Хей, Осман! - Фаина Гримберг

Все охотно согласились с Османом. Он всегда говорил дружественно, искренне; и вид его был таков, что хотелось соглашаться с ним...

Он снова сел на коня и поехал прочь от лагеря.

Сначала ехал через луг. И всё не мог успокоиться, всё думал о своём гостевании в монастыре... Потом ему пришло в голову, что селения-то он и не видел. И он повернул коня...

Снова проехал к монастырю, миновал большое строение... Селение само было невелико. Дома выстроены были из камня и глины. За оградами каменными, неровно сложенными, лаяли собаки. Но лаяли сонно, лениво. Ночь уже вступила в свои права. Не видно было огней. Уснуло селение. Осман приметил, что оно как бы делится на две части. Одни дома словно бы тянулись к монастырю, теснились вкруг него; а другие - меньшая часть - сплачивались, грудились вкруг иного храмового строения. Оно было совсем простое, деревянное, но по округлой арке Осман узнал мечеть. Совсем рядом прилепилась скромная хижина, в окошке которой Осман увидел свет.

«Здесь живут правоверные! - решил Осман. - Огонь засвечен; стало быть, в этом доме люди не спят. Я постучусь в дверь этого дома. Быть может, там знают, как отыскать имама - служителя при этой мечети. В первый раз в своей жизни я смогу поговорить с имамом! А ведь некогда сказано было моему отцу, что будут и у нас имамы и толкователи Корана!..»

Осман слез с коня и держа его в поводу, приблизился к маленькому дому. Хижина была низкой; и для того, чтобы постучать в окошко, Осману пришлось пригнуться. И если в большие и крепкие ворота монастыря он стучал громко, то в это скромнейшее жилище он не осмеливался учинить громкий стук...

Осман постукивал тихо, прерывисто, костяшками пальцев. Смутно мерцал в жилище бедном огонёк... Заржал конь Османа... Послышались шаги. Голос спросил на тюркском наречии:

   - Кто здесь?

Голос был негромкий, старческий. В становище Эртугрула говорили на другом тюркском наречии, но Осман понял, о чём спрашивает голос... Меж тем спрашивающий предположил, должно быть, что вопрос не понят, и потому повторил по-гречески уже:

   - Пьос хтипа? - Кто там?..

Осман, чувствовавший волнение, откликнулся сдавленным голосом:

   - Отворите! Я - тюрок и правоверный...

Шаги приблизились. Теперь слышно было, как отодвигают засов. Деревянная низкая дверь отворилась. Осман распрямился. Увидел старого человека, белобородого, с лицом сморщенным и потемнелым. Одною рукой человек запахивал халат, в другой руке держал глиняный светильник. На голове старика накручена была зелёная ткань — чалма...

   - Кто ты, всадник? - проговорил старик доброжелательно. — Я тебя не видал здесь прежде. Ты не из тех ли тюрок, которые днём подъезжали к нашему селению? Вы не лагерем ли встали?..

   - Да, отец мой истинный! - отвечал Осман с волнением, всё не утихающим... Он называл ещё недавно отца Николаоса «почтенным отцом», но теперь он был сильно взволнован и чувствовал этого бедного старика в чалме таким близким себе... - Да, отец мой истинный! Я из тех самых тюрок. Мы - из племени кайы, мой отец - Эртугрул; я еду во главе посольства к султану Коньи! Я увидел мечеть и, должно быть, при ней есть и имам. Ещё ни разу в своей жизни я не говорил с имамом! Только мой отец земной Эртугрул просвещал меня в нашей вере, как мог!.. Не окажешь ли ты мне милость, не позволишь ли переночевать в твоём доме, и наутро не укажешь ли мне имама, чтобы я говорил с ним?..

   - Входи, будь гостем! - Старик посторонился от двери, показывая, что впускает пришельца охотно. — Только прежде обойди дом и поставь своего коня в хлев. Конюшни у меня нет. Придётся твоему доброму коню постоять ночь с моими пушистыми приятелями. Там, в хлеву у меня ослик и коза с козлёнком. Привяжи коня, покорми его сеном; там у меня и поилка есть — каменное корыто...

Осман послушно пошёл с конём, куда указал хозяин, и в хлеву привязал своего коня, обиходив его... Беден был этот хлев и совсем не походил на богатые конюшни султанов и настоятелей франкских и греческих монастырей!..

Вслед за хозяином гость прошёл в дом, пригибаясь, потому что потолок был низок. В комнате Осман увидел завесу...

   - Там, за этой завесой, покои моей старухи! - сказал, улыбнувшись щербатым запавшим ртом, старик. — Мы с ней остались вдвоём. Дочерей выдали замуж, а единственный наш сын состоит имамом при одной из конийских мечетей...

   - Твой сын - имам?! - обрадовался Осман. - Скажи мне, как отыскать его в Конье?

