Компромат на кардинала - Елена Арсеньева

– Позволь мне взглянуть на то, что осталось, – вдруг попросил я. – Мой друг был великолепным рисовальщиком, мне бы хотелось оставить на память о нем хоть один рисунок.

Консолатриче медлила в нерешительности, и я удвоил убеждения:

– Все прочее унесет старик, я возьму только один рисунок, он даже не заметит пропажи!

– Не в этом дело, – ответила добрая женщина, глядя на меня с жалостью. – Там нет ничего целого, остались одни только обрывки.

Сам не знаю, почему я настаивал. Не иначе бог, к которому я взывал столь пылко, вел меня! В конце концов хозяйка принесла мне пыльный мешок и вышла из своей каморки на улицу, ибо там уже нетерпеливо топталась какая-то юная девушка с хорошеньким, но сплошь заплаканным, распухшим от слез личиком, которая жаждала излить свою печаль консолатриче и получить за несколько сольди полновесную порцию доброго утешения.

Я остался один пред кучей окровавленных обрывков бумаги. На некоторых почти ничего нельзя было разглядеть, на других я угадывал очертания знакомых, столь дорогих мне рисунков и откладывал их в сторону, рассчитывая сложить подобно головоломке. И вдруг я увидел, что на обороте одного обрывка что-то написано. Пригляделся внимательнее. Сквозь побуревшее кровавое пятно отчетливо проступал обрывок фразы: «…какой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое посла…»

Я знал почерк Серджио, это была его рука. Нетрудно было угадать всю фразу полностью: «Нет никакой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое послание» .

Кому он писал? О чем? Почему не верил, что письмо будет прочитано? Предчувствовал какую-то опасность? Предвидел, что над головой сгущаются тучи?

Я вспомнил его замкнутость, взвинченность, задумчивость. Теперь все это высветилось предо мною в самом трагическом свете.

Я снова начал ворошить окровавленные обрывки, внимательнее вглядываясь в каждое пятно, и вскоре передо мной лежало десятка два клочков некоего довольно большого письма. Я попытался сложить их, уловить смысл в разрозненных словах, но тут заметил, что посетительница консолатриче уже уходит. Я поспешно сгреб клочки и спрятал их на груди, под рубахой.

– Нашли хоть что-нибудь, синьор? – спросила хозяйка, входя.

– Увы, нет, – солгал я без малейшего зазрения совести. – Вы были правы, добрая консолатриче, здесь все изорвано и залито кровью, мне совершенно нечего оставить себе на память о друге. Если даже что-то и было, это забрал старый слуга. Прошу вас, не говорите ему о том, что я касался этих священных для него обрывков бумаги. Быть может, это причинит ему боль, а этого он не заслуживает.

Сам не знаю, почему я твердо решил утаить свое открытие от всех. Нет, понятно: письмо Серджио могло пролить свет на загадку его гибели, и я не хотел, чтобы консолатриче начала болтать направо и налево прежде времени. Кроме того, в письме вообще могло и не содержаться ничего значительного. А старик-слуга… Меня остановило воспоминание о враждебных взглядах, коими он мерил меня на кладбище. Я уговаривал себя, что это ребячество: обижаться на немощного, быть может, слабоумного старца, – однако ничего не мог поделать со своей обидой. Так и не открыв, что совершил кражу, я щедро заплатил консолатриче и ушел.

Теперь печальный груз лежит на моем столе в гостиной. Но отчего-то мне стало казаться, что я зря обременил свою совесть и ложью, и воровством. Я кажусь себе разбойником, из числа тех, кто грабит гробницы. Кажется, кровь Серджио запятнает и мои руки. Не уверен, что моих сил и решимости хватит, чтобы хотя бы попытаться прочесть это письмо.

И все же… вдруг в нем содержится намек на причину его гибели? Я должен. Должен! Не ради Серджио – ему уже ничто не поможет. Не ради себя. Ради Антонеллы. Хотя это означает, что и ради себя тоже, ибо мысль о том, что Антонелла считает меня виновником гибели моего лучшего друга, кажется мне острее острого ножа. Того самого, которым убийца перерезал горло Серджио…

Глава 28

ПРОГРЕССИВНОЕ ШАССЕ

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

– Серж, да ты что, ошалел? – вытаращил глаза Петр. – Сто баксов? Ни хре!.. Откуда у меня сто баксов? Женька, ты сидишь на моей рубахе, а ну подвинься!

Он звонко шлепнул девушку по голому бедру, и та послушно, как кошка, скатилась со стула, не переставая в то же время усиленно работать черным карандашиком вокруг левого глаза и не отрываясь от зеркала. Они все были изрядно накрашены, парни тоже, сверкали друг на друга такими огромными, роковыми глазищами, а у Сергея вообще на лице образовались черные провалы: за сегодняшний день он явно осунулся.

