Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

Обычный паук, принадлежащий к заурядному и безымянному семейству, — насекомое с длинными волосяными ногами и пепельно-серым тельцем. Передвигался он быстро, как и подобает данным насекомым, но без особой спешки и без скрипа переставляя свои невероятно длинные ноги, которые на мгновение, казалось, прилипали к полу, будто смазанные клейкой жидкостью, затем паук отрывал их от кафеля с видимым усилием; любое другое существо в этом случае наверняка утратило бы равновесие, но пауки обладают одним преимуществом — наличием огромного количества ног, помогающих восстанавливать равновесие. Мелкозернистая поверхность его тела при этом морщинилась, словно по ней пробегали судороги, и беспорядочно колебалась в разные стороны. Иной раз, когда судорога отпускала, могло показаться, что паук взмывает в воздух и в свободном полете совершает причудливые танцевальные па, повинуясь некоему жутковатому ритму. Он двигался, однако, в заданном направлении. В бесшумной его поступи была тайна движения судьбы. В бессонные ночи нам дано различать это движение с особой отчетливостью. Капитан замер, как был, в шлепанцах на босу ногу, паук пробегал по стене на расстоянии двух вершков от его лица, самой чувствительной части тела. Но Капитан не стал, как в прошлый раз, бездумно подпрыгивать. Он даже не отодвинулся в сторону. Быть может, оттого, что не сумел вовремя предугадать опасность, которая столь неожиданно оказалась в непосредственной близости от него, Капитан не шелохнулся. Потрясенный до глубины души, стоял он перед пауком, почтительно склонив голову. Блоха, да и весь окружающий мир, за исключением раковины и паука, выпали из поля зрения. В иных обстоятельствах обостренная чувствительность в кончиках пальцев напомнила бы ему, что он еще не совершил обряд очищения после того, как расправился с блохой. Но эта потребность, начавшая было превращаться в конкретное движение, тотчас исчезла, не успев обрести форму жеста.

Да, паук, несомненно, придерживался вполне определенной траектории. Капитан сразу же понял, что она так или иначе выведет его на расстояние сантиметра, а то и менее от большого пальца правой ноги. Палец торчал из шлепанца, отчего выпуклая мякоть казалась особенно беззащитной. Но Капитан не отодвинул ногу — бесполезно, насекомое было слишком близко. Капитан уже находился в сфере его парализующего влияния. По опыту он знал, что достаточно одного неловкого движения, чтобы спугнуть насекомое. Достаточно громко перевести дух, как оно, мгновенно определив величину противника и расстояние от него, сплющивается, распластавшись на поверхности, превратившись в неподвижную шляпку гвоздя. Только восемь аккуратных черточек, расположенных по ее окружности, выдают его глазу. Восемь черных струй невидимого фонтана. Но оно может прикинуться мертвым, опрокинувшись вверх животом (правда, никто не знает, где живот у этого коричневатого комка слизи), скрестив на груди волосяные лапки, и лежать на полу неподвижно и плоско. Оно же в состоянии вцепиться всеми своими лапками в стену или занавеску (вероятно, эти его лапки снабжены присосками) и, повиснув, начать жуткие сокращения своего мерзкого пепельно-серого тела — адскую, устрашающую сарабанду Однако паук словно не замечал Капитана, не обращал внимания ни на его пристальный взгляд, ни на сдерживаемое, напряженное дыхание. Совершенно невозмутимо насекомое продолжало свою роковую прогулку. В полусантиметре промелькнуло оно мимо ноги Капитана и через мгновение исчезло в черном отверстии слива. В отверстии, за которым притаился бред. Только после того, как паук скрылся из виду, Капитан пришел в себя и расправил затекшие ноги. В голове теперь не было никаких мыслей. Осталось ощущение тяжести, как во время лихорадки. Но самого нездоровья не было. Просто он чувствовал себя разбитым, внутренне надломленным. Собрался было пойти в постель, но в ту же минуту сон отлетел от него окончательно. Как всегда, Капитан принялся восстанавливать в мыслях историю своих отношений с племенем пауков — это было необходимо, чтобы ограничить во времени и пространстве опасность, которой угрожали ему заклятые враги. Перед мысленным взором его прошла череда пауков всех возможных видов и величин. От огромных пауков-птицеедов, которых он видел в книгах по природоведению (эти пауки не были опасны, так как пребывали где-то далеко и не встречались в реальном мире), до самых крошечных с цепким подвижным щупальцем-клювом — они ловят по подоконникам мух (и также не представляют опасности, потому что их и пауками-то не назовешь).

Настоящие пауки встречаются во многих разновидностях: есть огромные старые пауки, черные как смоль, с приплюснутой головой и сердцеобразным телом. Они прячутся по углам в комнатах, на спине у них огромный крест, ноги — короткие и волосатые; своими прыжками эти гадины способны вселить ужас во всякого. Встречаются приземистые пауки с телом, как бы вырезанным из пробки. Стоит поймать такого паука, как он обовьет лапами палец и втягивает его в себя. Они живут на огородах, но в отличие от других не подкрадываются исподтишка, не умеют быстро бегать и прятаться в самых неожиданных местах. Бывают паучки с блестящими, белыми и перламутровыми квадратиками. Их тело покрыто как будто кожей саламандры. Есть пауки, которые скрываются от постороннего взгляда в туманном коконе, забившись в самый узкий его угол, сотканный из плотной паутины. Еще запечные сверчки — эти ведут себя вполне по-паучьи, те самые, которых Капитан в детстве называл «сверчки-паучки». Существуют пауки среднего размера, желтоватой окраски, в общем без определенных признаков. Увертливые, но не очень, удивительно пропорционально сложенные — тело и лапы...

