Арктический экзамен - Н. Денисов

— Тянет тебя, что ль, канатом на этот Север, Ваня?

— Сплаваю еще разок!

В городе первым делом пришел он на набережную. Здесь река делала крутой изгиб, и на мыске у изгиба, где заводской пирс, увидел он желтые надстройки «Северянки»: не ушла еще, стоит!

В команду зачислили без лишних разговоров: электрик высокого разряда да еще участник прошлого перегона! Принимай, брат, хозяйство. Электричество пока никуда не утечет ни по проводам, ни за борт, а на станцию необходимо получить спецодежду, посуду для камбуза, культинвентарь, шубы, валенки, спасательные пояса, стиральный порошок для промывки систем, библиотеку… Да мало ли мелочей!

С утра до вечера бегал Иван по заводу, хлопотал. Вежливо спорил со снабженцами и кладовщиками, нажимал, уговаривал, доказывал. Те вроде и не пытались объегорить дотошливого завхоза станции, а все ж умудрился кто-то подменить несколько томов классики, упакованных еще в городском бибколлекторе, подсунул потрепанные учебники младших классов. С проверкой Ивану было недосуг — на вес, на килограммы, как макулатуру, принимал он библиотеку. Уследишь ли в суматохе!

А в один из хлопотных дней начальник станции привел на борт Сапунова, только что зачисленного в команду.

— Наш повар! — представил Борисов.

— Кок, значит! Ну здорово, кок!

— Из пишущих! Пресса, — многозначительно сказал Борисов.

Пятница тоже многозначительно насторожился:

— Не отравит?

С Виктором он выбирал на складе репродукции картин для кают, для столовой, для канцелярии.

— Зачем сразу пять «Неизвестных»? — подивился Виктор.

— Чего — чего? Не по нраву!.. Подожди, поболтаешься на борту месяц — два, не то заговоришь. Смазливая бабенка?

— Крамской!

— А по мне будь хоть Онегин… Глянется? Тащи к себе в каюту. Я тебе с видом на полубак выделил. Тесновата, но какой обзор!

За эти дни насмотрелся Пятница разных корреспондентов, что ходили по палубам, обвешанные аппаратами, кинокамерами, вертели Ивана с боку на бок: так встань, эдак повернись, изобрази на лице улыбку! Один трубку сунул свою ему в зубы: «Морской волк, полярник, покоритель Арктики!»

С Виктором сошелся он как-то сразу — не задается, не рисуется. Подружились…

Вспоминает, вспоминает Иван начальные деньки. А сам ходит — бродит по палубам, танкер поджидает. Стучит в каюту Глушакова. Тот полеживает с книжкой на диване под прохладными струями вентилятора. В последнее время часто они сходятся. Беседуют, чаёк гоняют. Обстоятельные, значит, мужики.

О недавнем собрании — ни слова. Но Глушаков переживает: не сумел отстоять свою позицию! А может, действительно излишне был резок? Но этот Вова Крант, этот слизняк, намекнул потом в коридоре: «Подождите, в море выйдем!..» — «Ну что ж, подождем!» — не может успокоиться Глушаков. А тут — Иван.

— Не перекачать бы лишку солярки. Давай уж вместе в четыре глаза следить! Бухнет сверх нормы, по палубам разольется, а уж под елани набежит, поползаем с тряпками…

Уютно устроившись в кресле, Иван рассказывает, попыхивая сигареткой: вот, мол, в прошлом перегоне такое же случилось. Да что солярка! Та «Северянка» вообще досталась перегонщикам. В Карском море получили пробоину в носовом отсеке, в форпике. Боролись, воду откачивали. Не утонули, понятно. Но ночью радист поймал один американский «голос». Тот поспешил сообщить на весь мир, мол, советская плавучая станция, о которой столько писали в газетах, на дне Ледовитого океана. Что хочешь передадут эти «голоса»! А они, моряки, тем временем потихоньку, с дифферентом на нос, топают на Диксон. А волна, а ветер! Дотопали, дошли до спокойной бухты. А потом — ремонт, зимовка. Такая зимовка…

— Ты же геройский мужик, Иван Антонович!

Пятница морщит лоб, усмехается молча.

Глушаков вздыхает и меланхолично давит кнопку вентилятора. Распахнутый иллюминатор пышет банной жарой полудня. Солнце стоит высоко над рубкой, и прямые его лучи играют желтыми бликами в стремительной у борта воде.

— Надо б команде рассказать об этом. Давай, Иван! А то кое — кто прикатил как на курорт, понимаешь…

— Заранее пугать? Не надо, Григорьич…

Швартуется у борта танкер. И вот монотонно, ритмично завздыхали насосы — и невидимые, плотные потоки топлива хлынули в чрево плавстанции, до отплытия которой в полярные широты оставалось меньше суток.

