Сонник Инверсанта - Андрей Щупов

— Понимаешь, — тоненьким голосом жалуется Касьян, — опять провинился. Миша санитар в ухо засветил.

— За что?

— Анализ сдать не могу.

— Ну да?

— Нет, ты не думай, с мочой и калом у меня полный порядок, — могу выдать хоть тонну, а вот с харчками напряженка…

— Насчет тонны — это ты не ври, — перебивает приятеля Толик-Маркиз. — Чтобы тонну выдать, надо скушать полторы.

— Ну, не тонну, так кило.

— Вот кило — другое дело, а то тонну! Скажешь тоже…

— Не в этом суть! Я же говорю — у меня с харчками — беда… Ну, не харкается у меня с утра, хоть тресни. А если с вечера нахаркаешь — высыхает, ядрить его! С одним-то плевком не побежишь, засмеют.

— А сколько им надо? — интересуюсь я.

— Примерно полсклянки.

— Может, помочь? — я гляжу на Касьяна. — Скинемся всей палатой, плюнем по разу и все.

— А если узнают?

— Как узнают-то?

— Так это… Они же в микроскоп глядеть будут.

— Ну и пусть глядят? Что они там увидят? На плевках не написано, кто их произвел.

— Ну, не знаю… — тянет Касьян. Ему хотят помочь, но он боится. Вообще-то он неплохой человек, интеллигент в первом поколении и еду из тарелок не ворует, но большой трусишка. Пресмыкается перед Керосинщиком с Поводырем, лебезит перед уборщицами и докторами. Все бы ничего, но у него вечно плохие анализы, и мне его жалко. У всех у нас имеется как минимум по одной крупной проблеме, а у него их целый букет. И изотопная диаграмма подкачала, и камни в почках, и желчь какая-то не такая. Теперь вот еще с харчками незадача.

— Ну, ты смотри, если что, мы всегда поможем.

Касьян печально кивает. В его глазах тоскливые слезинки. Он ждет, чтобы мы ушли. Тогда он запрется в кабинке и наверняка заплачет. Это единственное, что спасает его в этом беспросветном месте, и мне жаль, что у меня не получается того же самого. Чудная штука, но я действительно разучился плакать. Настолько разучился, что теперь уже сомневаюсь — а был ли я вообще когда-нибудь на это способен.

Глава 2 Будни продолжаются…

Я бреду дальше, и мимо меня вразнобой шагает колонна больных. Как всегда их конвоирует дюжий санитар Миша. Больных он, конечно же, отловил в туалетах, — в пульманологическом все больные — злостные куряки, за что и гоняют их лишний раз на процедуры. У больных в руках скляночки — в левой с мочой, в правой — с плевками. Все это надо отнести в лабораторию к Антонине, плечистой медсестре, заведующей химлабораторией. Как следует покопавшись в прошлом медсестры, можно обнаружить несколько факультетов медучилища, скоротечный роман с завкафедрой и тройку не самых удачных абортов. Разумеется, все это только добавляет стервозности в ее без того не ангельский характер. Все мы знаем, что Антонина не любит детей и ненавидит завсегдатаев больниц. Без своевременной же сдачи анализов, по ее мнению, жизнь на земле была бы попросту невозможна. Антонина считает, что люди просто обязаны знать, какое множество вирусов и одноклеточных паразитов атакует их ежедневно. Кто не знает, тот враг, и незнание автоматически заносится в графу предательства. Поэтому конвоир Миша с особенной внимательностью следит, чтобы никто ничего не перепутал. С этими треклятыми анализами больные вечно норовят подгадить Антонине. То меняются посудой с более здоровыми, то разбавляют содержимое склянок водопроводной водой. Последней, кстати, заведует Толик-Маркиз. Он тоже больной, но знает секреты водопроводов и потому находится в нашем заведении на особом положении. Вода в больнице регулярно пропадает, и с той же регулярностью всполошенная медсестра Антонина прибегает в нашу палату за Толиком. С пониманием важности происходящего он неспешно и сосредоточенно поднимается с постели, шумно сморкается в платок и собирается в путь. Его торопят, похлопывают по спине, но он невозмутим. И столь же невозмутимым возвращается вскоре обратно в палату.

— Ну что, Толян, наладил?

— А як же!.. — морщинистое лицо его строго. — Подшипники в насосе совсем ни к черту. Щас там фанерку подложил, полиэтиленом обмотнул. Денек-другой, глядишь, продержится. Так что пейте, шакалы, радуйтесь…

И мы пьем, фыркаем и отдуваемся. Словно верблюды, запасаясь водой впрок…

Пропустив колонну мимо, я возобновляю путь. Эта часть коридора напоминает западню. Глухой аппендикс, чаще всего погруженный в душную мглу. Мне слышится чье-то сдавленное рыдание. Тихонько крадусь к приоткрытой двери, осторожно заглядываю.

