Занавес приподнят - Юрий Колесников

— Кровопийцы! — вдруг закричал Илья истошным голосом. — За все ответите!..

В оконце между кабиной и кузовом появилась испуганная рожа конвоира. Услышав крик и не разобрав слов, он подумал, что с арестантом что-то случилось, но, увидев его на ногах, зло выругался и показал кулак. С ненавистью посмотрев на стражника, Илья хотел плюнуть ему в лицо, но вовремя сдержался, опять придвинулся к боковому оконцу. Проплывавшие мимо дома и люди как-то странно вытягивались, мутнели, расползались, будто в туманной дымке. По щекам Ильи текли слезы, а мысли его вновь вернулись к прошлому. Он вспоминал, как в Болграде, в такую же холодную зиму, отец остался без работы, а через несколько дней они подобрали в сарае последние кукурузные кочерыжки, которыми топили печку. День ото дня становилось все хуже. Жили впроголодь, спали, не снимая верхней одежды, а тут еще совсем некстати пожаловал дядька матери, хозяин квартиры. Приехал он под звон бубенцов на роскошных санях с впряженным в них чистокровным рысаком и важно восседавшим на козлах здоровяком кучером в темно-зеленом тулупе. Дядька тогда кричал на всю улицу, попрекая родителей за неуплату квартирных, и под конец пригрозил вышвырнуть всех из дома, если в двухдневный срок не будут принесены деньги и если и впредь будут разводить в доме сырость.

Провожая его, мать плакала, упрашивая сжалиться, подождать немного, но тщеславный дядюшка любил, чтобы его слезно умоляли при людях и за оказанную милость называли благодетелем. В тот день мать Ильи унизилась до того, что пала на колени перед ним, когда он, напыжившись, уселся в сани.

Должно быть, тогда именно, при виде этой сцены, отец Ильи, отчаявшись найти работу в Болграде, решил попытать счастья в Кишиневе. Мать возражала. Илья тоже упрашивал отца не уезжать. Просил, хотя и не верил, Что он в самом деле может уехать. Надеялся, что все же передумает. Но на другой день отец продал косому часовщику обручальное кольцо и золотые часы, купленные в складчину всеми родственниками ко дню его свадьбы, расплатился за квартиру и стал готовиться к отъезду. Лида заплакала. Она очень любила отца, и он в ней души не чаял, баловал, приносил ей то молочную помадку, то пряник или маковку. Далеко за полночь спорили и рядили, наконец отец решительно заявил, что берет с собой Лиду и завтра же уезжает. Тут-то Илья вспылил: «Не отец ты, если бросаешь меня и маму. Уезжай и не возвращайся… И вообще, такого отца, который бросает семью, я бы… я бы… застрелил!» Отец смерил сына с ног до головы укоризненно суровым взглядом и, не проронив больше ни слова, вышел из комнаты.

Отец уехал вместе с Лидой, так и не сказав Илье ни слова и не простившись с ним. Первое время писал матери. Об Илье не упоминал. С давних пор он мечтал переехать с семьей к деду в Татарбунары. Во дворе домика дедушки имелся небольшой не то сарай, не то амбар из глины. Его-то отец и замышлял постепенно перестроить в жилье для семьи. Но и эта мечта не сбылась. Отбыв срок на каторге за участие в восстании, дедушка вернулся в Татарбунары и продал свой домик, чтобы сколотить приданое и выдать замуж младшую дочь. Узнав об этом, отец обиделся на деда: ради младшей дочери он не посчитался с острой нуждой его семьи, обиделся и на жену за то, что она горячо оправдывала поступок старика, и перестал писать и отвечать на письма. Попытки матери разыскать мужа и дочь ни к чему не привели.

Наступили летние каникулы. Илья подрабатывал, таская от станции автобусной концессии в гостиницы объемистые чемоданы приезжих вояжеров. Как-то в очень жаркий день он сидел в тени, прижавшись к дверям винного погреба, и ждал рейсовый автобус из Измаила. «Авось заявится какой-нибудь блудный вояжер с чемоданами!» — надеялся Илья.

Из погреба слегка веяло прохладой, запахом уксуса и сыростью. Время было обеденное. Улицы и бульвары опустели. Магазины, мастерские, лавчонки, даже балаганы с прохладительными напитками и табачные киоски были закрыты. Хозяева и приказчики, мастера и подмастерья, каждый по своему достатку, справляли этот час трапезы. А Илья печально прислушивался к назойливому урчанию в животе и глотал слюну.

В тот день его мать с утра ушла к каким-то богачам стирать белье. Последние крошки были доедены еще с вечера.

