Закон и женщина - Уилки Коллинз

— Ждите здесь, пока не услышите свистка, потом идите наверх.

Вот как! Я должна была, как собака, покоряться свистку! Но я не успела ничего сказать. Ариэль повернулась ко мне своей неуклюжей спиной и исчезла через заднюю дверь.

Подождав минуту или две и не слыша сигнала, я решила посмотреть картины, которые я заметила, но не могла разглядеть накануне. Надпись на карнизе под самым потолком, написанная несколькими красками, уведомила меня, что картины на стенах были произведениями всеобъемлющего гения Мизериуса Декстера. Поэт и композитор, он был также и живописцем. Картины на одной стене были названы изображением страстей, картины на противоположной стене — эпизодами из жизни Вечного Жида[3]. Случайные зрители, как я например, предуведомлялись, что художник полагается исключительно на свое воображение. Природа противна ему.

Я начала рассматривать картины, изображавшие страсти. Как ни была я несведуща в живописи, я поняла, что Мизериус Декстер знал еще меньше, чем я, об основных правилах этого искусства. Его картины были пачкотней в самом прямом значении этого слова. Необузданная страсть живописца к изображению ужасного была главной особенностью его произведений.

Первая из картин, изображавших страсти, представляла Месть. На берегу пенящейся реки, под тенью гигантского дерева, лежало мертвое тело в фантастическом костюме. Разъяренный человек, также в фантастическом костюме, стоял над телом и, подняв меч к туманному небу, смотрел на кровь только что убитого им человека, струившуюся крупными красными каплями по широкому клинку его оружия. Следующая картина, разделенная на несколько фрагментов, изображала Жестокость. На одном из них всадник варварски шпорил лошадь, на другом престарелый ученый вскрывал живую кошку, на третьем два язычника любовались на мучения двух святых. Один из святых жарился на железной решетке, с другого, висевшего вверх ногами на дереве и еще живого, сдирали кожу. Потеряв после этих образчиков всякую охоту рассматривать изображения страстей, я перешла к противоположной стене, чтобы познакомиться с приключениями Вечного Жида. Тут другая надпись дала мне знать, что живописец считал Летучего Голландца некем иным, как Вечным Жидом. Кистью Декстера были изображены морские приключения этого загадочного лица. Первая картина представляла гавань у скалистого берега. В гавани стоял корабль с кормчим на палубе. Море было бурным, небо покрыто тяжелыми тучами. При свете молний смутно виднелся в отдалении Корабль-Призрак, приближавшийся к берегу. Как ни плохо была написана эта картина, в ней были действительно признаки сильного воображения и даже поэтической фантазии. Следующая картина представляла Корабль-Призрак, остановившийся (к ужасу и удивлению кормчего) рядом с действительным кораблем. Жид высадился на берег. Лодка его стояла у пристани. Его свита, маленькие бледные люди в черных погребальных костюмах, сидели молча на скамьях лодки с веслами в длинных худых руках. Жид, также в черном, стоял на берегу, подняв с мольбой глаза и руки к бурному небу. Дикие земные и водяные твари — тигр, носорог, крокодил, морская змея, акула — окружали обреченного скитальца мистическим кругом. Сцена была освещена только слабым мерцающим светом факела карающего духа, парившего над Жидом на распростертых крыльях. Как ни странна была эта картина по концепции, я должна сознаться, что она произвела на меня сильное впечатление. Таинственная тишина в доме и мое странное положение имели также влияние на состояние моего духа. Когда я все еще смотрела на картину, раздался резкий свист. Нервы мои были так расстроены, что я вздрогнула и вскрикнула от испуга. В первый момент я готова была убежать. Мысль пойти одной к человеку, сотворившему эти страшные картины, привела меня в ужас. Я села на стул. Прошло несколько минут, прежде чем я начала успокаиваться и чувствовать себя опять самой собою. Свисток прозвучал вторично, в этот раз с заметным нетерпением. Я встала и поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Отступив теперь, я уронила бы себя в собственном мнении. Но сердце мое билось сильнее обыкновенного, когда я подходила к двери круглой комнаты. Должна признаться, что в эту минуту я живо сознавала неосторожность своего поступка.

Над камином круглой комнаты висело зеркало. Как ни была я расстроена, я остановилась на минуту, чтобы взглянуть на свое лицо.

Ковер, закрывавший дверь, был приподнят. Как ни тихо я шла, но собачий слух Мизериуса Декстера уловил шелест моего платья. Прекрасный теноровый голос, который я слышала накануне, прозвучал мягко:

— Это вы, миссис Валерия? Не ждите там, входите.