…И где-то по жарким тобольским улицам, пыльным, размолотым колесами грузовиков, ходила братва, глазея на старинные купола соборов, цедила у фанерных киосков теплое «ситро», трусил через базарную площадь, запряженный в телегу, мохноногий битюг, кося карим оком на красное из кирпича здание, на котором невесть как сохранилась старинная вывеска: «Коммерческие бани». И это заведение приметила братва, собираясь посетить его в конце дня. А пока торчит братва «на межгороде» — на переговорной станции, терпеливо торчит, и девушки — телефонистки, дивясь столь шумному наплыву клиентов в душный полдень, настойчиво добиваются связи…

— Мама, мама, это я — Генка! — кричит в кабине Бузенков. — Ты, пожалуйста, не волнуйся… Да, да, устроился… Нет, какая простуда, какой полушубок?! Здесь, как… Ага! Я постараюсь, мама. Конечно, постараюсь не простудиться. Мама…

— Ну, я же сказал, что всю до копеечки… Ну, конечно, в Севастополь, на твое имя будет прямо из бухгалтерии треста… Что? Ну, конечно, присылай… Целую, целую тоже… Месяца через три, Тамара. Ну, конечно, Тамара, скучаю… Леня! А что Леня? Ну я же сказал, что мне не надо… Тамара, Тамара…

— Света, Света, это ты? Что — деканат?.. А позвать не можете? На экзамене? Жаль, девушка, жаль!.. Кто звонит? Звонят из Рио — де — Жанейро… Я не шучу, какие шуточки. Она знает… Ну, конечно, так и передайте. Вы умница, девушка. Эти самые слова! Какая вы умница! — и Виктор вешает трубку.

Плывут и плывут берега, пологий левый и обрывистый правый, молчат вдали одинокие селения. И тучи вдруг накатывают на солнышко, и сумрачней становятся окрестности реки, и сам Иртыш, кажется, час за часом пути набухает и ширится, пока не сходится своим течением с Обью, и вместе они широко и привольно затопляют низины, плесы, прибрежный лес. Буксировщик клюет носом волну, и Обь разводит килевую качку, от которой и станция подрагивает массивным корпусом. Свистит в снастях.

Ночью прошли древнее Самарово — пристань Ханты — Мансийска — последнего из городов на пути к Полярному кругу. И, проводив взорами проплывающие огни, опять вошли в густую ночь с ветром и вспенивающейся волной. Трос от буксировщика то натягивается струной, то вдруг провисает до самой воды и опять вздымается от рывка.

А «Северянка» идет, освещенная с бака до кормы мощными светильниками, отторгая у бледной северной ночи зеленовато — теплую кипень воды, еще больше подчеркивая границу редеющей тьмы и света, и впереди, как поплавок, поклевывает волны буксировщик, бедно светясь ходовыми огнями на мачте.

Из рубки настороженно поглядывает вперед Гена Бузенков. И мнится Гене, что он капитан большого теплохода, стоит на вахте и вокруг — вода и волны, безбрежное пространство мглы и нарождающегося предутреннего тумана. Вдруг Гена почувствовал, что судно резко уменьшило ход, завиляло на волнах, и буксировщик начал стремительно отдаляться, и черная нитка троса заскрежетала по борту незнакомо — тревожно. «Северянку» погнало к берегу, на мель. «На мель! — думает Гена. — Начальнику в каюту позвонить? Вчера, перед отплытием, к нему жена из Москвы прилетела. Почивают…»

— Что такое? — не понимает со сна начальник — Кто это звонит?

— Кто? Кто!.. Эх! — потерянно вздыхает Гена и бросает трубку. Следующим звонком он будит Пятницу. Тот поднимается в рубку в куртке — брезентухе, наброшенной на голые плечи.

— Шо це такое?.. Спать не даешь. Трос оборвало, ну так бросил бы якоря!

— Не умею я, — горячится Гена.

— Не умею! — передразнивает его Пятница и уходит бросать якоря. Когда он возвращается в рубку, поеживаясь от ночного ветра, к борту уже подходит буксировщик. Он намечает пришвартоваться к «Северянке», и на его палубе снуют матросы.

— Сейчас же заполните кормовые балластные цистерны! — кричит в мегафон капитан буксировщика, высовываясь из высокой качающейся рубки.

Да, надо взять балласт: станция станет меньше рыскать на ходу! И Пятница идет будить Глушакова. Вдвоем они долго роются в архиве, пока не находят нужные схемы, и, разобравшись по ним с, механизмами, включают насосы.

Нет, начальник не слышал, как грохотали в эту ночь по палубам ботинки Бузенкова, как, накрепко пришвартовавшись к «Северянке», уснул в тумане буксировщик — белесый, непроницаемый туман заполнил волглое пространство ночи, воды, близкого берега, и, обнявшись, два судна мерцали огоньками, пока туман не осел под тяжестью утреннего неба.