Чудесный шар - Александр Волков

– А очень может быть. Мы такие дела скоро разбираем, они для нас самые приятные…

Марков бессильно опустил голову. Глаза Ивана Фомича блеснули злорадным торжеством. Он подмигнул Ксенофонту и хлопнул себя по карману. Даже бывалый Первушин изумился искусству приятеля выжимать из «клиентов» все, что возможно.

– Как я понимаю, господин Морозов, вам хочется задержать расследование по делу?

– Так, точно так, сударь!

– С этого бы и начинали. Можно и это сделать.

– Можно? Спасибо вам.

– Мы за «спасибо» не работаем, – ухмыльнулся чиновник.

– Опять платить? – удивился старик.

– А как же? Ведь это дело совсем особь статья. Да мы за это много не возьмем.

– А сумеете задержать?

– Ну, батюшка, нас этим делам не учить. Донос писан тринадцатого числа. К единичке хвостик приспособим, в двоечку превратим. И вручим мы его не шестнадцатого, а двадцать шестого, вот вам и десять дней отсрочки!

Оба писаря захохотали. Регистратор свернул ладонь горсточкой и дружески подталкивал старика в бок. Егор Константиныч со вздохом выложил еще пять золотых.

…Дельцы из Тайной не обманули: в назначенный срок пропуск на имя канцелярии строений советника Морозова был доставлен. Старик, запершись в кабинете, долго рассматривал бумагу.

«На какие дела приходится пускаться в старости. Ах, Митя, Митя…»

Утром к крыльцу подкатила щегольская пароконная коляска, взятая напрокат из ближайшего извозчичьего двора. Вожжи держал толстый кучер Ермил, а рядом сидел улыбающийся Яким. Оба были в богатых ливреях, купленных для этой поездки. Взглянув на коляску, на дорогих лошадей, на сытых, довольных слуг, всякий сказал бы: «О, какой важный барин едет…»

Но смутно, тревожно было на душе у этого «барина». Егор Константиныч долго втолковывал жене, что если он не вернется из Новой Ладоги, то она должна идти к Бутурлину и умолять его спасти старого товарища. Михайлу Васильича Марков решил в дело больше не впутывать.

Коляска тронулась. Марья Семеновна стояла на крыльце и мелкими частыми крестами крестила отъезжающих.

– Митенька, Митя, бедный мой сыночек… – с плачем повторяла она. – Мне бы, глупой, старой старухе, в той постылой крепости побывать… – В уме складывалось причитание: – Я бы рыбкой поплыла по Неве-реке, приплыла бы я под стены тюремные… День и ночь я ждала бы и слушала, не услышу ли я милого голоса… Я бы пташкой обернулась залетною и летала бы над тюремными кельями… День и ночь я глядела б в окошечки, не увижу ли я милого личика… Я бы мышкой обернулась проворною, проскользнула бы я в малую щелочку…

Давно улеглась пыль, поднятая коляской, а Марья Семеновна все стояла на крылечке и смотрела вслед.

Глава тринадцатая

Переполох в крепости

Рабочий день Ракитина начинался на рассвете. Двое часовых отводили узника из камеры в цейхгауз. Весь день часовые поочередно стояли у дверей, наблюдая, чтобы никто из посторонних не сообщался с арестантом. Часовыми были Горовой и Милованов. Попасть на этот ответственный пост друзьям удалось за щедрый подарок караульному начальнику из тех денег, что прислал Алексею дядя Егор. Поздним вечером часовые конвоировали узника обратно, и во время неторопливых переходов через обширный тюремный двор Дмитрий узнавал от мушкатеров все крепостные новости.

В десять часов утра на другой день после выезда из столицы Ермил домчал Маркова до Новой Ладоги. Коляска остановилась у крепостных ворот.

– Ну, Якимушка, дружок, пойдем, – шепнул старик. – Записку Мите сумеешь передать?

– Все, барин, наготове, не беспокойтесь!

Сопровождаемый Якимом, Марков вошел в крепость; часовой у ворот вытянулся и взял ружье на караул. Волнуясь, Егор Константиныч предъявил пропуск выбежавшему из будки караульному начальнику. Тот подержал бумагу в руке и удовлетворился видом печати с орлом.

– Пожалуйте, ваше высокоблагородие!

«Вернусь ли?» – подумал старый токарь, вступая на тюремный двор.

Появление Маркова застало Кулибабу врасплох. Утомленный многодневным дежурством, белобрысый Гараська давно потерял бдительность. Заигравшись с мальчишками в козны,[76] Гараська заметил двух незнакомцев, когда они уже вошли в ворота. «Караульщик» стремглав понесся по двору. Не переводя духу, Гараська добежал до цейхгауза и встретил у дверей Семена.

– Дедынька, пришли! Ой-ой-ой, пришли! – заголосил мальчик и втянул голову в плечи, ожидая заслуженного возмездия.

– Чего там брешешь! – сердито закричал Кулибаба. – Поди прочь да калавурь как следовает, а не то я тоби всыплю…

Но он вдруг смолк и уставился в сторону ворот. Оттуда показался кто-то высокий, важный, с медалями и орденами, а за ним шел слуга в богатой ливрее. А за воротами… За воротами виднелась роскошная коляска, запряженная парой лошадей, и на козлах важный ливрейный кучер.

Семен задохнулся и не сразу мог заговорить. Потом ткнул мальчугана:

– Голову сниму! Бежи предупреди его благородие! А я…

Семен ринулся ко входу. Егор Константиныч увидел, как к нему на рысях бежит высокий сутуловатый старик в порыжевшем мундире, без фуражки, в стоптанных опорках. С зоркостью, порождаемой страхом, Марков заметил, что руки тюремщика трясет крупная дрожь. Вид этих трясущихся рук сразу успокоил Егора Константиныча.

Тюремщик остановился и, вытянув руки по швам, гаркнул:

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Здравствуй, братец, – ласково, но важно ответил Марков. – Ты кто будешь?

– Старший тюремщик, ваше превосходительство, – еще сильнее вытягиваясь и пуча глаза от усердия, ответил Кулибаба.

– А можно мне вашего коменданта увидеть?

– Так точно, ваше превосходительство! Я сей минут побежу, уведомлю их благородие. Как о вас прикажете доложить?

– Действительный статский советник М… Морозов.

– Слушаю, ваше превосходительство! – Семен кинулся стремглав.

Несмотря на тревогу, Марков не мог не улыбнуться усердию тюремщика. «Однако чересчур уж он старается. Ну, да и то сказать, рыльце у них в пушку. Только бы мне не провраться… Морозов, Морозов, Егор Иваныч…»

Антонина Григорьевна вбежала в столовую, где Рукавицын допивал чай, и дико взвизгнула:

– Троша! Ревизия!

От неожиданности майор поперхнулся, и чай фонтаном брызнул у него изо рта. Удушливый кашель овладел Трофимом Агеичем: майор содрогался, сипел, налившись кровью и стараясь набрать воздуху, а майорша, неистово колотя его по спине тяжелыми кулаками, вопила:

– Ревизоры! Да скорей же, Трошенька!

«Ракитин в цейхгаузе! Снаряд!» – была первая мысль майора, когда крошка выскочила из горла. Крикнув жене: «Мундир готовь!» – он выскочил через заднюю дверь и, теряя по дороге туфли, побежал в цейхгауз. Оттолкнув Милованова, комендант ворвался в помещение. Необычайное возбуждение майора встревожило Ракитина.

– Пр-р-ропадаем! – со свистом выкрикнул майор и, весь зеленый от страха, схватил огромные портновские ножницы и коршуном набросился на шар. – Р…режь! С-стриги!.. Топоры несите! Рубите! – бессмысленно орал он и выхватил ножницами огромный кусок из готовой половины шара.

Ракитин угрожающе выступил вперед:

– Пока жив, уродовать аппарат не позволю!

– Что делать? Погиб… Погиб, как швед под Полтавой… Суд… Каторга… – бормотал Рукавицын.

– Да в чем же наконец дело? – крикнул Дмитрий.

– Чиновники наехали! – истерически завизжал комендант.

У Дмитрия захолонуло сердце: «Ревизия!» Но он тотчас взял себя в руки.

– Довольно малодушничать! – строго сказал он. – Пойдите оденьтесь и встречайте начальство! Бабы, немедленно уйти! Цейхгауз запереть, часового не убирать. (Майор, оживая, с надеждой смотрел на Ракитина.) Если ревизоры начнут проверять заключенных по списку, доложите, что арестант из девятого номера заперт в цейхгаузе по случаю прилипчивой болезни. Будьте уверены, меня не пожелают видеть. Но главное, Трофим Агеич, уверенность и спокойствие! Ведь вы же боевой офицер! Помните – наше спасение у вас в руках!

Рукавицын креп на глазах; казалось, его спрыскивали живой водой. Толстенькая фигурка майора вытянулась, как на смотру.

– Слушаюсь! Будет сделано!

…Семен Кулибаба встретил Рукавицына в передней.

– Ну что, как там они? – спросил Трофим Агеич боязливо.

– Ждуть ваше благородие, я их на скамеечку усадил. Как бы не обиделись! Сурьезный генерал, орденов, медалей – невпроворот. Фамилию ихнюю я со страху запамятовал.

– Сколько их там?

– Одни. И с ими ихний лакей, ваше благородие, очень вредный и пронзительный – по двору шныряеть и усе выглядывает…

– Не было печали, – застонал комендант. – А чего Матренин мальчишка смотрел?

– Прозевал, ваше благородие. А вы пожалуйте мундирчик, а то их превосходительство осерчають…

Застегивая пуговицы, майор шептал:

– Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его. Серебряную ризу к образу справлю, коли пронесет.