Виктория - Ромен Звягельский

Виктория, расставив руки, попыталась встать, но это оказалось делом сложным, ноги не держали ее, все тело тряслось от слабости. Поползла по лежащим девичьим телам к Нюре, к окошку.

— Если им нужна рабочая сила, так ее ж в норме держать надо, а то падеж начнется, — рассуждала она тихонько и вдруг замерла и прошептала только, Но это не моя Нюра!

Еще через минуту в вагоне раздался ее бессмысленный, утиный резкий крик:

— Где моя Нюра! Нюра!

Страшная догадка оправдалась. Нюра умерла в дороге от скоротечного туберкулеза, очевидно, уже разъедавшего ее внутренности, когда состоялась их невероятная встреча в этом вагоне. Ее вынесли на одной из станций, пока Вика была в беспамятстве. На ее месте лежала другая рыжеволосая девочка, с белыми обветренными губами и раскосыми глазами. Вика смотрела на нее, как на что-то внеземное. Той даже стало не по себе.

— Но для чего же нужно так испытывать мое сердце! — вырвалось у Вики, и ей снова захотелось показать потолку кулак, плюнуть в него, запустить чем нибудь, и крикнуть «ненавижу!»

Жизнь в безжизненном пространстве

Рано утром — Вика уже привыкла просыпаться за пять минут до побудки и бежать к кранам, — рано утром длинный протяжный крик будил лагерь: «Подъем!»

Крик повторялся еще два раза, пока дежурный ефрейтор не проходил весь лагерь. Тогда в барак входил надзиратель Хофке и громко повторял «Подъем!»

Новенькие вставали не сразу. Они пробуждались долго, стонали от ломоты в суставах. Вика и ее соседки, с которыми она была неразлучна — ростовчанки Валя и Лена — вскакивали сначала с криком Хофке, потом слух их научился ловить первый петушиный крик дежурного, когда тот был еще на задах, вскоре Вика сама собой стала просыпаться за пять минут до побудки.

Она судорожно натягивала на себя чистое белье и лишь потом будила соседок, стеснялась переодеваться при них. Барак был огромный, высокий, нары стояли в два яруса, на них лежали тонкие подстилки. Старожилы догадывались собирать траву и набивать ею эти подстилки. Всю первую зиму Вика и ее соседки проспали на голых досках. Накрывались тонкими тканевыми покрывалами и своими же ватниками. Верхнюю одежду у девушек отобрали сразу по приезду.

После дезобработки они вышли коротко стриженными, худенькими, впервые за два месяца помывшимися в бане. Им выдали сероватое нательное белье и льняные бежевые робы. Впрочем, их обычную одежду, кроме пальто, не отобрали. Только предупредили, что одевать гражданское можно лишь в воскресенье.

Когда Вика впервые увидела немецкую землю, немецкие поля, распаханные, ровные, безмолвные; статные степенные хутора, деревеньки, которые они проходили мертвенно-печальной процессией, она была удивлена новому ощущению: ей, с одной стороны и нравился этот упорядоченный, почти симметричный, пропорциональный мир немецкой природы, с другой, она даже рулоны сена в поле, даже золотые шары деревьев и туманистые перелески ненавидела, как только два антагонистических класса могут ненавидеть друг друга.

И если она рычать готова была от звука немецкой речи, то и на эту местность — поняла она — глаза ее вскоре смотреть не смогут без рези.

Самостоятельно им разрешалось только совершать утренний моцион и выходить после пяти из барака для того, чтобы пройти по аллее к площадке. Около каждого барака, человек на триста каждый, были свои туалеты и низкие на уровне пояса — трубы с дырками, из которых текли струйки воды. Девушкам приходилось набирать воду в кружки и бежать с ними за ширму.

Все это делалось в такой панике и толкотне, что половина девушек, одеваясь, сразу шла на построение. Мылись они уже по возвращении с работы.

— Дай зеркало, да скорее же, — торопила Валя Лену.

— С собой возьми. Поправь воротник. Вика уже дожидается. Иди, Вика, не жди нас.

Очень скоро они поняли, что лагерные законы несколько отличаются от законов человеческого общества. Здесь просто преступно требовать от другого делать все компанией и за компанию. Здесь это могло стоить жизни.

— Вчера увели Курочкину из зеленого барака, — шепнула Валя за завтраком.

Зеленым называли барак, на которым буква «В» была выведена зеленым цветом, чтобы не путаться называть ли этот барак буквой «В» или на немецкий лад буквой «Б». Они ели по утрам хлеб, иногда размоченное просо, иногда отваренный овес. На утро полагалась кипяченая вода. Иногда кому-то удавалось добыть на заводе морковный чай или даже настойку цикория.

