Компромат на кардинала - Елена Арсеньева

– Пойдем уже, – сказал он почти умоляюще. – Если нас сейчас разлучит какая-то злая сила, я этого не переживу, честное слово. Пойдем, а?

И, схватив Тоню за руку, вытащил ее из машины, почти втолкнул в подъезд. И тут же прижал к стене, закрывая собой, сунул руку под борт куртки, настороженно вглядываясь в какую-то фигуру, которая образовалась на площадке первого этажа:

– Черт, только же никого тут не было!..

– Эт-то кто там прется?! – послышался пьяный голос, и фигура шарахнулась было к ним, но заплелась ногами и повисла на перилах.

Тоня вгляделась, ахнула – и успела поймать руку Федора, которая уже дернулась было наружу, угрожающе стиснув что-то, в чем она решила не признавать пистолет – хотя бы потому, что отродясь его так близко не видела, а только в кино.

– Погоди, это мой сосед! Гена, Гена, я это, я.

Фигура всматривалась с мрачным, недоверчивым видом, мерно качая головой, как бы желая показать, что ее не проведешь.

– То-ня? – спросил сосед наконец с явным облегчением. – И-ха! Тебя мне бог послал!

– Мне тоже, – ворчливо выдохнул Федор, придерживая Тонину руку, а она тоже вцепилась в него, тянула наверх, жалея, что не могут они взлететь прямиком на четвертый этаж сквозь лестничный пролет, потому что, как мимо Сциллы и Харибды не удавалось спокойно пройти ни одному корабельщику, так мимо Гены Мартынова не удавалось спокойно пройти еще ни одному соседу, без осложнений, без скандала. Сейчас как ляпнет что-нибудь вроде: «Тонь, да у тебя никак новый мужик?!» И тогда останется его только убить, ибо все, что происходит, нет, начинает происходить между нею и Федором, напоминает сейчас тонкий ледок, едва-едва затянувший полынью, и если на него со всего маху ухнет такой танк, как пьяный Гена Мартынов, ледок мгновенно превратится в крошево. А этого не хочется так, что аж сердце болит. «Господи, помилуй!» – подумала она, представив себе темные, непроницаемые очи Спаса, которому молилась в маленькой часовне Святой Варвары-великомученицы на Варварке, и господь тут же смилостивился, обратив пакостные словеса, которые уж вызревали небось в соседской луженой глотке, в сакраментальную фразу:

– Тонь, дай полтинник до завтра, а? Завтра у нас получка – тебе первой отдам!

«Тебе первой» означало, что должен он как минимум десятку добросердечных, мягкотелых соседок и соседей, среди которых попадались даже натуральные тряпки. Вроде Тони, которой Гена задолжал так давно и столько, что ни он, ни она этого уже толком не помнили. Пожалуй, одной его получки вряд ли хватило бы вернуть долги только ей! Гена, к слову, работал завхозом в том самом Дворце культуры, куда Тоня водила в школу бальных танцев Катю и куда сама бегала – потешить бесов. Поскольку про эту школу и про очаровательную Майю ей рассказал сам Гена, он теперь считал себя как бы личным ее благодетелем и не уставал требовать платы за эти самые благодеяния. Кроме того, что Гена являлся Сциллой и Харибдой, он также был натуральной сиреной, потому что мог заморочить голову кому угодно, и даже самые отъявленные скупердяи частенько отходили от него с облегченным кошельком, а потом понять не могли, как, каким гипнотическим образом удалось Гене заставить их облегчить этот самый кошелек?!

Но сейчас Тоня готова была на все, даже отдать очередной полтинник, хотя сумма была крутая – обычно Гена начинал с десятки. Она уже сунулась было в сумочку, однако Федор отодвинул плечом Мартынова и быстро сказал ему:

– Ты что, разве не знаешь, что банки у нас работают только до шести, а сейчас сколько времени, как по-твоему? – И побежал наверх по лестнице, влача за собой Тоню.

Она лихорадочно работала ногами, пытаясь не споткнуться, а сама с ужасом ждала снизу какого-нибудь жуткого вопля, направленного залпа матерщины, однако внизу царила полная, натурально мертвая тишина. Гена, очевидно, пытался уточнить, сколько же сейчас времени, но поскольку часы свои он давно пропил, а по солнцу не определишься, поскольку стемнело, то старания его были заранее обречены на провал.

Тоня даже дверь успела открыть, а потом закрыть, а Гена все еще молчал. Она торопливо защелкнула все замки и обернулась к Федору. Тот слабо улыбался:

– Извини. Ты, наверное, подумала, я дикий жмот, да? Пожалел на поправку бедному алику? Но у меня из-за такой сволочи мать погибла. Давно… Тоже совершенно так все было: занимал, занимал мужик деньги у всего подъезда, его жалели, жалели, а потом на почве выпитого у него случился делириум тременс, белая, стало быть, горячка. Запало ему в голову, что квартира его не потому пустая, что он пропил все до последней раскладушки, даже спал на полу, на газетах, а это злые соседи его обобрали. Взял он булатный ножичек и пошел с ними разбираться… Мама моя первая ему попалась. Еще одну женщину он только ранил, тут уж я сообразил, что делается, а к маме не успел. Она брала почту из ящика, а я уже поднялся на наш пятый этаж. Пока сбежал вниз, с ней уже все было кончено.

Федор страшно, криво улыбнулся.

– Наверное, мне было бы легче, если бы я точно знал, что это исходит от них , что это они ее убили. Такое быть могло, они большие мастаки подстраивать всякие несчастные случаи. Но у того убийцы и впрямь была белая горячка. И карты с папессой Иоанной рядом не было. Так что я ничего не могу утверждать наверняка.

Тоня нервно сглотнула. Опять он про то же! Опять они подступили к краю, за который так страшно заглянуть!

– Так что на мне судимость есть, – сказал Федор равнодушно. – Пытались пришить превышение необходимой обороны. Обошлось. Тебя это не смущает, кстати?

Тоня тихо ахнула, качнулась.

– Так, – сказал Федор, подхватывая ее. – Пошли-ка посидим. Пора нам наконец по делу поговорить. Что же с тобой все-таки случилось в Париже?

– Не в Париже, – с трудом выговорила она. – Это было в Нанте.

Глава 31

ВОЛЬТА

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

– Отец мой…

– Джироламо!

– Да, отец мой.

– Я звонил тебе несчетное число раз, но связи не было. Что происходит?

– В России вообще или со мной конкретно?

– В России! Я в курсе событий в этой стране гораздо больше, чем ты думаешь. Государственного переворота пока не намечается, значит, тебе удастся сделать дело спокойно.

– Хочется верить, но не верится. Но в одном вы, безусловно, правы: государственным переворотом здесь пока не пахнет.

– Ты уже на месте?

– Совершенно верно. Снял номер в очень странном и очень дорогом отеле. Он стоит над Волгой, а рядом памятник знаменитому русскому летчику. Это очень красивое место. Отель называется «Октябрьский». Все-таки менталитет русских поразительно не меняется!

– «Октябрьский»? Судя по названию, этот отель должен быть просто напичкан агентами КГБ.

– Теперь эта фирма называется иначе. Но вы правы, ощущение прежней слежки есть. Более того, мне порою кажется, что даже памятник этому пилоту – его фамилия Нестеров – неотрывно смотрит на меня своими каменными глазами.

– Джироламо, что происходит? Твой голос звучит так странно.

– Отец мой, сегодня открылась выставка. Я опоздал.

– О-о…

– Мне горько говорить вам, но пока дела наши плохи. Мальчика до сих пор не нашли. Женщину тоже. Вчера была совершена попытка ликвидации, однако вмешался какой-то случайный прохожий, и мой человек принужден был скрыться, так и не закончив дела. После этого и женщина, и ее дочь бесследно исчезли. Их ищут, но пока что…

– Та-ак… Хорошо. Джироламо, немедленно оставьте все. Все поиски. Все ликвидации. Собери своих людей и сообщи им, что план действий коренным образом изменен.

– Собрать?! Вы хотите сказать – встретиться с ними? Но ведь вы сами настаивали, чтобы я никогда не встречался с ними, чтобы общался только по телефону. А теперь…

– Да что с тобой происходит? Эта несчастная страна лишает тебя разума! Говоря «собери своих людей», я не имел в виду встречу. Созвонись с ними, вызови их по электронной почте на переговоры. Да хоть письма им напиши, хоть телеграммы пошли – мне все равно! Я знаю одно: не позднее чем завтра картина должна быть уничтожена. Ты смеешься?! Я слышу твой смех! Ты смеешься над тем, чему мы посвятили жизни? Чем жили и за что погибали твои предки?

– Отец мой, простите. Простите меня. Я просто представил себе, когда бы мы могли, как вы говорите, «собраться», если бы я только доверился российской почте. О мадонна, о святейшая мадонна! На этих людей ни в чем нельзя полагаться! Они жадны, они ненадежны, они скупы. Им вечно не хватает денег! Ради минутной прибыли, ради того, чтобы ухватить какой-то кусок пожирнее, они готовы поставить под удар дело всей нашей жизни! Если бы вы только знали, что мне стало известно! Эти отродья, с которыми я вынужден здесь иметь дело, на которых должен полагаться, как на соратников…

– Избавь меня от подробностей, Джироламо. Избавь меня от гнусных подробностей! Вот уже сколько времени мы с тобой разговариваем, а я никак не могу сказать тебе главное. Ты не даешь мне! Ты не слушаешь меня!