Я вошла в следующую комнату.

Кресло на колесах подвинулось ко мне навстречу медленно и тихо. Мизериус Декстер медленно протянул мне руку. Голова его была задумчиво склонена на сторону, большие голубые глаза смотрели на меня жалобно. Ничто теперь не напоминало в нем беснующегося, кричащего существа, которое накануне было в одну минуту Наполеоном и Шекспиром. Мистер Декстер утром был кротким, задумчивым, грустным существом, походившим на вечернего Декстера только изысканной странностью костюма. Его верхнее платье в этот раз было розовое шелковое, покрывало, скрывавшее его уродство, было бледно-зеленое атласное, на его манжетах были надеты массивные золотые браслеты, скопированные со строго простых образцов, дошедших до нас от древних времен.

— Как вы добры, что пришли развеселить и ободрить меня, — сказал он грустным тоном. — Я оделся для вас в мой лучший костюм. Не удивляйтесь. Прежде мужчины, как и женщины, всегда носили дорогие материи и яркие цвета. Сто лет тому назад джентльмен в розовой шелковой одежде был прилично одетым джентльменом. Пятнадцать столетий тому назад патриции классических времен носили точно такие браслеты, как мои. Я презираю грубое пренебрежение к красоте и низкую скупость, ограничивающие костюм современного джентльмена черным сукном, а украшения современного джентльмена перстнем. Я люблю казаться сияющим и красивым, в особенности когда сама красота приходит навестить меня. Вы не можете себе представить, как я рад вам. Нынешний день — один из моих грустных дней. Слезы выступают у меня на глазах, я вздыхаю и грущу о своей участи, я жажду сочувствия. Подумайте, что я такое? Я одинокое создание, жестоко обиженное природой. Как печально! Как ужасно! Мое любящее сердце бесполезно, мои необычайные таланты пропадают даром. Грустно. Пожалейте меня!

Глаза его действительно наполнились слезами сожаления о себе самом. Он говорил со мной и смотрел на меня с капризной мольбой больного ребенка. Я решительно не знала, что мне делать, я никогда в жизни не была в таком затруднительном положении.

— Пожалейте меня, пожалуйста, — повторил он. — Не будьте жестоки ко мне. Я прошу так мало. Милая миссис Валерия, скажите только, что вы жалеете меня.

Я сказала, что жалею его, и при этих словах почувствовала, что покраснела.

— Благодарю вас, — сказал Мизериус Декстер смиренно. — Ваши слова принесли мне облегчение. Сделайте немного больше. Поласкайте мою руку.

Как ни старалась я владеть собой, но последняя просьба, выраженная совершенно серьезно, показалась мне до такой степени смешной, что я не могла не расхохотаться.

Мизериус Декстер взглянул на меня с непритворным изумлением и этим насмешил меня еще больше. Не оскорбила ли я его? По-видимому, нет. Опомнившись от изумления, он опустил голову на спинку кресла с выражением человека, внимательно слушающего. Когда я кончила смеяться, он поднял голову, захлопал своими красивыми белыми руками и воскликнул все тем же детски-капризным тоном:

— Посмейтесь еще! Милая миссис Валерия, у вас музыкальный смех, у меня музыкальный слух. Посмейтесь еще.

Но я совсем не расположена была смеяться.

— Мне стыдно за себя, мистер Декстер, — сказала я. — Простите меня, пожалуйста.

Он не ответил. Я сомневаюсь, что он меня слышал. Он, по-видимому, уже поддался новому впечатлению. Он глядел пристально на мое платье (так мне казалось) и был занят какими-то важными размышлениями.

— Миссис Валерия, — воскликнул он внезапно, — вам неудобно на этом стуле.

— Мне очень удобно.

— Извините меня, — возразил он. — В конце комнаты есть плетеный индийский стул, который будет гораздо удобнее для вас. Простите вы меня, если я попрошу вас принести его? У меня есть на это причина.

Какую новую эксцентричность замышлял он? Я встала и принесла стул. Возвращаясь к Декстеру, я заметила, что он был занят по-прежнему рассматриванием, как мне казалось, моего платья. И, что еще страннее, мое платье почему-то, очевидно, заинтересовало и смутило его.

Я поставила стул возле него и готова была сесть, когда он дал мне новое поручение.

— Сделайте мне величайшее одолжение. В конце комнаты на стене висит экран, соответствующий стулу. Мы сидим близко от огня. Экран будет полезен вам. Простите меня, что я заставляю вас принести его. Я имею на это причину.