Маисовый колос - Густав Эмар

— Да, — продолжал он, не меняя своего положения, — Луис был в эту ночь под ножом убийцы. Мне удалось спасти его, полумертвого... Убийцы были агентами Розаса... Нужно было скрыть его, но в моем, а тем более в его доме этого никак нельзя было сделать...

— Луис едва не был убит! — вскричала молодая девушка. — Боже, какой ужасный день для меня!.. Но он не умрет, Мигель? Ведь нет?

— Нет, раны его не слишком опасны... Но, слушай дальше. Я отвез его к Гермозе... Ты знаешь, что это моя единственная родственница со стороны матери и, вместе с тем, единственная женщина — после тебя, конечно, — которую я люблю, но опять-таки не такой любовью как тебя, а любовью брата, понимаешь?.. О, силы небесные! Может быть, я погубил ее, чтобы спасти другого человека!

— Как?! Чем погубил? — приставала Аврора, тряся за плечи дона Мигеля, слова которого начинали пугать ее.

— Разве ты не знаешь, что при Розасе милосердие равносильно преступлению?.. Я теперь понял смысл твоих намеков: Луис находится в Барракасе, а ты упомянула об этой местности. Он ранен солдатом в левое бедро, а ты говоришь...

— О, нет, нет, они ничего не знают! — перебила донна Аврора с радостной улыбкой. — Им пока еще ничего неизвестно, но они могут узнать все. Вот слушай... только сначала встань.

Совершенно успокоенная, она помогла своему возлюбленному подняться на ноги и, сев вместе с ним на софу, передала свою беседу с донной Марией Жозефой.

Дон Мигель внимательно выслушал ее, не прерывая ни одним словом. Когда молодая девушка повторила все, что ей сообщила сеньора Эскурра, он воскликнул:

— О, негодяйка!.. Все это семейство состоит из воплощенных демонов!.. У всех этих родственников Розаса в жилах течет вместо крови яд. Где они не могут или не находят удобным убивать кинжалом, там пускают в ход орудие клеветы... Воображаю, с каким наслаждением тебя мучила Мария Жозефа!.. Аврора, — продолжал он, взяв руку девушки, — неужели ты серьезно могла поверить ее словам? Ведь все, что она наговорила обо мне, было сказано с единственной целью подвергнуть тебя нравственной пытке и, кстати, разлучить нас с тобой.

— Может быть и так, Мигель, а может быть, она... нечаянно... немножко права.

Девушка была в настоящую минуту вполне уверена в полной невиновности своего возлюбленного, но, как женщина, она не хотела так скоро сознаться, в этом.

— Ты все еще сомневаешься во мне, Аврора? — спросил с упреком молодой человек.

— Мигель, я хочу познакомиться с Гермозой и видеть все собственными глазами, — сказала вместо ответа Аврора.

— Хорошо, я познакомлю тебя с ней.

— Этого мало: я хочу поближе сойтись с ней.

— И это можно...

— Я хочу, чтобы это было скорей... на этой же неделе...

— Это тоже можно... Не желаешь ли еще чего-нибудь, Аврора?

— Более ничего, — ответила обрадованная девушка, слегка пожимая его руку.

Во всякое другое время молодой человек ответил бы на это пожатие пламенными поцелуями, но на этот раз он был слишком занят мыслью о своем друге, и не мог изливаться в нежностях.

— Так ты уверена, что Кордова не дал никаких точных сведений о Луисе? — озабоченно спросил он.

— Вполне уверена, об этом сеньора Эскурра уже не могла солгать. Ей слишком хотелось показать мне всю силу своего хищнического таланта, чтобы...

— О, да, я знаю эту ее страсть!.. До свидания, моя дорогая! К сожалению, я должен расстаться с тобой и без всякой надежды увидеть тебя сегодня еще раз.

— Даже вечером, Мигель?

— Увы, даже вечером, милая Аврора!

— Вы, вероятно, опять отправляетесь в Барракас?

— Да, Аврора, и возвращусь оттуда очень поздно. Неужели ты желаешь, чтобы я покинул Луиса и Гермозу, которую подверг такой опасности, заставив ее принять в свой дом политического преступника?.. И неужели тебе самой не жаль Луиса? Ведь ты называешь его своим братом.

— Иди с Богом, мой благородный и великодушный Мигель, и прости меня, — прошептала девушка, низко опустив на грудь свою маленькую головку, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

— Я вижу, что ты еще не веришь мне, Аврора! — с упреком воскликнул дон Мигель.

— Иди, иди и постарайся спасти Луиса, вот все, что я сегодня могу сказать тебе, Мигель.

— А ты, моя дорогая, вот возьми, в виде вознаграждения за то, что мы сегодня не можем увидеться, эту вещь, которую я никогда не снимал со своей груди; дороже ее у меня ничего нет, — сказал молодой человек, снимая с шеи хорошо знакомую Авроре цепочку, сплетенную из волос его покойной матери.

Этот подарок, который, действительно, был ценнее всего, что мог дать дон Мигель, несмотря на свое громадное состояние, до глубины души тронул девушку. Закрыв руками лицо, пока молодой человек надевал ей на шею цепочку, она снова заплакала, но на этот раз слезами раскаяния, счастья и радости.

Ревность исчезла из ее сердца, снова уступив место любви и доверию.

Дон Мигель распростился и ушел, а донна Аврора долго сидела на месте, покрывая горячими поцелуями оставленную ей драгоценность.

Глава XV

ПРЕЗИДЕНТ САЛОМОН

Возле церкви св. Николая, на перекрестке улиц Корриентес и дель Черрито, стоял старый дом с маленькими окнами и крылечком в две ступени. На верхней ступени каждый вечер можно было видеть хозяина дома. Куря одну папиросу за другой, он подолгу сидел на крыльце, занимаясь наблюдением прохожих.

Это был старик лет под шестьдесят, высокого роста и такой толщины, что самый жирный бык, представляемый ежегодно на карнавальный конкурс, показался бы худощавым в сравнении с ним.

Он и брат его, Хеннаро, кроме дома, получили в наследство от отца лавку возле этого домика и фамилию Ганзалес. Хеннаро, как старший, стал заведовать торговлей и был за что-то прозван уличными мальчишками своего квартала Соломоном. Имя мудрого царя израильского ему почему-то страшно не нравилось, так что когда кто-либо из покупателей называл его этим именем, он приходил в неописуемую ярость и лез в драку. Будучи капитаном милиции, Хеннаро во время мятежа в 1823 году имел несчастье быть расстрелянным. После него остались вдова, Мария Ризо и дочь, по имени Кинтина.

Таким образом, владельцем лавочки и дома остался младший брат, Хулиан Гонзалес, которому, в противоположность Хеннаро, так понравилось имя Соломон, что он присвоил его себе и стал подписываться не иначе, как Хулианом Гонзалесом Саломоном, изменив лишь в первом слове букву «о» на «а».

Хулиан Саломон был именно тот самый старик, который любил сидеть каждый вечер на крыльце своего дома с папиросой в зубах. Он тоже служил в милиции и повышался в чинах с такой же быстротой, с какой увеличивался в объеме. Буря, поднявшая при выборе диктатором генерала Розаса всю аргентинскую грязь, была так сильна, что легко приподняла даже такую массу жира, какую представлял собой Хулиан Гонзалес Саломон, и вознесла его на высоту положения полковника милиции; затем он попал в кресло президента Народного общества, символом которого служил маисовый колос, в подражание одному древнему испанскому обществу, преследовавшему чисто гуманитарные цели.