На острие меча - Богдан Сушинский

– Зачем? – с нескрываемой иронией спросила Ольгица. – Бога этим откровением не удивишь. Скорее рассмешишь, как только что меня.

– И все же, предсказывая мне поход с большим войском за три земли, на всякий случай перекрестись. На этой земле, в Украине, в Польше, есть полководцы во стократ достойнее такого похода.

– Правду говоришь: есть другие, пока что более прославленные. Но каждому суждено только то, что ему суждено. С другими я говорила бы о другом.

– Когда же, по-твоему, это произойдет? – тихо, несмело поинтересовался Сирко, чувствуя, что его охватывает замешательство.

– Очень скоро. Первая дорога за эти земли ждет тебя уже через месяц. Так что собирайся, собирайся.

– Через месяц? – рассмеялся теперь уже Сирко. – Это невозможно, мудрейшая и ясновидящая пани Ольгица. Даже Бог не способен заставить монархов Европы в течение какого-то месяца поверить, что в Каменце сидит никому не ведомый полководец, способный удивить кого-либо из их монарших высочеств.

– Бог и не в такое верит. На то он и Бог.

– А кто, скажите Христа ради, даст мне такое войско? Уж не хотят ли там, на небесах, заставить сделать это Владислава IV?

– Ты соберешь его сам. Ну, будет еще один полковник.

– За месяц? Собрать войско? Я скорее волен поверить в первое твое предсказание, о полусотне битв, чем во второе.

Ольгица тяжело вздохнула и раздосадованно, по-старчески, покряхтела. Беседа утомила ее тем, что их разговор с полковником напоминал притчу о разговоре глухого с немым.

– Самое страшное наказание для предсказательниц вовсе не в том, что рано или поздно их возводят на костер, виселицу или просто забивают камнями осатаневшие миряне, – проговорила она, – а в том, что никто, кроме их самих, ни в одно серьезное предсказание не верит. Никто не верит, хотя все этих предсказаний боятся.

– Вот тебе злотый, старуха, – бросил на стол монету Сирко. – Выпей за мое и всех нас здоровье. И спасибо на добром слове. Но мой тебе совет: никогда не берись предсказывать судьбу воина. Невозможно это, ибо судьба его вычерчивается не перьями, зеркальцем и линиями руки, а саблями и ружьями.

– Да не дано ей понять этого! – насмешливо проговорил квартирмейстер, которого так и подмывало вмешаться в разговор, прервав предсказания ненавистной ему старухи.

– Ошибаешься, полководец, – с грустью проговорила провидица, обращаясь к Сирко. Де Рошаля для нее теперь уже словно бы не существовало. – Судьба вычерчивается, как ты говоришь, высшими законами бытия. Саблями и ружьями она всего лишь подтверждается. И возьми назад свой золотой. Возьми, возьми, я не оскорблю тебя тем, что не приму его.

– Как знаешь, ты сама решилась на это гадание.

– Выпьешь за него, как только поймешь, что сбылось второе мое предсказание. Ведь это произойдет скоро. Все, полковник. Устала я. Больше ни слова. По крайней мере, ни слова из того, что вы называете пророчествами.

Сирко еще несколько мгновений смотрел на Ольгицу. Он стоял в нерешительности, не зная, что говорить, как поступить.

Единственное разумное, что ему оставалось, так это положиться на предсказание и судьбу. Оспаривать то и другое не имело никакого смысла.

Он еще раз поблагодарил Ольгицу, поклонился ей и взял со стола свой золотой. Затем посмотрел на окно, ожидая удара молнии. Прислушался к тишине, царящей над сводами. Взглянул на замерших со скрипками в руках оркестрантов. Им так же не хотелось сейчас что-либо играть, как ему во что-либо верить.

– Да, пани Ольгица, – вдруг спохватился полковник. – Что же ты пророчествовала, пророчествовала…

– А где, когда и какая смерть поджидает тебя – не сказала, – грустно улыбнулась провидица. Сирко впервые заметил на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.

– Коль уж сама взялась предсказывать… Чего стоит пророчество, за которым не видно смертного одра?

– Странные мы, люди. Мало кто из нас интересуется сутью своей жизни, зато все интересуются пришествием смерти.

– Потому что она стоит этого.

Ольгица положила перед собой руки, словно там, под ними, было Ссвятое Писание, и несколько минут молчала.

– Не в бою ты погибнешь, казак. Не суждено. Умрешь почтенным старцем.

– Пройдя через столько битв? – доверительно напомнил Сирко.

– …а также через столько лет и болезней. Но что поделаешь: старцем, в теплой хате. Так уж тебе суждено.

– Вот этого уж я не допущу. Не по-казацки как-то получается.

– Знаю, что умирать своей смертью, от хворей – не большая честь для казака. Но ведь сказала уже: ты завоюешь это право. В боях, в тяжелых походах. Так что смирись, казак, смирись, и не гневи судьбу, – поучительно советовала Ольгица.

57

Сирко вновь вернулся за свой стол. Он уже был накрыт. Что бы ни происходило в трактире, дело свое Ялтурович знал. И работники его тоже всегда были на месте.

Полковник налил в кубок вина и залпом выпил его с такой жадностью, словно случайно набрел на родник посреди пустыни.

– Будете вести войска за три земли – не забудьте о бедном майоре-квартирмейстере, – решил окончательно доконать его де Рошаль.

Сирко взглянул из-под насупленных выцветших бровей, но промолчал.

– Кто знает, что пришлось бы выслушать каждому из нас, пожелай Ольгица заглянуть в наши судьбосвятцы, – наполнил он кубок и поднялся, давая понять, что самое время произнести тост. – Давайте забудем сегодня обо всем, что здесь только что делалось и говорилось. Обо всех предсказателях и их предсказаниях, – голос его звучал нетвердо и неуверенно. Это был голос предельно взволнованного, неопытного в житейских делах юноши.

Но майор решительно поддержал его:

– Обо всех.

Сирко сдержанно взглянул на него, на Гяура. Прокашлялся.

– Господин де Рошаль, вы, как старший квартирмейстер гарнизона, оказали нам большую услугу, удачно расквартировав и присутствующих здесь, и наших воинов. Пью за гостеприимство – ваше личное и этого древнего города. Пусть, вопреки всем предсказаниям, судьба будет милостива к вам обоим.

Все выпили и принялись за еду. Горожане, которых теперь в трактире стало гораздо больше, вновь зашумели. За каждым столом – о чем-то своем, наболевшем. Предвечернее бытие городского трактира постепенно входило в привычное русло. Скрипачи принялись наигрывать старинные еврейские песни.

– Да, господин квартирмейстер, – неосторожно нарушил эту трактирную идиллию ротмистр Радзиевский, старательно разжевывая полусырую, запеченную в крови телятину. – Не будете ли вы столь любезны сообщить, где расположилась наша доблестная графиня…

– Кто-кто? – непонимающе уставился на него майор.

– Я хотел бы извиниться перед ней за тот вид, в котором не решился предстать перед ней сразу же после боя.

– Графиня? – уточнил де Рошаль, не переставая жевать. Он уже окончательно успокоился, хотя это и не придало ему добродушия. – Это какая еще такая… графиня? Не могу понять, о ком вы.

– О графине, которая прибыла с нами. В город мы вошли поздним вечером, и графиня сразу же таинственным образом исчезла.

– Ну, ротмистр… вам пора бы знать, что расквартированием прибывших в город графинь, княгинь и баронесс гарнизонные квартирмейстеры не занимаются. К сожалению, – громко добавил он, несдержанно, по-гусарски расхохотавшись. И все рассмеялись вместе с ним. – Уж поверьте, с этой обязанностью квартирмейстер де Рошаль справился бы лучше, чем кто-либо другой! Хотя обычно разговоров на подобные темы я не веду.

– Вот черт, я совсем упустил этот из виду, – чистосердечно признался ротмистр, чем вызвал еще больший приступ смеха. – В таком случае придется искать графиню самому.

– Нет, почему же, – окончательно оживился де Рошаль, – если она еще довольно молода и красива, поручите это мне, как квартирмейстеру, который прекрасно знает весь город и окрестные селения. Клятвенно обещаю, что в день вашего отъезда я непременно сообщу вам, где именно останавливалась знакомая вам графиня…

– Но не раньше, чем в день отъезда пана ротмистра, – под новый взрыв хохота поддержал его шутку Сирко. – Ротмистр будет очень признателен вам. Должен заметить, что графиня действительно хороша собой.

Они снова выпили. За павших в недавнем бою, за будущие победы, эа то, чтобы польские и казачьи сабли никогда не скрещивались, а были употреблены для сражения с общими врагами.

Ни поляки, ни украинцы не верили в вещую силу этого тоста, ибо и те и другие понимали, что не пролетит и года, как им снова придется сражаться друг с другом. Видно, Ольгица права: так предрешено где-то там, на небесах. Они же, воины, всего лишь вычерчивают эти предначертания своими саблями. Однако тост есть тост.

– Я понимаю, что вы, ротмистр, ни за что не решитесь поручить мне розыски дамы вашего сердца, – снова вернулся к прерванной беседе-шутке де Рошаль. – И будете правы.

– Причем не только я не позволю, – взглянул Радзиевский на Гяура. – Есть и другие достойные рыцари.