Бледный иссохший мужчина лежит на койке лицом вверх и бурно всхлипывает. Слезы сочатся через уголки глаз и, стекая, смачивают на висках реденькие волосенки.

— Господи! — говорит он вслух. — До чего же хочется! Хотя бы раз. Один только раз! Чтобы высоко-высоко над землей… Ну, почему? Почему это невозможно?!..

Мужчина смотрит на свои тонкие почти прозрачные пальцы и садится. Сомкнув руки ладонями, сует их между колен и неловко горбится.

Стараясь не шуметь, я отступаю в сторону. Мужчину я знаю. Это Гена-пилот. На ночь, надеясь доказать себе и людям, что тело его все-таки временами летает во сне, он привязывает себя ниткой к кровати. Чаще всего нитка остается целой, но порой больница сотрясается от его радостных воплей. Видно, кто-то из сочувствующих перекусывает ночью нитку. И тот же Гена-пилот не устает рассказывать про открытие, за которое его, собственно, и упекли в психушку. Открытие же заключается в том, что мы, оказывается, давно уже проживаем на матушке-луне. Именно сюда человечество переселило лучших из лучших своих питомцев, пытаясь спасти генофонд от разразившейся атомной катастрофы. Интернет сыграл с людьми в свою последнюю игру, — взломав файлы стратегических центров и веером рассыпав ракеты по планете. Америка ударила по Корее, Корея по Китаю, а уж последний, разобидевшись, долбанул разом по всему миру. Внесли свою лепту и террористы, задавшиеся целью добить последних из уцелевших. Но два миллиона людей все же спаслись — в том числе и гений, который объединил беженцев, воссоздав на Луне привычную жизнь землян. С тех пор Луна стала прозываться Землей, а воронки от ядерных взрывов на земной поверхности переименовали в лунные кратеры. Правда, из-за усилившейся гравитации жить стало намного тяжелее, но и тут нашелся выход. Возросшую гравитацию этот гений причислил к разновидности стресса, и жизнь в колонии потекла своим чередом. Время от времени, кто-нибудь натыкался на запретные архивы или умудрялся разглядеть в телескоп уцелевшие «лунные строения», но таковых быстренько стреноживали. И не зря новоиспеченные американцы так рвались высадить свой десант на Луне первыми. Плевать им было на приоритет, именно на их континенте осталось самое большое количество артефактов прошлой жизни. Вооружившись лопатами и молотками, астронавты в два захода переломали все, что не удалось уничтожить водородным боеголовкам. После этого соревнование за «Луну» прекратилось само собой, а внимание особо любознательных поспешили переключить на никому не нужный Марс.

— Дорогу! Дорогу, я сказал!..

Я с испугом оборачиваюсь. Это с опустевшими склянками колонна марширует обратно. Видимо, анализы успешно сданы. Теперь харчки с капельками мочи будет бдительно созерцать в свой микроскоп Антонина. Глаза у нее острые, и даже в таких скромных дозах она умудряется разглядеть степень подлого мужского начала. Позднее все особо отмеченные будут вызваны в ее кабинет для усиленных физиопроцедур. К слову сказать, процедуры и впрямь нелегкие, поскольку возвращающиеся редко делятся впечатлениями и все без исключений начинают избегать вездесущую Антонину.

Я снова вспоминаю, что я господин Кандидат-Консул, и снисходительно протягиваю санитару Мише руку. Он брезгливо ее пожимает. Этот парень колотил меня здесь уже раза четыре, но я не злопамятный, и ему это нравится. Многие после экзекуций кидались на него с табуретками, вилками и ножницами, я же использовал честный бокс. Он тоже был в прошлом боксером и, видимо, разглядел во мне собрата.

В тумбочке, поблескивая сквозь щелку настороженным глазом, сидит дедок Филя. Он знает все и про всех, но чтобы это не вызывало подозрения, выдает себя за хироманта. Слепо глядя в людские ладони, он бубнит то, что знает безо всяких линий. Оттого и прячется сейчас в тумбочке. На то есть серьезная причина. По больнице бродит Кудряш — парень, которому дедок пообещал смерть в конце этой недели. Кудряш с предсказанием в корне не согласен. Он здоров, как бык, любит женщин, и анализы у него вполне замечательные. Он отчаянно не хочет умирать и мечтает выбить хироманту последние зубы. Щель тумбочки делается шире, дедок Филя тихонько высовывает нос и спрашивает:

— Иде он?

Я добросовестно озираюсь, но Кудряша пока не видать, о чем я и докладываю всеведущему Филе.

— Там, на тумбочке, кефирчик вроде стоял. Ты бы чичас мне сунул, а я бы сглонул маненько. А то совсем уж невмоготу…