Производственный роман - Петер Эстерхази

И тогда произошло ошеломляющее событие. Мальчик поднялся — уже в самом этом было что-то пугающее, и это не просто позднейшие поправки, — подвинулся поближе к отцу, а затем вдруг неожиданно, но с такой нежностью, которая растрогала даже мастера, склонил голову на плечо отцу. Мастер предвидел намного раньше, как мальчик осторожно начнет укладывать свою голову, поэтому у него было время погрузиться-предаться чувству. Тем более шокирующе было то, что когда голова — достигнув одновременно плеча и шеи или уха, установить это было тяжело вследствие выбившейся пряди — коснулась отца, тот, как бы от испуга, вздрогнул и раздраженно буркнул на мальчика: «Перестань». Композиционное чутье мастера вроде бы разгадало конфликт. «Печальный, единичный случай». Но это еще было не все. Это еще было ничего. Мальчик был поражен, подбородок его настойчиво выдвинулся вперед — первый признак, — голова почти ушла в эти самые покатые плечи, и низким, ворчливым голосом, в то время как рот его округлился, будто бы он надувал воздушный шарик, глаза же испуганно проехали навстречу друг другу, он что-то неразборчиво прошептал, это, однако, было так громко, что дрогнуло сердце. У мастера уж точно. В глазах мальчика ужас и счастье сменялись так быстро, что почти сливались в одно. Потому что подошел ризничий; отец, которого мастер давно простил, выудил из кармана два форинта, и когда мальчик дрожащей рукой, с третьей попытки, высунув язык, попал в щель, то был сама благодарность и радость. Он долгое время с восхищением смотрел на отца. «Ладно, ладно», — сказал тот быстро.

И тогда — при виде аллегорично продемонстрированной, побуждающей к личному самоанализу непреходяще-древней юношеской чистоты, которая сейчас показала себя, — тогда у него на глаза навернулись слезы; и он преклонил колени, чтобы помолиться за мальчика. «Маленький мой братишка, маленький мой братишка, маленький мой братишка».

Так прошло время до благословения, являвшегося для мастера великим таинством. Это не опишешь словами. «Идите с миром!»

12 Господин Ференц, трансильванский прозаик, предложил мастеру, а мастер — господину Ференцу написать новеллы-близнецы. «Определим несколько параметров, и все», — сказал мастер, ухмыльнувшись. «И все», — кивнул трансильванец. «Штефанович, человек будущего», — добавил он еще и посмотрел на Эстерхази, понял ли он. Теперь очередь кивать перешла к мастеру. «Деталь пространства скомбинируем с личностью». — «Дядя Фери, — сказал он при последующей встрече, поскольку мастер всегда следит за тем, чтобы приветствовать старших коллег с глубоким и почтительным почтением, — дядя Фери, я увяз в более длинном тексте, так что отложим пока». — «Отложим», — кивнул господин Ференц, и огромная шапка волос печально упала на плечи.

13 Из «прекрасно освоенного набора писательских приемов» мастер обратился здесь к приему дополнительной характеристики (произошло с ним, как вы понимаете, жизненное событие, которое он затем отразил в системе координат, — это для тех, кто хочет использовать его в своих упражнениях. — Э.). «Знаете друг мой», — и, вздохнув, он щелкнул по спичечному коробку. Тот взлетел вверх в малоэстетичную атмосферу кабака, затем вниз. Пас. Господин Ичи выиграл. Вратарь довольно хохотнул. Однако в этот момент господин Чучу неожиданно и с нехарактерной для него решимостью (упрямство более свойственно этому техничному спортсмену) заявил, что предыдущее состязание было в осенний сезон, и 1) сейчас будет весенний; 2) начнет он; 3) и переставит кружки (и стаканы. — Э.). Ибо, с умом переставив кружки и вообще все сопутствующие питью предметы, можно было достичь того, чтобы спичечный коробок чаще, чем это гарантирует статистика, оставался на «полезной площади» и не был бы зажат между кружками. (Результат был «зацепил», если коробок, приземлившись в болтающуюся на дне кружки жидкость, «встал на ноги»; в смысле «горячо, зацепил». Напоминаем здесь также, что тринадцать одинаковых по размеру шариков распределятся самой плоской кучкой, когда 12 окружат и закроют тринадцатый. Касающиеся тринадцатого, центрального, шарика центры 12 шариков совпадают с вершинами икосаэдра. Ср.: Иисус и двенадцать апостолов, Иаков и 12 колен Израилевых, Солнце и 12 знаков зодиака, «небесный Ерусалим» и 12 ангелов, крест и 12 его прямых углов и т. д. Художественное изображение символа-икосаэдра мы находим среди вдохновленных абсолютно чистым разумом офортов Суламита Вюльфинга.)

Как только мастер перешел в своих мыслях на шепот, мир тоже почувствовал что-то в этой внутренней тишине. Кабак затих, одни только кружки господина Чучу звенели-дребезжали. Он обнаружил какую-то новую, замечательную систему. Кабатчик, с недомытым стаканом в руке, с засыхающей на кисти руки пеной, махал на вновь вошедших, чтобы вели себя тихо; он думает. «Знаете, друг мой, — посетители: рабочие, крестьяне, интеллигенция, с напряжением наблюдали, — и, знаете, я придавал большое значение тому, чтобы в произведении секретарь комсомольской организации вызывал симпатии. И я считаю этого молодца (Андраша Бекеши) симпатичным». На эти слова лицо кабака просветлело, люди повскакивали, незнакомые кидались друг другу на шею. Мастер со своей чистотой вскочил на замызганный стол и повел. Писатель и читатель с удивительной сплоченностью пели:

Любовь никогдаНе бывает без грусти,Но это прекрасней,Чем грусть без любви.

