Компромат на кардинала - Елена Арсеньева

Начал читать и остановился – отчего-то страшно. Возникает ощущение, что подходишь к краю пропасти, влекомый пагубным любопытством. Страшно манит взглянуть вниз, ничего не можешь поделать с этим желанием, чудится, не удовлетворишь его – и покоя вовек знать не будешь, однако понимаешь почти доподлинно, что со скользкого края есть великий риск сорваться и тогда костей не соберешь. Это письмо с того света. Что откроет оно?

И хочется знать тайну, и стыдно. «Нет никакой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое послание» . Почему он так написал? Этот вопрос не дает мне покоя. К кому бы он ни обращался – почему не отправил письмо? Не успел его закончить – или это были просто заметки, предназначенные более для себя, чем для другого человека? По себе знаю: так легче писать, когда словно бы разговариваешь с незримым собеседником. Одно могу сказать доподлинно: это не Антонелла и не отец Филиппо. Но ведь не Джироламо, в конце концов, судя по той пылкой неприязни, которую питал к нему Серджио! Конечно, я понимаю, что у бедного юноши могли быть друзья, одному из которых он оставил сие послание, однако мне они не известны. Разве что тот старик-слуга… Нет, Серджио не упоминал о нем никогда. Я знаю только одного его друга: себя самого. Ну что же, придется счесть, что именно ко мне были обращены бессвязные, разрозненные заметки, сделанные, кажется, в момент страшного душевного напряжения и полной растерянности. Чудится, мысли Серджио были разорваны в клочки еще прежде, чем убийца изорвал сами листы, на которые записаны эти мысли! Он что-то готовился совершить, какой-то поступок… еще не знаю, какой. Не знаю, совершил ли.

Я заполнил уже страницу пустыми словами, описанием пустых размышлений. Все это лишь для того, чтобы утешить свой смутный страх и отсрочить чтение. Но я должен это сделать. Вот именно: это мой долг! Вдруг имя убийцы или намек на него мелькнет среди неразборчивых строк? Надо работать вот как: прочитывая какой-то связный обрывок, сразу переписывать его в дневник, отмечая все пропуски. А то вдруг ветер разметет клочки письма, и я обречен буду собирать их снова?

Итак…

«Нет никакой надежды, что ты когда-нибудь прочтешь мое послание. Думаю, если я смогу совершить то, что намерен, я не успею отправить это письмо. Ну а если не совершу, то, значит, я последний трус и мразь, достойная всей той низости, коя со мной свершилась, а расписываться пред тобой в этом не стоит. И без того держался я с тобой последнее время так… Мне бы только хотелось, чтобы Антонелла никогда не… Но с нею мне придется проститься. Пусть даже разорвется сердце. Смогу ли? Должен. Этого они, во всяком случае, добились».

Прочитав эти слова, я невольно остановился. Что это означает: ему придется расстаться с Антонеллой?! Неужто и правда, Серджио решил пожертвовать собой ради ее брака с богатым человеком, даже и не любимым ею? Но разве он не знал, что для Антонеллы лучше жить в нищете – но в любви с ним, чем в богатстве – но в отвращении к другому, например ко мне? Потом, Серджио не был нищим! Отец Филиппо обеспечивал ему хоть небольшое, но устойчивое содержание. Неужели священник собирался лишить его этой помощи? А вот дальше упоминается это имя:

«Разговор наш начался именно так, как начинаются все погибельные разговоры: с искушений.

– Кажется, я довольно доказал, что восхищен твоим искусством, твоим талантом, что только одного и жажду, чтобы искусство это и талант развивались без помех! – сказал отец Филиппо. – Ты знаешь: я достиг много и не остановлюсь ни перед чем, чтобы подняться еще выше. Ты должен идти со мною рука об руку. Ты мог бы стать при мне тем, кем был Лоренцо Бернини в долгое двадцатилетнее правление папы Урбана VIII. Этого человека, полного молодой и кипучей энергии, папа сделал не только придворным архитектором и полновластным распорядителем римского строительства, но своим постоянным советником и доверенным другом. И Бернини под этим высоким покровительством создал колоннаду на площади Святого Петра, фонтаны на Пьяцца Навона… Он составил себе славу и как скульптор, изваяв статую Давида и группу «Аполлон и Дафна» на вилле Боргезе. А потом достойно отблагодарил своего покровителя, воздвигнув ему великолепное надгробие!

– Я надеюсь, что вы будете жить еще очень долго, – пролепетал я.

– И я надеюсь на это, – величаво кивнул мне отец Филиппо. – А еще надеюсь, что возлюбленный сын мой не покинет меня никогда.