Из-за угла с неизменным сундучком показался чистильщик обуви. Обменявшись несколькими словами с Ильей по поводу одуряющей жары, он уселся рядом и принялся сосредоточенно крошить окурки, подобранные на раскаленных и пыльных тротуарах. Илья пристально наблюдал, как бережно отбирал он, крошку за крошкой, еще не прихваченный огнем табак, подумал, что вот так же мать подобрала вчера все до последней крупинки, чтобы дать ему поесть, и так углубился в эти мысли, что не заметил, как к аптеке на противоположной стороне бульвара подъехала красивая легковая автомашина, и только стук дверец, захлопнутых вышедшими из автомашины пассажирами, заставил Илью вскинуть голову. Увидев привязанные к багажнику чемоданы, он опрометью бросился через бульвар, дважды перемахнул через его сетчатые ограды, запыхавшись, подбежал к группе пассажиров роскошного автомобиля и остолбенел… Среди прекрасно одетых незнакомых ему то ли коммерсантов, то ли помещиков был и его отец. Минутная растерянность сменилась чувством безудержной радости. Совсем забыв о конфликте с отцом накануне его отъезда и вообразив, что он наконец-то вернулся домой навсегда или приехал за ним и матерью, как обещал перед отъездом, Илья шагнул к нему:

— Папочка, дорогой, здравствуй!

Но отец, сурово взглянув на Илью, отвернулся к своим спутникам и пожал плечами, давая понять им, что этот худощавый мальчуган обознался.

Илья так и застыл с вытянутыми руками. Кровь прилила к голове, неровно и гулко забилось сердце. Он почувствовал себя маленьким беспомощным существом. Голова его с взлохмаченной шевелюрой медленно сникла, опустились руки, съежились костлявые плечи, а на смуглом лице выражение недоумения и растерянности сменилось гримасой искренне раскаявшегося и жаждущего прощения ребенка. Он хотел уйти, бежать, скорее скрыться от стыда, но не мог сдвинуться с места, чего-то ждал, на что-то надеялся.

В надежде на заработок подошел чистильщик обуви, потоптался возле комфортабельной машины, разглядывая ее с любопытством провинциала, а признав в одном из приезжих отца Ильи, приблизился к окаменевшему парню и с завистью сказал:

— Видал, на каком шиковом лимузине батя твой прикатил? А ты шляешься тут… Поди к нему, олух!

Илья встрепенулся и, как ужаленный, сорвался с места. Он бежал, не чувствуя, как обжигают босые ноги раскаленные камни тротуара, не помнил, как вытащил во дворе из-под корыта с дождевой водой ключ от квартиры, как оказался на диване.

Вскоре пришла мать. Обрадовалась, что сын дома, позвала его на кухню:

— Иди, сынок, я оладьи принесла!

Илья не ответил. Обеспокоенная, мать вошла в его темную комнатку, спросила, здоров ли он, и в ответ услышала заглушаемое подушкой рыдание. Из его бессвязных, прерываемых слезами слов мать с трудом поняла, что произошло, но утешить сына ей было нечем.

Как выяснилось, отец приехал с вояжерами крупной обувной фабрики в качестве проводника по Бессарабии. Местность он знал отлично. С неделю они прожили в гостинице, уезжая каждое утро в окрестные села и возвращаясь к вечеру в город.

За это время отец побывал у своих родственников, разговаривал со знакомыми. Домой он не заходил. А его ждали… Как его ждали! Все дни напролет! Вначале матери показалось, что муж, возможно, отвернулся от сына оттого, что тот предстал перед ним босым и не совсем опрятным. Она достала праздничную рубаху, отутюжила ему брюки, велела сходить к парикмахеру. А сам Илья с тщательностью начистил свои большие солдатские ботинки и с надеждой вновь побежал к гостинице, где остановились вояжеры с отцом! Войти Илья не осмелился и лишь ходил поблизости, подглядывая украдкой в щелку забора, за которым стоял во дворе автомобиль. Продолжалось так несколько дней, пока как-то перед вечером он не заметил, что ворота двора гостиницы открылись. Илья спрятался. Машина выехала, свернув к бульвару.

Изо всех сил Илья побежал вслед. На бульваре он заметил машину около кофейни. Немного спустя Илья решился войти туда. Он постарался сделать так, чтобы отец его заметил. И когда наконец-то они встретились взглядами и у Ильи замерло сердце, отец прошел мимо, как совершенно чужой, незнакомый человек…

Тяжело перенес Илья ту ночь. Матери было вдвое тяжелее. Кое-кто из родственников пытался уговорить отца помириться с женой, простить сына — он же поступил необдуманно, вспылил и теперь уже осознал свою ошибку. Но отец и слушать не хотел. И только накануне отъезда нз Болграда он передал через своего родственника, что Лида здорова, учится… С тех пор ни Илья, ни его мать ничего не знали о нем и о Лидочке. Порою доходили слухи: кто-то кому-то сказал, что видел отца в каком-то городе, но всякий раз оказывалось невозможным доискаться того человека, который сам, своими глазами видел его. Скорее всего, эти слухи были плодом досужих выдумок, без которых жизнь обывателей в этом городишке была бы даже для них несносно скучной.