Чудесный шар - Александр Волков

Ефрейтор в недоумении почесал в затылке.

– Я бы всей душой рад, барыня, да ведь меня с этаким базаром в тюрьму не пропустят.

Старушка запечалилась и готова была запричитать над крушением своих надежд. Марков, тронутый горем жены, придумал:

– А ты вот что, друг Милованов! Уж ты для нас пострадай, сделай одолжение. Что можно, вздень на себя, а там как-нибудь передашь.

– Это можно, это мы с Алехой Горовым устроим, ваше высокородие. Алеха у камеры караул несет.

Старушка вышла, а солдат с помощью Егора Константиныча натянул фуфайку, обмотался шарфами, набрюшниками, на ноги надел две пары чулок. Но и после этого остался громоздкий сверток.

Фигура мушкатера потеряла статность, стала грузной, неуклюжей. Лицо Милованова покрылось крупными каплями пота.

– Тяжело? – участливо спросил Марков.

– Ничего… – прохрипел солдат. – Для таких господ… постараюсь, бог даст, вытерплю… Опять же на ветерке обдует…

Вошедшая Марья Семеновна разахалась:

– Как же это? Вон и чулки оставляешь И творожнички, Митины любимые… и ватрушечки! Для кого же я всю ночь стряпала? Возьми хоть себе на дорогу!

– Это дело! – одобрил Егор Константиныч.

Ефрейтор, забрав увесистый узелок с пирогами и кренделями, крикнул:

– Счастливо оставаться, ваши высокородия! – и хотел оставить кабинет.

Но Егор Константиныч сделал ему таинственный знак рукой, подошел вплотную и сунул мушкатеру в руку маленький тяжелый мешочек.

– Тоже для Мити. Передашь? – Старик испытующе посмотрел в глаза Милованову.

Ефрейтор густо побагровел.

– Ваше высокородие! Узника обидеть… Да это последний басурман постыдится…

– Ладно, верю. – Марков дал солдату еще один сверток с деньгами, намного полегче первого. – А это Алеше Горовому. Скажешь: дядя кланяется, обнимает, велит беречь себя…

Взглянув на растерянное лицо Милованова, старик повернул ефрейтора за плечи и легонько выпроводил из кабинета.

Дни, когда Дмитрий ожидал ответа от Егора Константиныча, казались ему месяцами. Узник оживлялся только ночами, во время свиданий с Горовым.

От Алексея Ракитин знал, что за комендантом была прислана карета, и он куда-то уезжал на несколько часов. Но куда? Имела ли эта поездка отношение к тому поручению, что дал он дяде? Неизвестность томила Дмитрия, одолевали мрачные мысли.

Наконец пришел долгожданный день. Дмитрий нетерпеливо вскрыл пакет. Там оказалось два письма, и одно из них написанное дорогим, знакомым почерком учителя! Значит, дядя ознакомил его с прожектом Ракитина. Ах, какой же молодец Егор Константиныч!..

Дмитрий взволнованно всматривался в ровные строчки ломоносовского письма. Михайла Васильич сердечно поздравлял его с великим открытием, говорил об огромной будущности воздухоплавания… И самое главное – велел не терять надежды!

«Время изменчиво, – писал учитель. – Сейчас ты в самом бедственном положении, а завтра все может измениться в твою пользу. Будь бодр, работай! Помни: только в работе смысл нашей жизни. От Егора Константиныча я узнал, что ему удалось склонить Б. содействовать твоему предприятию…

Я сделал для тебя все расчеты шара, можешь смело на них положиться…»

– А, вот они, расчеты. Все прекрасно: теперь я знаю, сколько надо материала. Размеры шара не так велики, как я опасался. Деньги дядя прислал. Осталось самое главное – уговорить Рукавицына.

Со смехом и слезами прочитал узник записку Марьи Семеновны со строгим наказом беречь себя, обязательно носить посланную ему теплую фуфайку и гарусные набрюшники, шерстяные чулки. Судьбу всех этих полезных вещей Ракитин угадал безошибочно. Но он не сердился на Милованова: тот выполнил самое главное – доставил ему деньги и письма, а письма имели для Дмитрия огромную важность.

Теперь, когда из письма Ломоносова Дмитрий убедился в осуществимости своей идеи, тем сильнее зрела в его уме решимость не откладывать разговора с майором. Ракитин давно уже догадался, что запуганный историей с Приклонским Трофим Агеич считает его, Ракитина, знатной персоной. Этим объяснялись и простодушные расспросы Рукавицына о прошлой жизни узника, и грубоватое подхалимство Семена.

Не в интересах узника было разоблачать заблуждение тюремщика. Дмитрий был правдив по природе. Но здесь дело шло о судьбе его великого изобретения, которое обещало выдвинуть Россию на первое место среди европейских держав. Дмитрий даже отказался бы от воли, будь он уверен, что другие осуществят его инвенцию и поставят ее на службу родине. А этой уверенности у него, как и у Михайлы Васильича, не было. Если его идеей завладеют стяжатели, стоящие у власти, они постараются держать ее в тайне, используют для своего обогащения.