– Как, каким образом женитьба на любимой мною девушке помешает мне оставаться вашим сыном?! – воскликнул я в отчаянии, потому что беспрестанные разговоры на эту тему …

– Любимой? Возможно. Любящей? Неужели ты до сих пор не понял, что давно уже стал не более чем ширмой, за которой спрятан твой друг?»

Так вот откуда ветер дул! И это был не легкий, безобидный venticеllo46, как мне почудилось сначала, но истинная tramontana, разрушающая человеческие жизни! Похоже, отец Филиппо не гнушался ничем, даже клеветою, только бы отвратить Серджио от мирской суеты и направить его на стезю церковного служения! А я-то возомнил, что сей человек проникся ко мне с первой же встречи симпатией такой же, какую испытывал к нему я! Значит, это была лишь светская любезность, за которой крылся холодный расчет? Уж не в тот ли самый первый день нашего знакомства он прочитал в моем сердце безнадежную любовь к Антонелле и решил воспользоваться этим, чтобы окончательно завладеть душою Серджио? Как это недостойно!

К несчастью, далее пропал довольно большой обрывок письма, поэтому мне неведомо, чем ответил Серджио. Далее, такое впечатление, что течение разговора изменилось.

«Тебе известны мудрые слова: «Multi sunt vocati, pauci vero electi!»47А я предлагаю тебе войти именно в число избранных. Тебе кажется, что свершить сего не можешь? Но только из большой устрицы можно извлечь жемчужину! Если согласишься, не сомневайся: про тебя будут говорить: «Фортуна нашла его на чердаке!» Поверь, не я говорю эти слова. Их внушило мне Всеблагое Провидение!»

Сколько пыла, бог ты мой. Такое чувство, что отец Филиппо желал видеть Серджио служащим не святому престолу и господу, а себе лично! Похоже, ему было мало мрачной преданности Джироламо, хотелось обречь на заклание еще и этого юношу. Но сознавал ли он, что под рясою окончательно погаснет тот свет, который еще сияет в сердце Серджио и который зажжен в нем мирской любовью к Антонелле? Ох, я все время забываю, что свет сей уже погас, что его потушила страшная рука убийцы. Я все еще пытаюсь спорить с отцом Филиппо, хотя Серджио нет больше, и спор сей бессмыслен, как и увещевания отца Филиппо. Стоит ли читать письмо далее? Это лишь напрасно надрывать сердце. Я пытался найти в нем хоть какой-то след, однако ничего не нахожу. О боже мой! А это о чем?!

«…что эта любовь – скотская мерзость и…»

К чему относятся эти слова, кому принадлежат? Один из доводов отца Филиппо против Антонеллы? Или сам Серджио выкрикнул их, убежденный наконец своим наставником? Ничего не понимаю. Буду читать дальше, вдруг что-нибудь да прояснится. Вот большой отрывок и связный.

«Он сказал:

– Всякое дело, какое только ни замыслил человек, должно совершать во имя того, кто положил начало всему сущему, имя же его чудотворно и свято.

Бесспорные слова сии показались мне странно знакомыми, как и последующие:

– Если творец ниспосылает благо, было бы величайшим безумием не воспользоваться таковым!

Почему-то мне показалось страшно важным вспомнить, где я прежде слышал эти слова. Наверное, от него же? Но нет, память отказывала мне… Я мучился от невозможности вспомнить, кажется, больше, чем от той страшной пропасти, к которой вдруг приблизился наш разговор, начавшийся столь невинно.

– Твоя мать отдала мне тебя! – вдруг выкрикнул он страстно. – Она завещала мне душу твою, а ведь тело – не более чем прах, тленная оболочка души.

– Ну так отриньте этот прах! – вскричал я наконец. – Вы и так знаете, что душа моя принадлежит вам всецело, зачем вам еще моя жалкая плоть?

– Увы, сын мой, враг рода человеческого поставил на пути чистейших помыслов божиих неодолимую преграду, устроив так, что только плотское познание друг друга дает возможность осознать высшую степень духовной близости. Ты думал, несчастный, что речь идет о плотском познании женщины? Ты уже вкусил этого греха, читаю в сердце твоем. Но ты забыл главное: женщина погубила наш мир – мужчинам суждено восстановить его, но только в том случае, если они будут объединены этой высшей формой союза. Союз духа и плоти… Так суждено, и все великие мира сего изведали это. Ты отрекаешься от того, чего не испытал, уподобляясь невеждам, которые не верили божьему слову, хотя никогда не слышали его. Ты уподобляешься слепцу, который идет проторенной дорогою к гибельной пропасти, не ведая, что совсем рядом пролегает узкая тропинка, решившись ступить на которую, он выйдет к источнику животворной воды, омоет в ней очи свои и прозреет.