Чудесный шар - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сему руку приложил
смиренный и верноподданный иерей Иоанн Крестовоздвиженский.Иулия 13 дня в лето Господне от сотворения мира 7265-ое[75]».
Поп с удовольствием перечитал написанное.
Потом он вложил донос в конверт, припечатал сургучной печатью и спрятал в шкапчик. Выглянув за дверь, он послал одну из дочерей за дьячком. Вскоре явился дьячок Сергей, седенький старичок в поношенном полукафтанье, с жиденькой косичкой.
– Поедешь в Питер за церковным вином, – сказал поп. – Сейчас напишу коменданту, чтобы выдал тебе пропуск. Но главное… Закрой дверь, подойди сюда. Читай адрес!
– Батюшка, увольте! Отродясь не бывал в таком месте…
– Молчи! Отвезешь и передашь. Да если что перепутаешь или кому слово скажешь – от церкви отлучу. Анафеме предам! Иди. Ныне отпущаеши раба твоего, владыко… – затянул поп.
Дьячок Сергей доставил донос по назначению. Он попал в руки к чиновнику Родионову, одиноко дежурившему в канцелярии. Прочитав адрес, регистратор посмотрел конверт на свет – через плотную бумагу не видно было ни одной буквы.
– Надо поглядеть, о каких делах нам пишут, – сказал он, достал из стола бритву, с большим искусством срезал с пакета сургучную печать, вытащил донос и углубился в чтение.
– Бред какой-то! – со смехом вскричал он. – «Придет Господь в огне… Ефиоп Ракитин… Предтеча антихристов… Колокольня!» Кому-то пришло же такое в голову!
Иван Фомич Родионов старался извлечь выгоду из всего, что попадало в руки. Доходы его далеко превышали скудное жалованье, но он пропивал их в кабаке обрусевшей француженки Лупинши и потому всегда нуждался.
– Донос – сплошной сумбур, но нашему Потапу все на лапу! Кого бы тут запутать? Коменданта? Далеко, не сорвешь… Отставить коменданта. Попа якобы за запоздалое донесение? И поп далеко… Отставить попа! Теперь Ракитин… Ну, уж тут… С голого, как со святого… Никудышное дело! Неужто так-таки и передать секретарю? – Родионов покачал головой. – Врешь, Иван! Думай, пропойца, думай! Эге-ге! – вдруг радостно заорал он. – Экий я осел! А Ксенофошку-то, писаря из Сыскного, забыл! Ведь это он осенью все про Ракитина допытывался. И помню, про своего крестного отца говорил, коллежского советника Маркова. А этот Марков хоть и не из больших тузов, а все же человек денежный… – Иван Фомич значительно поднял клочковатые брови. – Так вот, мы этого Маркова и поощиплем немножечко, ха-ха-ха! И для начала мы сей документик предложим Ксенофошке на обозрение. И перепадет тебе, Иван, от этого дела и на выпивку и на закуску! – Родионов завернул срезанную печать в бумажку и спрятал, а донос положил в карман. – Дежурство кончу и трахну к Лупинше. А уж Первушин там наверняка будет.
Глава двенадцатая
Навстречу опасности
Марковы ужинали, когда явился Ксенофонт Первушин. Узенькие, припухшие глаза писаря беспокойно бегали. Почуяв неладное, Егор Константиныч поспешил в кабинет. Ксенофонт и Марья Семеновна последовали за ним.
– Худо дело, отец крестный! – без обиняков начал Первушин. – Выпивал я с приятелем из Тайной. Донос на Дмитрия Иваныча получен…
– На арестанта, на затворника донос? – вскричал Марков.
– Чего-то в тюрьме затевает. Комендант, слышно, ему во всем потворствует.
«Летучий шар!» – догадался Марков.
– Кто же доносит, Сенофошенька?
– Тюремный поп. Награду заработать хочет.
– Что делать, голубчик, посоветуй!
– Да что ж? Предупредить Дмитрия Иваныча, и все! Пусть концы в воду прячут. Конечно, трудно это, в тюрьму придется пробраться. Но другого выхода не вижу.
– Сенофоша, голубчик, возьми на себя! Награжу – не пожалею.
– Не могу, отец крестный, – с сожалением молвил Ксенофонт. – У нас работа строгая, ни на один день не отпустят.
Старик задумался. Вот бы когда пригодился неизменный друг Трифон Никитич. Уж он бы обязательно что-нибудь придумал. Но Бахурова не было на свете – он скончался от сердечного припадка.
– Эх, поеду сам! – Марков отчаянно махнул рукой. – Двум смертям не бывать… Раздобудешь пропуск, Сенофоша?
– За деньги в рай попасть можно. Идемте, отец крестный!
Марья Семеновна ни жива ни мертва услышала дерзкое решение мужа, но не осмелилась и слова сказать против.