«Бывают и такие пауки, — сказал себе Капитан, ухватившись за неожиданно подвернувшуюся мысль, — однако описывать их таким образом — значит ничего в них не понимать. Сущность паука — его плоть, неуловимая тайна паучьего тела, остается, таким образом, недоступной для нас. В состоянии ли кто-либо постичь эту тайну, узнать, как оно устроено в действительности?

С этой целью, — продолжал он разговор сам с собой, — необходимо заняться изучением желтоватых пауков, тех, у которых лапки слишком слабы, чтобы постоянно удерживать вздутый комочек тела — пузырь, наполненный гноем. Достаточно слегка надавить на этот пузырь, как из него польется густая жидкость. Вернее говоря, пузырь даже и не желтоватый — он прозрачный, а цвет его такой от скопления этой жидкости. Быть может, в этом и состоит сущность паука. Пузырь — это нечто вроде до краев наполненной емкости, волдырь, который обязательно надо проткнуть, в противном случае наполняющий его гной разольется подкожно и заразит прилегающие ткани...»

В то же мгновение словно удар молнии поразил мозг, сердце и кровь Капитана. Как обычно, он не сразу понял, что произошло. Только в следующее мгновение, лишь после того, как смертоносный раскат грома отгремел и, преодолев порог интенсивности, начал спадать, обретая форму мысли, Капитан понял смысл сравнения паука с гнойным волдырем. В ту же секунду мысль определилась во всей своей ужасающей четкости. Капитан понял. Нежданно-негаданно понял, какого цвета глаза его собственного сына. Они цвета пауков-волдырей.

Мощный позыв увлек Капитана в место его недавней славы. Он пытался воспользоваться своим испытанным — последним — средством. На бегу открыл дверь, уселся с достоинством и произнес:

— Я пригласил вас, господа... — но осекся — слова застревали в горле и контакт с аудиторией не определился.

Да и сам позыв оказался ложным. Уже и организм Капитана не был в состоянии справиться с ситуацией. Отсутствие рефлекса означало одно — гармония вещей нарушена раз и навсегда.

Приговор Капитану был вынесен. С деланным спокойствием он вернулся к себе, не торопясь, оделся и вышел из дома. Взгляд, который он бросил на старый двор, средоточие своего дома, можно было бы назвать отсутствующим.

5

El rojo paso de la blanca aurora.

...Mais la croix de l’aurore se casse et se ride...[22]

Снег на вершинах гор едва угадывался в свете звезд. Куда шел Капитан? Этого он и сам не знал. Ему было все равно. Давно знакомые каменистые дороги (от неосторожного шага срываются под откос камни). Затем поросшие травой склоны. Все дальше, вверх. Вырваться из цепи окружающих котловину холмов. За покатыми перевалами пейзаж становится более суровым. Из темноты закрытой со всех сторон долины путь лежит в горы. Полоска леса на склоне определяет границу вытянутой долины, уходящей прямо к небу. Вот и грабовая роща, священное место для охотника на бекасов в ноябре! Черные стволы грабов: «темный лес», так называют эту рощу местные жители. Снег... Идет снег. Свернуть в лес. Закружили снежинки, подул легкий знобящий ветер, как всегда перед рассветом. Левантин — утренний ветер. Где-то очень далеко, в небесной глубине, робкий нежный просвет. Слабый проблеск голубизны на фоне темно-лилового и прозрачного неба. К ясной погоде. За спиной еще смоляная чернота с оттенком синевы. Мрачные краски отступающей ночи. Ночь тем темней, чем крупнее и ярче звезды, пробивающие мрак ее непроницаемого покрова, чем ослепительнее клонящийся к горизонту трагический серп луны — предвестие бед и кровопролитий. Но опущен занавес ночи в неожиданной предрассветной тишине. Она еще не решила, в каких щелях, в каких потаенных углах спрятать свои ужасные призраки, которые будут грозить нам даже в полуденный час. День незаметно подкрадывается из-за линии горизонта. Ночь поглядывает на него искоса, словно взъерошенный пес, попавший в трудную переделку. Еще раз Капитану, следившему за путями отступления ночи, почудилось, будто он погрузился в морскую пучину, что бескрайний свод неба — это поверхность моря, видимая из его глубины. Бесконечно далекая, недосягаемая поверхность. Капитан ощутил бездонность пустоты, простирающейся за пределами небосвода, словно сам он был до краев наполнен водой и малейшее ее движение вне его отзывалось внутри острой болью. Луна поплыла розоватой медузой по морской глади. Светила перебирали лучами, как морские звезды, пустившиеся вплавь. Головокружительный ужас. Испуг. Но перемены на горизонте — вспыхнувшая рассветная полоска — привели его в чувство.