(«Киса моя, киса моя, что он несет!» — невинно улыбается он. Что правда, то правда: у него нет иллюзий насчет этой сплоченности. Ностальгия, na ja, есть. Хотя однажды… Кого-то как раз обходили, он играл легко и по-умному. «Старался», — сказал в душе господин Ичи господину Чучу, и они пихнули его под холодную воду. И вот тогда вратарь противника лукавым от почтения голосом спросил мастера, не тот ли он Эстерхази. И сказал мастер, зная распорядок мирской славы, что нет, он его старший брат. Что, как известно, он старший брат господина марци. В те времена господин марци, кажется, штамповал голы в Будафоке. И восстановление справедливости со стороны образованного противника: «Правда? Старший брат писателя? Мило».)

Господин Чучу, подтолкнув одну из кружек, довольно откинулся назад. «Что до меня, то я голосую за судьбу центрового». Мастер наклонил голову: чт могло означать и согласие, и болезненное сопротивление. Господин Чучу еще раз окинул взглядом конструкцию. Кивнул и дал знак господину Ичи: начинай. Господин Чучу мгновенно повернулся к мастеру («многозначительное переглядывание!»), вытряхивая из руки в сторону господина Ичи, как какого-то зверька, коробок. «Это случилось еще в пацанах». Мастер показал глазами: он слушает. Красное вино по кругу пустил он. Господин Ичи качал головой, но и у него уже загорелись глаза. «Это еще в пацанах случилось. Я просто к тому, что неизвестных великанов так много». (Господин Чучу — большой любитель неизвестного. Они, скажем, снова там, опираются на железное ограждение. Осыпается ржавчина. «На поле играет дубль или юниоры». Тогда господин Чучу с пафосом поворачивается к мастеру — что делает их такими беззащитными, — и говорит так: «Большой я любитель Неизвестного». Мастер тычет в кого-то пальцем: «Во дает. Круто». Господин Чучу продолжает: «Ты когда-нибудь перелистывал журнал «Вестник филателии» или «Нимрод»?» Настоящий вопрос. «В прошлый раз задержали на месяц, — говорит осведомленный мастер, — главный редактор в автобусе, что ли, оставил». — «А вот был ты на соревновании по дзюдо?». Мастер теперь только отводит взгляд от магического зеленого прямоугольника. «Я в прошлый раз был», — делится секретом господин Чучу. «И как?» — «Интересно. Так же, как когда перелистывал «Нимрод».)

«В пацанах тренером был Шатья. На каждой тренировке рассказывал одни и те же две шутки и всегда громко смеялся над шутками». — «Над каждой шуткой?» — «Над каждой. После короткой, но основательной (они хохотнули) разминки он делил команду на две части и, поскольку форма была одинаковая, говорил одной части: так, вы, растреплите волосы. Это была первая шутка. И сразу за ней вторая; кто-то еще смеялся, когда он говорил: победитель получает газировку с двойной порцией пузыриков». Видно, господину Чучу было очень важно, чтобы начинал не он, если он выступал с такими убогими прибаутками. Хотя мастер сказал, что ему эта шутка понравилась. Хлопал себя по колену, забавляясь. «Шатья был настоящий гигант, пил шампанское из туфли моей матери, а сам кричал: я самый лучший левый защитник в «Это». Отец трепал его по плечу. Лучший тормоз». — «И это тоже неплохо, — забавлялся он, — насчет лучшего тормоза». Господин Чучу с упреком посмотрел на вратаря, с отвращением поднял коробок «Точно в это время я выдал чрезвычайно хорошую форму». Он серьезно кивнул, и никто не испытал сомнений.

В этот момент вошел Габор Качо, секретарь заводской комсомольской организации, по девице с каждого бока (одна в очках). С широкой улыбкой он сказал: «Вот-вот: предатель». Как только он устроился у стола, господин Чучу вскочил. «Сядь», — сказал господин Ичи, но глаза от пивных кружек не отвел. «Знаете, друг мой, этот Качо был чрезвычайно вредной скотиной». Как странна эта его одностороняя вспыльчивость, ведь благотворное влияние секретаря комсомольской организации так очевидно: прохладительные налитки, бутсы, мячи и более-менее бескорыстно, от щедрот движения. Мне это так представляется. «Друг мой. О, сколько, сколько совещаний, обсуждений, собраний, агитаций, конференций превратились в пустую болтовню и стали воодушевленной видимостью демократии или, если участники сообразительней, практическим цинизмом» о, сколько, из-за этого типа?! И после таких грамматических запар — потому что вот что это было! да, это, черт бы меня побрал! это! — о, сколько народу устало махало рукой: и это мы проглотили. Какая при этом разница, что ловким распределением счетов проблематика счетов за прохладительные напитки… Я несправедлив». Да; простите, простите.