Маисовый колос - Густав Эмар

Остальные члены собрания повторили его рев, размахивая в свою очередь кинжалами.

— Сеньоры, мы обязаны преследовать их всех без всякого снисхождения! — продолжал Саломон.

— Да, всех без различия пола! — подхватил Ларрасабаль, казавшийся восторженнее прочих и подававший пример другим.

— Я думаю, что наш знаменитый реставрадор не может быть доволен нами, потому что мы служим ему не так, как следует, — продолжал президент. — Мы...

— Теперь пора перейти к событию прошлой ночи, — шепнул ему дон Мигель, нагибаясь поднять платок, который он нарочно уронил.

— Теперь пора перейти к событию прошлой... — как попугай начал повторять толстяк.

Но дон Мигель дернул его за камзол. Саломон остановился, глупо взглянул на него, потер лоб рукой и медленно, с расстановками, загнусавил:

— Сеньоры! Нам известно, что в прошлую ночь опять несколько дикарей-унитариев пытались улиз... бежать в армию изменника Лаваля, но они не преуспели в этом благодаря расторопности коменданта Куитино, который поступил, как подобает доброму федералисту. Однако, одному из этих гнусных унитариев удалось улиз... скрыться неизвестно куда. Подобные случаи ежего... гм... ежедневно будут повторяться, если мы не при... гм... не примемся защищать федерацию, как следует. Я созвал вас сегодня для того, чтобы мы снова могли повторить друг перед другом клятву всеми силами преследовать гнусных дикарей-унитариев и препятствовать им удира... гм... их бегству в Монтевидео, к низкому изменнику JIa... гм... Ривере, или в Энтре-Риос, к такому же изменнику Лавалю... или же в... гм... к французам, презренное золото которых так прельщает их. Такова воля нашего знаменитого реставрадора... Итак, я провозглашаю: да здравствует знаменитый реставрадор и да погибнут все враги нашей святой федерации!

— Смерть гнусным дикарям-унитариям! — заревел Ларрасабаль, страшно вращая глазами и размахивая кинжалом.

Эти дикие возгласы повторялись не только всем собранием в зале, но и толпой зевак, стоявших на улице перед домом.

— Я прошу слова, — сказал комендант Куитино, находившийся в число присутствовавших в зале.

— Говорите, — разрешил Саломон, сворачивая громадную папиросу.

— Прошедшей ночью, — начал комендант, — я имел счастье ужинать у знаменитого реставрадора и его дочери, донны Мануэлиты Розас-Эскурра. Реставрадор — истинный отец федерации. Признавая это, клянусь поступать со всеми унитариями, которые попадутся мне в руки, так, как я поступил с теми, которых мне удалось захватить прошлой ночью. Положим, одному из них дьявол помог ускользнуть от меня, но на нем остались такие знаки, оставленные нашим оружием, что его не трудно будет разыскать. Памятуя, что все добрые федералисты, к какому бы полу они ни принадлежали, должны всеми силами помогать реставрадору в его трудном деле — охране федерации, я сообщил уже об этом беглеце донне Марии Жозефе, которая заведует розысками беглецов. Вот их гнусная кровь.

При последних словах Куитино обнажил свою саблю и указал на запекшуюся на ней кровь. В ответ на это собрание снова замахало кинжалами и разразилось бешеными криками по адресу унитариев, изменников и французов.

Дон Мигель молча наблюдал эту сцену, отмечая каждую подробность в своей памяти и соображая, какую он может извлечь пользу для своего дела из того, что видит и слышит.

Переждав, когда расходившиеся масгорковцы несколько поутихли, он встал и тоже попросил слова.

— Говорите! Говорите! — закричало несколько голосов вслед за президентом.

— Сеньоры, — начал молодой человек, к сожалению, я еще не имею чести принадлежать к вашему знаменитому, высокопатриотическому обществу, но надеюсь вскоре удостоиться этой великой чести. Мои убеждения и мои связи известны всем, поэтому о них я распространяться не буду. Скажу только, что со временем надеюсь оказать знаменитому реставрадору законов и федерации такие же услуги, какие ему оказывают в настоящее время члены Народного общества, справедливо пользующегося такой громкой славой не только в Аргентинской республике, но и во всей Америке.

Раздался взрыв рукоплесканий и гул восторженных криков.

— Прошу принять во внимание, уважаемые сеньоры, — продолжал дон Мигель, — что мои похвалы могут относиться только к присутствующим членам Мас-Горки. Хотя нельзя отрицать патриотического чувства и во всех остальных членах ее, но в действительности одни вы, сеньоры, постоянно находитесь на своем посту и каждую минуту готовы поддерживать нашего знаменитого реставрадора. Это заключение я вывожу из того факта, что остальные члены не являются на зов своего высокоуважаемого президента, сеньора дона Хулиана Гонзалеса Саломона. Федерация не признает никаких привилегий: адвокаты, торговцы, чиновники, простые служители — все мы здесь равны между собой, и когда созывается общее собрание или когда нужно сделать что-нибудь для его превосходительства сеньора реставрадора, мы все обязаны являться немедленно, бросив свои личные дела. Я допускаю, что и отсутствующие в душе добрые федералисты, но ведь и присутствующие не презренные унитарии, чтобы первые могли выказывать к последним презрение, не присоединяясь к ним. Говоря это, я убежден, что то же самое сказал бы и его превосходительство знаменитый реставрадор, мнение которого должно быть особенно уважаемо.

Удар, нанесенный доном Мигелем отсутствующим членам, попал очень метко, и энтузиазм, произведенный его речью, превзошел все его ожидания. По адресу отсутствующих федералистов посыпался град ругательств, перемешанных с дикими угрозами. Имена неявившихся начали повторяться с такой враждой, точно это были имена не масгорковцев, а скрывающихся унитариев.

Дон Мигель поощрял эту вражду, кивая головой и насмешливо улыбаясь.

— «Вот это хорошо! — говорил он про себя. — Погодите, голубчики, я так науськаю вас друг на друга, что, вы сами себя истерзаете в клочья!»

Увещав собрание еще раз тщательней следить за унитариями и зорко наблюдать за всеми пунктами реки, где они могли бы сесть на суда, Саломон среди нового взрыва энтузиазма, объявил собрание закрытым.

Полузадушенный федеральными объятьями, с измятыми от крепких пожатий масгорковцев руками, дон Мигель вышел на крыльцо. Саломон проводил его до улицы и не знал, как благодарить за оказанную помощь. Здесь молодой человек простился с ним и сел на свою лошадь, которую держал Тонилло.

— В девять часов, — лаконично шепнул он своему слуге.

— Там же? — так же кратко и тихо спросил последний.

— Да.

Пришпорив лошадь, дон Мигель крупной рысью направился к Барракасу и доехал до улицы Буэн-Орден в то время, когда угасали последние лучи солнца.