомплексе, где они выступали, произошло вот что: пока публика еще рассаживалась, щуплый юноша в белой комбинации, бордовой накидке и торчащих снизу баскетбольных кроссовках взобрался на золотой барабан, зажег петарду и воздел ее кверху, как дама на заставке «Коламбия Пикчерс».

Публика обезумела – как и актеры, резвившиеся на сцене несколько часов, как тигрята.

– Кто придумал эту штуку с «Коламбией»? – спросил я Линка.

– Гибискус.

После «Кокеток», насколько я знаю, остался только довольно занудный цветной фильм «Свадьба Триши» (дочери нашего тогдашнего президента) со ссылками на войну во Вьетнаме. Линк отметился там в роли реакционной мадам Нгу из Южного Вьетнама, отвечающей на въедливые политические вопросы «без комментариев». «Кокетки» были бандой веселых импровизаторов, сплошные бороды и браслеты, но послевкусие от них оставалось скорее как от гораздо более строгих, в хаки и джинсе, актеров из «Гранд Юнион констракшн компани», благодаря которым в Нью-Йорке несколько лет спустя стало можно кое-как жить. «Свадьба Триши» – это серия говорящих голов, где женщины изображают мужчин и наоборот, то есть нечто противоположное обычной – шумливой, но с неловкими до истерики паузами – манере «Кокеток». Поэма Хэкер «Воображаемый перевод III» дает несколько стилизованный отчет об их представлениях. Рекс Рид, приезжавший их посмотреть в Сан-Франциско вместе – так, по крайней мере, шептались в публике – с Трумэном Капоте, написал потом рецензию, на удивление хорошо ухватившую если не интенсивность, то смак этого карнавального буйства.

С Гибискусом меня познакомили (где-то в Норт-Бич?) Линк и Скрамбли. Это был крупный бородатый блондин, этакий святой Себастьян двадцати с чем-то лет, в голубой хламиде, золотом ошейнике и маргаритками в волосах. Голос у него звучал чуть выше, чем я ожидал.

Но когда я пришел к выводу, что Гибискус, один из лидеров труппы – подлинный гений сцены, он ушел из «Кокеток», как из коммерческого и переставшего быть интересным театра.

Вернувшись в Нью-Йорк, я поселился в отеле «Альберт» на Западной Десятой улице. С год спустя то же самое сделали и «Кокетки», заняв почти весь восьмой этаж, отчего и без того пестрый отель, приют рок-групп и всевозможных голодранцев, вступил в новую стадию хаоса, с вторжениями Ангелов Ада, трансвеститов из разных штатов – визиты Дивайнз и Холли Вудлоун стали сенсацией месяца – и университетских лидеров «Гей Либерейшн» из Джерси. Я спускался со своего десятого этажа к Линку, игравшего теперь мадам Чжин Слинг в «Шанхайском жемчуге», здоровался со Скрамбли, водил Линка и приезжавшего к нему брата ужинать в таверну «Кедр» на Университетской площади рядом с отелем.

Поднимаясь на лифте из «Ручной стирки Розмэри» (в «Альберте», между прочим, ночевал Авраам Линкольн, прежде чем произнести свою знаменитую речь против рабства в колледже Купер-Юнион), я то и дело сталкивался со здоровенными, как футболисты, черными проститутками в мини-юбках с красными, как рождестенская гирлянда, губами; некоторые из них раньше были мужчинами, некоторые нет. В тот период я потерял то, что прежде считал генетически неискоренимым в человеческом мозге (возможно, это был фактор выживания вида): мне стало безразлично, какого пола был раньше стоящий рядом со мной человек. В субботу и воскресенье утром лифт был залит мочой, в которой плавали блестки. На стенке как-то написали помадой: