Чудесный шар - Александр Волков

– Иди, Егорша, иди… – сказал он, пьяно махая руками. – А я того… один…

Токарь дошел было до дворца, но беспокойство о товарище заставило его вернуться. Затащенный двумя грабителями в темный тупик, Бутурлин изнемогал в борьбе. Марков ворвался в тупик. Один из грабителей упал, оглушенный ударом, другой убежал. Рука Бутурлина была ранена ножом, из раны обильно текла кровь. Токарь перетянул рану платком.

– Пойдем, Саша! Петр Алексеич хватится…

– Не могу… Иди один… Иди, Егор…

Марков взвалил раненого на спину и поволок ко дворцу. Черным ходом, мимо часовых, посвященных в ночные развлечения царской челяди, он протащил ослабевшего от потери крови Бутурлина в денщицкую спальню и уложил в постель.

Смыв кровь и забинтовав рану, Егор Константиныч посоветовал денщикам:

– Скажите – лихорадка схватила.

Дело от царя удалось скрыть. Молодость и здоровый организм раненого помогли ему быстро поправиться.

– Ну, Егор, – торжественно заявил Бутурлин, – ты меня от смерти и от царского гнева спас. За эти две послуги на всю жизнь я у тебя в долгу!

Время шло. Интригами, угодничеством Бутурлин делал блестящую карьеру. Женившись на дочери фельдмаршала Голицына, княжне Анне Михайловне, за которой, кроме ее собственных имений, Екатерина I дала огромное приданое, Бутурлин стал одним из богатейших людей в государстве. Тем не менее даже среди закоренелых взяточников того времени Александр Борисыч считался первым.

– Бутурлин? Да приди к нему с просьбой отец родной, он и с того возьмет, – говорили о сенаторе сослуживцы, впрочем без всякого неодобрения и даже с уважением.

Марков долго раздумывал, идти ли к Бутурлину одному или попросить Михайлу Васильича сопровождать его. Ломоносов, конечно, не отказал бы в такой услуге: на хлопоты о Ракитине он не жалел ни сил, ни времени. Но, поразмыслив, Егор Константиныч решил, что в это щекотливое дело не следует впутывать третьего. Как-никак друзья молодости скорее договорятся между собой, а присутствие постороннего будет только их стеснять.

Егор Константиныч приехал к Бутурлину в одиннадцать утра и прошел в его кабинет без доклада – этой привилегией Марков пользовался по праву старой дружбы. Сенатор уже облачился в парадный мундир с орденами и звездами – он собирался во дворец, к императрице.

– А, Егор! – сказал он приветливо, пожимая старому токарю обе руки. – Рад, рад тебя видеть, садись! Ты что такой расстроенный?

Марков рассказал о племяннике, заключенном в тюрьму за то, что не донес начальству о случайном знакомстве с неким Зубаревым, оказавшимся государственным преступником.

– Ежели ты, Егор, пришел ко мне хлопотать за Ракитина, это гиблое дело, – перебил вельможа. – Ты знаешь, как строга государыня в подобных случаях.

– Да я не о том. Я ведь понимаю, что ты не всесилен, – подпустил Марков шпильку в адрес приятеля, – дело совсем в другом. Митя, большой знаток натурфилософии,[69] сидя в тюрьме, сделал весьма важную военную инвенцию. О сущности ее я не имею права распространяться, но она имеет первостепенное значение для военного дела…

– Продаешь кота в мешке? – усмехнулся Бутурлин.

Марков чертыхнулся про себя, а вслух сказал:

– Ведь это вполне понятно, что всякий инвентор боится за свои прожекты – а ну, как другой их перехватит? Но ты человек верный, и тебе я могу открыть самую сущность его замысла. Митя придумал способ быстрых сообщений по воздуху.

– По воздуху?! – Глаза Александра Борисыча полезли на лоб. – Да разве это мыслимо?

– Вот, вот, ты не веришь, и я тебя понимаю. Мне самому поначалу это какой-то небылицей показалось. А Михайла Васильич Ломоносов, лишь только про Митину инвенцию услыхал, так от восторга себя не вспомнил. А ведь Ломоносов по науке не нам с тобой чета!

– Ломоносов, говоришь? Ну, тогда дело стоящее.

– Еще бы не стоящее! Ты послушай, что Михайла Васильич об этом воздухолетании говорит! Это диво дивное будет, когда генерал, ведущий военные действия против неприятеля, получит возможность быстро – не так, как теперь! – сноситься с Главным штабом, передавать донесения, получать инструкции… А какие выгоды получит тот, кто поспособствует осуществлению этой инвенции!

Бутурлин начал соображать, почуяв в предложении приятеля выгоду.

– И чего бы ты от меня хотел? – спросил он.

– Слушай, Борисыч! Такую удивительную мысль надо доказать на опыте, а это не так-то просто, когда сидишь в тюремной камере. Вот если ты прикажешь коменданту – он мелкий чинуша, солдафон и трус – оказать Мите содействие, он не осмелится ослушаться, и у Мити дело пойдет. Твое слово…

– Видишь ли, Егор, – мягкое, пухлое лицо Бутурлина сморщилось, точно он глотнул кислого, – я бы всей душой, да ведь не получится, ей-богу, не получится…

Егор Константиныч слушал, и лицо его темнело. Вдруг, словно спохватясь, он перебил речь Бутурлина:

– Эк я, старый дурак! Совсем из ума выжил. Ведь я тебе одну штучку привез, да с горя и забыл…

Марков развернул принесенный с собой сверток. Из-под платка показалась шкатулка чудесной работы, а в ней была знаменитая нарта с оленями, когда-то привезенная Иваном Семенычем в подарок сыну.

– Давно я собирался презентовать тебе сию безделицу…

У Бутурлина даже руки задрожали от жадности, когда он принимал подарок, огромную стоимость которого сразу понял.

– Хороша, чудо как хороша! – рассматривал Бутурлин подарок загоревшимися глазами. – Истинно утешил ты меня. Я ее к себе на стол поставлю и буду тебя, старого друга, ежедневно вспоминать. Да, так вот, Егор Константиныч, ты меня перебил. Я тебе и говорю: ничего у нас с этим делом не получится, покуда я здесь, в Питере, сижу. Не стану же я сюда этого комендантишку вызывать – слишком много чести. А вот поеду я в свое имение, в Остафьево, оно как раз по соседству с Новой Ладогой, там я этому простофиле и сделаю внушение, ха-ха-ха!

Даже Егор Константиныч, хорошо знавший приятеля, изумился, услышав, как неожиданно и ловко изменил тон Александр Борисыч.

– И как ты славно, Егор, ко времени подладился, право! Ведь я завтра в Остафьево еду, ну, стало быть, и приструню бурбона по твоему желанию.

Марков ног под собой не чуял от радости и горячо благодарил сенатора.

– Не благодари, Егор! Сказал – сделаю. Да вот что! Приказ приказом, а коменданта и подмазать не мешает. Человек служивый, жалованьишко маленькое. Я бы и не говорил о таком пустяке, да сейчас с деньжонками туговато.

– За этим остановки не будет. У меня немного запасено… Конечно, у меня и расход не такой, как у тебя, – не удержался и съязвил Егор Константиныч.

– Конечно, конечно, – отвечал Бутурлин, притворившись, что принимает слова приятеля за чистую монету. – Действительно, у меня и ра-асход!

– А сколько, ты думаешь, Александр Борисыч, стоит коменданту дать?

– Лобанчиков[70] тридцать – сорок! Раскошеливайся, старина, не скупись. Знаешь сам: не подмажешь – не поедешь! – Он дружески толкнул Маркова в бок и расхохотался так, что с парика полетела пудра.

Провожая друга, Бутурлин подумал:

«Обязательно помогу выполнению ракитинского прожекта. Ведь если Егор прав и наша армия получит огромное преимущество перед врагом, то какую я заслужу славу…»

Глава пятая

Вельможа и майор

Трофим Агеич писал докладную записку начальству. В кабинет ворвался запыхавшийся Семен:

– Так что вас немедленно требують, ваше благородие!

– Кто требует? Куда? – вскочил встревоженный Рукавицын.

– Генерал-сенахтура Бутурлина дворецкий.

Трофим Агеич поспешно натягивал мундир с помощью Семена.

«Ничего не понимаю. Зачем я понадобился самому Бутурлину? Уж не государственный ли переворот случился?..» – пронеслась мысль.

Майор поспешил к воротам. У караулки стоял лакей в нарядной ливрее.

– Их высокопревосходительство господин сенатор и кавалер Александр Борисович Бутурлин просят вас, сударь, пожаловать к ним в имение, – негромко сказал лакей.

– В Остафьево, что ли?

– Так точно-с!

– Но как же это? Зачем?

– Нам про то неизвестно.

– Удивительно!

Майору вдруг представилось, что его зачем-то хотят выманить из тюрьмы. Он подозрительно взглянул на лакея.

– Да у тебя есть предписание? – взмолился майор.

– Окромя изустного поручения, ничего барином не дано, – хладнокровно отвечал толстый дворецкий. – Да вы, может, считаете меня за самозванца? – ухмыльнулся лакей, разгадавший опасения коменданта. – Так ведь вот она, моя бумага! – И он указал на раззолоченную карету.

– Поразительно! Такого случая не бывало… Наконец, по уставу я не имею права покидать тюрьму без разрешения начальства, – растерянно бормотал Рукавицын.

– Как вам угодно-с! Знаю только, что их высокопревосходительство разгневаются ужасно.

Лакей повернулся и направился к карете. Майор в отчаянии схватил его за рукав: