Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

на Рождество, заплатила за шикарный рождественский шведский стол в конференц-отеле, отвела ее туда, но она не стала ничего есть. Ни окорок, ни колбаски, ни тефтели. Ничего.

– Я тоже несу долю ответственности за планету, – сказала мама, нависнув над ходунками. Хотя еду уже приготовили. Хотя этих животных уже вырастили и зарезали.

Я пишу:

«Лучшее, что мы можем сделать, чтобы помочь другим людям, это отбросить эмпатию. Ведь в эмпатии всегда кроется высокомерие. Восприятие того, что твоя жизнь хуже моей, восприятие тебя как беспомощного, беззащитного существа, как жертвы».

Вознаграждаю себя глотком кофе.

Именно об этом я мечтала. Сидеть утром в одиночестве и давать волю мыслям. Философствовать. Мечтать. Творить. И сейчас я как раз этим занимаюсь. Мама напротив окна взяла ребенка на руки и начала кормить его грудью, зажмурив глаза на утреннем солнышке. Мальчик взял телефон и теперь сидит и листает в нем страницы, грязные пальчики водят по картинкам под стеклом, покрытым паутинкой трещин.

* * *

Я в своем girl cave[63], так я окрестила эту комнату; это меньшая (но все еще очень большая) из имеющихся здесь гостиных, единственная на этаже комната без окна, здесь темно и прохладно, из обстановки старый, сильно потертый и очень добротный кожаный диван, основательно забитый бар и большой телевизор с плоским экраном. Очаровательные и при этом прохладные кашемировые пледы, подушки и покрывала создают настоящий уют, мой собственный кабинет писателя, изолированный от шума террасы. Я не привыкла, чтобы у меня одной было столько места, в основном это, конечно, восхитительно и божественно, но иногда я переживаю приступы чуть ли не агорафобии, возникает ощущение приближающейся угрозы; как-то вечером я стала носиться по всей квартире и включать свет во всех комнатах, желая убедиться, что я здесь действительно одна.

А тут мое прибежище. Я в нем королева.

Не знаю, почему меня пригласили на то празднование Мидсоммара, меня часто куда-то зовут, но обычно это вернисажи, какие-то мероприятия, премьеры, а не что-то столь фееричное: на большом прогулочном кораблике, с нанятым персоналом, свежими орхидеями, доставленными на вертолете, устрицами и омарами, разложенными поверх больших ледяных горок, бутылками шампанского без фужеров, поскольку оно не для того, чтобы пить, а чтобы брызгать струей. Наверное, я просто случайно попала в какой-то список, получила какую-нибудь особую квоту. Я отыскала нескольких девушек, которых хоть немного знала, и мы с ними лежали на скалах, загорали и купались, море было фантастически теплое, хотя шел только конец июня.

Нет, я вообще-то не знала, кто он, имя-то я слышала, но оно не было связано для меня с каким-то знакомым лицом, да он и не представлял собой ничего особенного, просто загорелый мужик в хорошей спортивной форме с густой седой шевелюрой. Одни мужчины подчеркивают свой статус с помощью часов, обуви, солнечных очков, у других он просматривается в том, как они жестикулируют, как держат себя, как говорят и какими взглядами награждают окружающих. С ним же все было не так, он был молчалив, сдержан и не смотрел в мою сторону, одежда простая, но подобрана со вкусом: белые джинсы, белая рубашка, белые сандалии – все белое. Его статус ощущался в вакууме, который возник вокруг него, в окружавшей его ауре, девушки-модели в дизайнерских платьях и с огромными губищами, мужчины его возраста, но с брюшками позаметнее, одетые выпендрежнее и с более голодными глазами. Он же был просто весьма стильным, чуть сухопарый мужчина на шестом десятке, и я ничего не поняла, когда одна из девушек стала вдруг взволнованно шептать мне: «Черт, он идет сюда, я в шоке, он же легенда».

Сначала я думала, он хочет меня подцепить, потом поняла, что ему просто интересно пообщаться, он слышал один подкаст с моим участием, где я говорила о потреблении и трех «л»: люксе, либерализме и линии комфорта, и его мои идеи, похоже, сильно впечатлили. Потом больше ничего не происходило, он напился или накурился и свалил с несколькими русскими, а у одной из девушек нашелся трамадол[64], так что я поехала вместе с ней в город на моторке.

Но на следующий день со мной связалась какая-то женщина, представившаяся его ассистенткой, и спросила, не хочу ли я встретиться с Андерсом за ланчем, а когда я узнала, что мы увидимся здесь в его пентхаусе, то окончательно уверилась, что он пытается меня подцепить, и мне показалось почти унизительным, что он считает это таким плевым делом, потому из чистого протеста я надела свое самое уродливое нижнее белье – бирюзовые стринги с растянутой резинкой. Но он снова был невероятно милым, мы сидели на террасе на крыше, снова стоял восхитительный летний день без единого облачка на небесах; Андерс, похоже, имел желание только общаться и проводить со мной время, поданная еда была простой, но вкусной – салат с яйцами и тунцом, который, как выяснилось, он полюбил, пока жил в Монако. И снова, как тогда, на празднике, он сказал, что считает мои идеи захватывающими, но теперь это звучало как-то натянуто, будто он просто пытался очаровать меня, но делал это плохо, без особого интереса, как человек, которому никогда не приходилось прикладывать дополнительных усилий, чтобы кого-то очаровывать.

И я стала крутить в руках телефон, а потом сказала, что нам непременно надо сделать селфи, поскольку мой парень в свое время смотрел все его матчи по телику и в жизни не поверит, что я тут побывала, если я не представлю ему фотодоказательство: pics or it didn’t happen[65]. Он посмеялся и посетовал на то, что у меня такой старый парень, ведь в последний раз он участвовал в соревнованиях в 1992 году, сражался с Андре Агасси. Помолчал немного, прежде чем спросить, нравится ли мне его квартира, и, не дожидаясь ответа, поинтересовался, где я живу, а я выдала как есть – нигде. Он кивнул сочувственно и спросил, вот так вдруг, не хочу ли я пожить здесь остаток лета. Недель восемь-десять, пока он в отъезде. Поливать цветы на крыше, складывать почту стопочкой. «Платить ни за что не надо, само собой», – быстро добавил он, когда увидел ужас на моем лице.

Потом показал мне квартиру – две гостиные, гостевую комнату, комнату сына, ванные и кухню, всю из нержавеющей стали и с таким сияющим кафелем, какой бывает только в кухне, где никто ни разу ничего не готовил. Кивнув в сторону кухонных шкафов и холодильника, сказал, что здесь полно всякой еды, пива, вина и прочего, я могу брать что захочу. Напоследок отвел меня в комнату, которую сам именовал мастер-бедрум, –