С завтрака выходили строиться на поверку. Все бараки строились на плацу перед административным зданием, и ряды девушек растягивались по аллее до последнего барака. На плацу, в котором находились казематы, служебная квартира начальника лагеря и другие административные помещения, умещалось лишь два первых корпуса. Правда, административное здание это стояло вдалеке, так что штандартенфюрер Поппер, глядя в окно, справа от его рабочего стола, лишь в проеме между столовой и дальним в том ряду бараком мог наблюдать начало строя.

Заключенных строили в колонну по пять человек и выводили за ворота.

Поскольку лагерная охрана напрямую не подчинялась начальнику лагеря, часовые повторно пересчитывали девушек по головам, так несли за них самостоятельную ответственность.

— Так вот, Курочкина обругала фюрера. Еще на заводе. Слышала проходившая мимо девица. Сучка, доложила. Курочкину увели и, говорят, ночью расстреляли, — дорассказала по дороге Валя.

— Это какая Курочкина? Худая, со вздернутым носом?

— Не знаю, как тебе объяснить, у нее по-моему такие светло-пепельные волосы, вот так она подвязывала. Помнишь, я тебе еще говорила, чтоб ты мне так сделала, показывала ее.

— А да! Жалко. А может не расстреляли, может, наказали только.

— А чего ж тогда стреляли?

— Ну, мало ли!

Они, сами того не понимая, жили надеждой. И надежда — подсознательная врожденная надежда — заставляла их и там верить, что все это не навсегда. Что надо ждать. Война закончится. Так не будет вечно. Ведь когда-то все войны заканчиваются, и люди приобретают человечески облик.

— Девчонки, сегодня приведут обратно рано — суббота — вы идете на площадку? — Лена успела отрастить новые белые смешные хвостики, которые торчали из-под ее голубой беретки, — Вик, может и ты с нами? Весна, неужели не наскучило в бараке сидеть.

— Нет, неохота.

— Заохотится — скажи. А я вот со своим Лионом договорилась. Он меня ждать будет. И Мишель.

— Ну, и шалава же ты, Ленка. И откуда такая выросла! — смеялась Валя.

По обочинам асфальтированной дороги, в тяжелых кирзовых сапогах шли солдаты, покрикивая по-немецки. Сначала не все понимали эти команды. Но когда застрелили одну девочку, просто споткнувшуюся и полетевшую носом вперед из строя, команды эти начали воздействовать и без перевода.

— Посмотрите на нее, — снизив голос, подковыривала Лена, — Лялька, а что ты ныла вот на этой же дороге год назад? Я самая невезучая, я самая несчастная. Теперь ожила, ругается!

Так у них повелось не сразу, ближе к весне, когда девчонки стали бегать на площадку. Лену стали называть Лелей, а Валю — Лялей. Это, кажется, французы придумали.

— А я и сейчас так думаю, Ляля, — вздыхала крупная запыхавшаяся Валя, Вот смотри, сколько я на площадку с тобой хожу, а чтобы кто нибудь на меня запал. Даже места приткнуться не находишь порой. Ой, как же есть охота!

Охранники делали привал посередине дороги, когда колонна проходила два с половиной километра. Лагерь делили на три части и вели к заводу по разным дорогам. Девушек из Викиного барака и соседей, единственный в лагере барак с нидерландками и норвежками, вели по грунтовке до поворота на хутор Ротвиль, потом справа от леса они шли к этому большому ухоженному, как дом пастора, населенному пункту, который не был похож ни на деревню, ни на городок — они проходили его стороной, лишь начало домов и местный белый костел выходили к их пути, потом дорога резко выскакивала на шоссе, а вот уже по шоссе вели их километра полтора до поля, на котором делали привал.

— У вас мысли только об одном, — замечала Вика и, кряхтя, падала в траву.

Через пять минут девушек поднимали и вели дальше.

Той зимой, когда их первый раз привели на завод, они устали уже в дороге. Идти было скользко, они не чувствовали голеней, по ним можно было стучать, как по дереву — звук был похожий. В дороге молчали, глазея по сторонам и стараясь не поскользнуться на покрытом наледью асфальте. Все думали о предстоящей работе, страшась — выдюжат ли. А что если работа окажется непосильной?

Они подходили к какой-то непонятной насыпи, присыпанной снегом. Вниз спускалась дорога. Оказалось, завод был подземным, огромные двери ангара заглотнули их, как рыба-кит. Их остановили в первом же зале, разбили на отряды и развели по цехам. Вику и еще человек тридцать, отобранных молодым человеком в спецовке, долго вели по узким еле освещенным коридорам, пока не привели в такой же темный цех. Там уже работали женщины. Принимали по конвейеру из соседнего зала металлические полые цилиндры и складывали их в ящики.