Нет, он должен бежать из тюрьмы, и необыкновенный способ бегства покажет людям возможность воздушных сообщений.

Ракитин решил пустить в ход свой главный козырь – приказ сенатора Бутурлина о содействии ему, Ракитину, в выполнении его прожекта. В том, что комендант получил такой приказ, узник не сомневался. Бутурлин был по-своему честен и, получив крупную взятку, не мог обмануть старого приятеля. Да и зачем бы иначе он вызывал Рукавицына к себе в имение?..

И во всем помог Алешка Горовой! Как без него установил бы Дмитрий переписку с дядей, как рассказал бы о своем изобретении и заручился могущественной поддержкой Бутурлина?

Ракитин в последний раз продумывал план предстоящей «кампании».

– Невежество майора – раз! – считал он, загибая пальцы. – Его честолюбие, страх перед Бутурлиным. Это мои союзники. Суеверие майора, служебная дисциплина. Это враги. Ну ничего, Трофим Агеич, поборемся!..

Глава седьмая

Кампания открыта

Трофим Агеич купил у рыбаков огромного сига и зашел с ним к Ракитину.

– Пирожище Антонина Григорьевна завернет! – похвалился майор. – В Амстердамске немцы такого и не видывали. И вам, сударь, пришлю.

Рукавицын был в прекрасном настроении. Дмитрию показалось, что момент для разговора удобен.

«Господи, благослови!» – мысленно перекрестился он и попросил Трофима Агеича присесть. Узник подвинул табуретку, и майор очутился в той позиции, которую давно обдумал Ракитин. Лицо Дмитрия было в тени, а одутловатая физиономия коменданта, с мутными глазами, с багровым носом, была освещена, и ни одно ее движение не могло укрыться от глаз Дмитрия, смотревшего на него в упор.

– Давно хочу я, Трофим Агеич, поговорить с вами об одном очень важном деле…

«Вот, вот оно, об инвенции будет говорить…» – с волнением подумал майор, и кожа его покрылась мелкими пупырышками.

– Я к вашим услугам, – сказал он вслух.

– Вам известно, что за границей я посещал лекции известнейших профессоров. По аналитической геометрии на плоскости и в пространстве слушал профессора Фохта, по дифференциальным и интегральным исчислениям – знаменитого Иоганна Бернулли, выдающегося математика, продолжателя дела сэра Исаака Ньютона и господина Лейбница…

Комендант смотрел на узника угасающим взором.

– К чему это, сударь, такие слова? Убей бог, не понимаю…

– Натурфилософию читал профессор Бергман, – неумолимо продолжал Дмитрий, – античную историю…

– Батюшка, увольте! – взмолился майор. – Верю, ей-богу, верю, что вы человек ученый, не нам, простакам, чета… Скажите, куда вы все это клоните?

– Сейчас узнаете, Трофим Агеич, о чем речь. Сидя в тюрьме, обсуждал я научные проблемы и пришел к замечательному замыслу, осуществление которого принесло бы нам с вами небывалую славу, почести…

«Она! Инвенция! Дошел-таки до инвенции, Бутурлин правду говорил…»

Рукавицын вскочил. Мутные глаза его загорелись алчностью.

– Славу! Почести! Не откажусь, сударь, нет, не откажусь! Чувствую, что достоин. Рассказывайте ваш замысел!

Дмитрий охладил пыл майора:

– Не могу изложить подробности. Скажу лишь, что он имеет неоценимую важность для армии. Это могучее средство к уничтожению врагов, какого и заграничные государства не имеют.

– Но чего же вы хотите от меня, сударь?

Обвислые щеки Трофима Агеича налились кровью. В волнении он начал набивать трубку, но табак сыпался мимо.

– Я прошу вашего содействия, помощи, господин майор, прошу, – твердо сказал Ракитин. – За это разделите со мной все выгоды…

– Изложите суть дела, сударь, – настаивал Рукавицын, все еще не справляясь с непослушными руками. – Без этого не смогу отправить донесение высшему начальству о вашем замысле.

Дмитрий содрогнулся. Опасные последствия такого донесения живо представились ему. Как видно, в душе майора страх перед Бутурлиным еще не перевесил страха перед прямым его начальством, и он, со свойственными ему подозрительностью и хитростью, хотел обеспечить себе тыл. Дмитрий ожесточился.

«Ну нет, Трофим Агеич, не выйдет это у вас. Мы тоже не лыком шиты». Вслух молвил:

– Вы собираетесь доносить высшему начальству? Нет, это должно остаться между нами. Я – узник. Если я прежде времени открою свою тайну, другие воспользуются ею, а мы с вами ничего не выиграем.