   - Не знаю, стоит ли тебе отыскивать его! Я и сам порою спорю с ним! Он у меня горячий ортак - содружник Султана Веледа[196], сына покойного Джелаледдина Руми. А я - человек старой закалки; мне эти учения не внушают доверия! Старые мечи, они ведь могут покрепче самых новых, да и получше закалены. А ты, я вижу, ещё прост и в правой вере наставлен мало. Но что же это я держу тебя на ногах? Ты, верно, устал! Ступай, садись. Я принесу воду - вымоешь руки и поедим...

   - Я сыт... - коротко и смущённо обронил Осман. Теперь он устыдился того, что обильно поужинал в трапезной монастыря вместе с монахами и настоятелем. Хорошо ещё, что его не угощали вином!.. Этот старик, должно быть, хорошо наставлен в правой вере и строго соблюдает все её законы! Попади он в становище Эртугрула, солоно пришлось бы кочевникам! Разбранил бы он всех!

«Должно быть, много ошибок и прегрешений мы допускаем!» - подумал Осман...

   - Это что же? - притворно сердился хозяин дома. - Или ты позабыл наши тюркские обычаи гостеприимства?! Если ты в моём доме ничего не съешь и не выпьешь, ты мне - не гость истинный!

   - Подчиняюсь! - согласился Осман с весельем внезапным.

   - А ты не сказал мне своё имя!..

   - Я - Осман, сын Этугрула!..

   - О, ты хорошего рода, должно быть! - И старик назвал своё имя, но Осману имя его ничего не сказало...

Старик принёс для омовения рук самые простые таз и кувшин. Сели ужинать. Было так хорошо слышать тюркское наречие, сидеть привычно, со скрещёнными ногами. Пища была тоже самая простая: катышки сухого творога, лепёшки, айран... Гость решился спросить достойного хозяина кое о чём, томившем душу...

   - Много ли существует разновидностей плодов земных, которые не дозволены для пропитания правоверным? - спросил Осман с некоторой робостью.

   - Не так уж и много! - отвечал старик, проглотив глоток айрана из простой деревянной чашки. - Прежде всего не дозволяется вкушать мясо нечистого животного - свиньи! Неверные не соблюдают этого запрета, но бывают жестоко наказаны страшной болезнью, от которой умирают в муках сотнями! Говорят, эта болезнь происходит от страшного червя, заводящегося в жаркую летнюю пору в мясе живых свиней[197]. Этот червь причиняет свиньям смертельную болезнь, а люди заражаются, отведав заражённого мяса. Так говорится в сочинениях старинного лекаря ибн Синны[198] и в сочинениях его учеников и последователей... Но ведь эти неверные никогда не слушают разумных советов, исходящих из уст правоверных! Видя, что правоверные не вкушают нечистого мяса, проклятые неверные нарочно объедаются этим мясом в свои праздничные дни и мрут, как мухи!..

   - А петушьи яички, дозволено ли их вкушать правоверным?

   - Петушьи яички?!.. С чего это пришло тебе на ум?.. А- а! Я понял, в чём тут дело! Ты уже успел погостить в монастыре, в обители неверных! Они, стало быть, приняли тебя как почётного гостя и приготовили для тебя самое почётное кушанье...

Осман отставил чашку, щёки его покраснели, он испытывал стыд... А старик продолжал насмешливо:

   - Что же ты не остался на ночлег у хозяев, столь гостеприимных? В богатой обители неверных тебя устроили бы лучше, нежели здесь, в бедном жилище сельского имама!..

   - Так ты имам, о отец мой истинный?! - Осман невольно сжал ладони на уровне груди.

   - Да, я здешний имам! Но для чего тебе это? Я ведь не могу накормить тебя похлёбкой из петушьих яичек; не могу поставить твоего коня в хорошую конюшню! Я не распоряжаюсь в храме, роскошно убранном и разрисованном, подобно обиталищу блудницы! А тебе ведь это надобно! Ты ведь о благе для своего тела печёшься более, нежели о душе!..

   - Прости, прости меня, отец мой истинный! — Охваченный искренним порывом раскаяния, Осман прикрыл лицо ладонями и пригнул голову.

   - Открой лицо и смотри на меня! - произнёс старик нарочито сердито. Но ясно было, что на самом деле он не настолько сердит на своего внезапного гостя. - Я ведь ещё не ответил на твой вопрос. Эта похлёбка из петушьих яичек не запретна для правоверных...

   - А оливки?

   - Оливки также...

   - А то, что я сидел с ними вместе на их седалищах высоких, - спустив ноги вниз, - это очень большой грех?

   - Нет, не очень! Но впредь не трапезуй с иноверными, если нет особой нужды. Многие сходны с тобою в этом - каются в совершении мелких грехов, а меж тем вершат воистину великий грех - не думают со всею серьёзностью об Аллахе!..