Маисовый колос - Густав Эмар

Глава I

ЗАСАДА

Четвертого мая 1840 года, часов около одиннадцати вечера, шесть человек осторожно крались по двору небольшого домика скромного вида на улице Бельграно, в Буэнос-Айресе, поминутно бросая вокруг себя беспокойные взгляды.

Добравшись до ворот, один остановился и, дождавшись остальных, шепнул им:

— Нужно принять еще одну предосторожность...

— Конечно! Только и будем делать, что принимать предосторожности! — насмешливо отозвался самый младший из шестерых, из-под синего суконного, небрежно накинутого плаща которого виднелась широкая рапира.

— Зато не попадемся, — заметил первый. — Чем мы будем осторожнее и предусмотрительнее, тем лучше... Если мы войдем все сразу, это может возбудить подозрение. Нам лучше разделиться. Сначала выйдем мы трое (он указал на двух из ближе стоявших к нему товарищей), перейдем на тот тротуар и повернем налево. Через несколько минут выйдут остальные трое и повернут направо, на этой вот стороне. Сборным пунктом пусть будет улица Балькарсе, в том месте, где она пересекается с этой улицей.

— Хорошо, — ответили все.

— Идите, Кордова, и вы, — сказал первый, отворяя ворота.

Пропустив его вперед, незнакомец взял под руку молодого человека, вооруженного рапирой, и быстро последовал за Кордовой.

Минуты через три вышли из ворот остальные трое и повернули направо.

Пройдя несколько шагов молча, незнакомец, предложивший идти порознь до перекрестка, проговорил, обращаясь к молодому человеку с рапирой:

Ах, друг мой, в каком отвратительном положении мы находимся! Быть может, мы сейчас в последний раз ступаем по земле нашего города. Мы эмигрируем, чтобы вступить в ряды армии, предназначенной для кровопролитных сражений, и Бог весть, чем окончится эта война,

— Это верно. Но что же нам остается делать? — произнес молодой человек и немного спустя добавил:— Положим, есть человек, который думает совершенно иначе, чем все мы.

— Что же именно он думает?

— Он находит, что нам следовало бы остаться в Буэнос-Айресе.

— Несмотря на Розаса?

— Несмотря на Розаса.

— И не идти в армию?

— Да.

— Ну, этот человек или низкий трус или масгорковец!

— Вовсе нет. Он не трус и не масгорковец. Мужество его не подлежит ни малейшему сомнению, и вообще он один из самых благородных и честных людей нашего времени.

— Что же нам, по его мнению, следует делать?

— Оставаться в Буэнос-Айресе, как я уже говорил; потому что враг, которого мы хотим уничтожить, находится здесь, а не в армии. Он думает, что на улицах города может пасть в день восстания гораздо меньше, нежели в открытом поле, где дело редко оканчивается одним сражением. Но довольно об этом. Не нужно забывать, что в Буэнос-Айресе сам воздух слышит, свет видит, пыль на мостовой комментирует.

Проговорив это грустным голосом, молодой человек поднял к небу большие черные печальные глаза, еще более оттенявшие бледность его красивого лица.

В продолжение этой беседы Кордова, шедший впереди, незаметно замедлял шаги, и раз даже остановился, как бы для того, чтобы поплотнее завернуться в пончо. Дойдя до перекрестка, он снова остановился и тихо сказал:

— Вот и улица Балькарсе, где мы обещали ждать своих товарищей.

— Хорошо ли вы знаете место, где стоит китоловка? — спросил молодой человек.

— Как нельзя лучше, — самоуверенно ответил Кордова. — Я взялся провести вас туда и сумею сдержать свое слово, как сдержали вы свое, заплатив мне по уговору... Кстати, я взял эти деньги не для себя лично, потому что не меньше других люблю свое отечество, а для людей, которые должны переправить вас на тот берег... Вы скоро увидите, что это за люди,— прибавил он каким-то странным тоном.

Молодой человек пронзил взглядом косоглазого Кордову и хотел еще что-то сказать, но в это время подошли остальные, и один из них заметил:

— Теперь нам следует держаться друг друга, как можно ближе. Ступайте вперед, Кордова, и ведите нас.

Кордова молча повиновался. Пройдя Венесуэльскую улицу, он свернул в переулок Хуана-Лоренсо, по которому спустился до реки, мирно катившей волны между нелепых берегов. Все неслышно следовали за ним.

Ночь была тихая. На темно-голубом небе сверкали мириады звезд. С юга дул холодный ветер, предвещавший приближение зимы.

При слабом мерцании звезд можно было видеть, что серебристая поверхность Рио-Платы так же пустынна, как пампасы. Глухой шум ее волн казался сонным дыханием великана.

Взгляд теряется в громадности реки; едва различаешь вдали колеблющиеся огоньки судов, стоящих на рейде. Сам город обрисовывается в нескольких стах шагах от берега темной, бесформенной, гигантской массой, Царствующее вокруг безмолвие не нарушается ничем, кроме ропота волн, скользящих по песчаному дну и тихо ударяющих в низкие, песчаные берега...

Каким безотрадным должно было показаться это пустынное место в глухую полночь людям, которые пользовались сном сограждан, чтобы бежать из своего отечества, стонавшего под игом диктатуры. Этим людям оставалось одно: или погибнуть от кинжалов Mac-Горки, если они будут открыты, или распроститься с родиной, с любовью и счастьем и довериться утлой ладье, чтобы перебраться на чужую землю — на поиски свободы, и с оружием в руках отстаивать эту свободу.

Тюрьмы были переполнены, то и дело происходили казни тех, кто осмеливался говорить правду, и в довершение всего этого стали совершаться убийства из-за угла членами Mac-Горки, разбойничьего клуба, от которого даже друзья знаменитого Марата с ужасом отвернулись бы.

Полными страха были и сердца людей, направлявшихся теперь во мраке ночи вдоль берега реки с намерением эмигрировать. Это было преступление, за которое наказывали смертью.

Проводник, шедший впереди, был Хосе Кордова, человек из народа, из того самого народа, который по платью принадлежит к цивилизации, а на самом деле глубоко презирает ее, и внутренне гораздо хуже настоящих дикарей, хотя и смотрит на них свысока.

Непосредственно за ним шел полковник дон Пабло Салазар, ветеран 1813 года. Он принадлежал к высшему обществу и отличался необыкновенной красотой. Это был тот, который первым заговорил у ворот дома, откуда они вышли.

Рядом с ним следовал молодой человек с рапирой — дон Луис Бельграно, родственник знаменитого генерала Бельграно и обладатель громадного состояния, собранного путем частного получения наследств. Храбрый, великодушный, образованный и начитанный, дон Луис мог считаться образцом благородного человека.

Остальные были чистокровные аргентинцы, одного из них звали Пальмеро, другого — Сандовалем, а третьего — Маркесом.