– Причешись, что это у тебя на голове? С гелем ты явно перебрал, – сунула ему расческу Женя и вдруг испуганно всплеснула руками: – Сереженька, да у тебя рубаха на левую сторону надета!

– Я и не заметил, – пробормотал Сергей, поспешно переодеваясь.

– Бить будут, – со знанием дела сообщил Петр.

– По-моему, просто ругать, – постаралась смягчить ситуацию добродушная хорошенькая Женя, однако Петр, злорадно посверкивая своими цепкими глазами, не унимался:

– Бить будут, я вам говорю! Со мной однажды такое было, ну, я потом еле живой ушел. А все почему? Потому что майку наизнанку надел. Всего лишь какую-то майку! А тут – целая рубаха! Вдобавок концертная. Значит, на концерте и побьют.

«Да кому меня бить, кроме Майи? – уныло усмехнулся Сергей, терзая волосы слишком частой Жениной расческой. – А Майя уже дома, названивает мне, конечно, мама ей сказала, что у меня выступление. И теперь она… что она делает? Думает, почему я не пришел?»

Все варианты возможных и невозможных Майиных мыслей он уже проиграл в голове столько раз, что сил больше не было об этом думать. Взамен в голове возникла другая картина: его и впрямь побили… за что? Ну, дурное дело не хитрое, к примеру, полезла к нему на эстраду какая-то ошалелая девчонка, а ее кавалер приревновал и выдал великолепный косой свинг прямо по любимцу публики…

А что? Вполне возможно! Нечто подобное уже было, причем совсем недавно, когда на розыгрыш призов от «Грин-мамы» привели какую-то новую ведущую, синтетическую блондиночку под глубоким кайфом, и она вдруг начала сексуально мурлыкать с эстрады:

– Сергей, все женщины, собравшиеся здесь, вас хотят… ваши глаза сводят нас всех с ума! Ну а вы, вы кого хотите?

Слышать это, что и говорить, было приятно, хоть и слышал такое Сергей не раз и не два, но вот что ей ответить? Вас, что ли? Боже сохрани. Он махнул куда-то в темный, задымленный, возбужденно вздыхающий зал и ляпнул просто так, от фонаря:

– А вон ту девушку в сиреневой блузочке!

Что тут началось, люди добрые! Дамы начали озираться с жутким выражением, выискивая эту несчастную сиреневую блузочку, которая существовала только в Сережином воображении… то есть это ему так казалось, потому что, когда все взгляды сконцентрировались в одной точке и зажегся свет, сиреневая блузочка чудесным образом материализовалась на рыжей девице с совершенно лиловыми глазами и ногами от ушей. Потрясающая была девица, и такую грудь упаковала она в эту пресловутую блузочку, что у мужиков глаза лезли на лоб, как у вареных раков. Сергей, понятно, не стал исключением. И когда ведущая, ошалев от ревности при виде этакой красоты, начала истерически требовать, чтобы Сергей потанцевал с предметом своего желания, он ничего против не имел. Однако много чего против этого имел владелец рыжей красавицы, сидевший тут же, за столиком. Он не стал устраивать сцену – видно, был светский человек. Но когда после этого чертова танца, во время которого Сергею казалось, что он обнимает ледяную статую, когда, значит, после танца он побежал в подсобку переодеваться для следующего выступления, из мужского туалета деловитой походкой вышел квадратный амбал с равнодушным плоским лицом и дал ему раз под дых. И все, следующий номер Петру и Жене пришлось работать вдвоем, на чистой импровизации.

Что характерно, та ведущая, которая все это устроила, больше в «Рэмбо» ни разу не появилась. Сергей в душе нашел для нее немало теплых слов, но сейчас подумал: а жаль, вот сегодня бы она очень даже сгодилась. Если она умеет навлекать на людей неприятности, то он сегодня против неприятностей ничего не имеет, они ему как воздух нужны: получить бы пару горячих, чтобы Майя увидела его с синяком, может быть, даже с кровоподтеком, и он бы жалким голосом сказал ей, что вот… уложили в бою, и даже, подлецы, обобрали раненого, а всех-то богатств было у него сто долларов, которые он так и не поменял по причине отсутствия наличия паспорта, надеялся завтра поменять, но вот… не судьба!

Тут-то Майя уж точно его бы пожалела. Эх, самому себе фингал поставить с горя, что ли? Самому себя избить? Вообще-то Сергей был почти готов на это, но посмотрел в зеркало поверх Женькиной головы – и невольно улыбнулся своему отражению. Майя в сердцах называет его Нарциссом. Это какой-то чокнутый, который свихнулся от любви к самому себе и то ли утонул, то ли утопился. Идиот! Лишить себя такого удовольствия – смотреться в зеркало, видеть это лицо… И лишить этого удовольствия стольких девчонок… стольких прекрасных дам!