– Придется израсходоваться, – сказал Ксенофонт.
– За деньгами не постою, – засуетился старик. – Иди, подожди меня в столовой. Я мигом!
Писарь вышел, Марков слазил в потайное место за деньгами.
– Дай, жена, платок! – Марков обвязал щеки, как при зубной боли, накинул старенькую шинель и спустился к Первушину.
…Сводчатый потолок трактира мадам Лупинши низко навис над головой. За беспорядочно расставленными столами сидели пьяные компании. В дальнем углу устроились приказные. С опухшими физиономиями, с подбитыми скулами, они кричали и шумели больше всех посетителей трактира. Ксенофонт заворчал:
– Вот, черти, уже успели надрызгаться!
Из угла донесся возглас:
– Давайте, братцы, нашу «Приказную»!
– Теперь ждите, – сказал Первушин. – Пока не споют, Родионов и разговаривать с вами не станет.
Приземистый приказный, с лицом, изрытым шрамами («Первый драчун и забияка», – пояснил Ксенофонт), встал и махнул рукой. В кабаке водворилась тишина. Приказный начал высоким, чистым тенором:
Дела наши паскудные.Доходы наши скудные,Мы пьем от огорченияДо умопомрачения…
Удивительно было слышать красивый печальный напев из уст обтрепанного и невзрачного человека. Но вот он кончил и по-регентски взмахнул руками. Хор подхватил:
Эй, наливай,Пей, выпивай!Все трын-трава,Пропадай, голова!
Бесшабашная удаль, дикое раздолье звучали в припеве, захватившем слушателей. Ксенофонт петушиным голоском подтягивал хору.
– Наша любимая, – извиняющимся голосом сказал он.
– Стройно поют, – изумился Егор Константиныч.
– Спелись. Да ведь наших много из духовного звания. Который запевает, его из дьячков выгнали за пьянство.
Кончилась последняя нота припева, и запевала завел:
Живем мы выпиваючиИ сдохнем припеваючи!К нам смерть придет шинкарочкойС наполненною чарочкой!
И снова грянул припев:
Эй, наливай…
– Ну и песня… – прошептал Марков.
– Теперь можно, – сказал Ксенофонт и отозвал в сторону Родионова. – Клюнуло, Фомич, – прошептал он в ухо регистратору. – Старик на все готов. Смотри, насчет моей доли по уговору.
– Не в первый раз, – ответил Иван Фомич.
Сообщники зашептались. Егор Константиныч у стены тоскливо ждал результатов совещания. Заставив Маркова достаточно поволноваться, Ксенофонт подошел к нему:
– Уломал!
– Устроим в аккурате, – подтвердил Родионов. – Дело стоит сотнягу.
– Нельзя ли подешевле? – заикнулся Марков.
– У нас не в церкви, – сурово отрезал приказный. – Опять же возьмите то во внимание: это на всех. Один секретарь полсотни отхватит. Деньги принесли?
– Как то есть, сударь? А если…
– Думаете, обманем? У нас так не водится: взяли – значит, сделаем. А обмани раз-другой – всех давальцев отвадим.
Старик отсчитал деньги.
– На чье имя пропуск писать?
– На мое! – удивленно ответил Егор Константиныч.
– Я вас не знаю! – многозначительно сказал чиновник.
– Мар… Морозов… Егор… Егор Иваныч… – пробормотал растерявшийся токарь.
«Умен старик», – одобрительно подумал Родионов.
– Мы вам, сударь, напишем пропуск от канцелярии строений. Якобы имеете осмотреть здания на предмет ремонта и так далее… Но должен вас предупредить: таковой канцелярии в действительности не существует.
– Однако как же… – растерялся Марков.
– Э, чепуха! У всех этих мелких чинуш столько грешков за душой, что комендант будет только стараться их скрыть, и где уж ему проверять ваши полномочия.
– Вам виднее, – согласился Егор Константиныч.
– Вы только, сударь, держитесь там повнушительнее, нагоните страху побольше. Я вас поименую действительным статским, в генеральском чине, стало быть, будете ревизовать…
Марков собрался уходить, как его остановила неожиданная мысль:
– А как же с доносом?
– С каким доносом? – невинно спросил приказный.
– Что сегодня получили?
– Донос, батюшка, пойдет своим чередом, – хладнокровно объяснил Родионов. – Завтра секретарю представлю, как положено.
– Но как же так? – раскипятился старик. – Тогда мне и пропуск ни к чему. Вы, может быть, и следователей завтра же пошлете?
– А очень может быть. Мы такие дела скоро разбираем, они для нас самые приятные…
Марков бессильно опустил голову. Глаза Ивана Фомича блеснули злорадным торжеством. Он подмигнул Ксенофонту и хлопнул себя по карману. Даже бывалый Первушин изумился искусству приятеля выжимать из «клиентов» все, что возможно.
