Деревня 'Нюркин луг', или тайна печатной машинки - Акулина Вольских

их я могла только догадываться. Хмурый, неразговорчивый, грубый — последние несколько дней этот парень удивлял не только меня своей человечностью и явным намёком на дружелюбие.

— Да нет, не устала. Просто любопытно.

— Сперва, Заречье. Потом Лисий бор, а дальше — Осиновка.

— Они все рядом?

— Да. А по дороге вообще рукой подать.

Мужчина бодро шёл вперёд, не сбавляя шаг. Мне же вспомнились его слова в лесной лачуге относительно дороги. Совесть не позволила смолчать, и я выпалила:

— Слушай, раз дальше можно идти по дороге, тебе уже не обязательно нас провожать. Мы договаривались, что ты проведешь нас только через лес. Мне как-то неудобно тебя задерживать, время твоё тратить…

Он хмыкнул, а в его взгляде мелькнула досада. Или всë таки мне это показалось? Поспешила исправить то, что ляпнула, и объяснить:

— Ты не подумай, что я тебя прогоняю… Я очень благодарна тебе за всё. Но с моей стороны не честно задерживать, когда в этом нет необходимости.

— Отведу, раз уж обещал. Договаривались до Зеленого холма. Туда и отведу.

— Я к тому, что…

— Я понял, к чему. Сказал же, отведу. Можешь не мучить себя угрызениями. И, чтобы твоя душа окончательно успокоилась, — он повернулся ко мне и на лице снова появилась привычная улыбка. — После Осиновки к той точке, что указана в твоей карте, пробираться снова придется лесом. Есть ещё вопросы?

— Нет, — улыбнулась я в ответ. — Вопросов нет. Спасибо.

Внутри почему-то стало тепло. То ли оттого, что шансы дойти до заданной точки только что существенно возросли. То ли оттого, что пусть и предлагала Себастьяну оставить нас, совершенно этого не хотела. Отвернулась в сторону и изо всех сил пыталась стереть с лица придурковатую улыбку. Но она, как бумеранг, возвращалась и растягивала губы от уха до уха, придавая мне идиотский вид.

Лес по обеим сторонам дороги рядел, и вскоре мы шли по полоске, делящей на две части зеленое поле. Красиво. Высокие стебли травы с какими-то шишечками на концах покачивались на слабом ветру, шуршали, сталкиваясь друг с другом и создавая гипнотическую музыку этих мест.

Вдалеке показались темные крыши Заречья. Только уж слишком тёмными они были в сравнении с предыдущими сёлами.

Никита присматривался, сложив руку козырьком у лба. Нахмурился сильнее, а от его вида начала переживать и я. Только пятеро отстающих ничего не заметили, будучи увлечены своими делами и нытьëм.

Охотник ускорился. Я старалась не отставать. Он замедлился только когда мы вошли в посёлок и у всей нашей команды от шока раскрылись рты.

Деревня была абсолютно чёрной. Пыль лежала на крышах домов, листьях плодовых деревьев, колодцах, козырьках, лавках, оставленной во дворах утвари — везде. Плотным слоем покрывала всё, чего касался взгляд.

— Это что еще такое? — удивленно раскрыв глаза, спросила Дарëна.

— И здесь пожар? — спросила я. Хотя понимала, что что-то тут не так.

— Это не копоть, — сказал Тимофей и провёл пальцем по краешку ближайшего забора. — Это — пыль.

— Сколько же здесь дождя не было…

Не говоря ни слова, охотник прошёл вглубь деревни. Людей в ней было существенно меньше, чем по ту сторону реки. И выглядели они хуже. Высушенные голодом, а, возможно, и не только. С бледной, сероватой кожей и впавшими от худобы глазницами. Примерно такими я видела в учебниках узников концлагерей — измученными, лишёнными сил. Сердце больнее билось в груди при одном взгляде на местных.

— Что же это творится? — чуть не плача причитала Дарëна. — Почему так? Почему несправедливо? Надо помочь…

Думаю, примерно то же крутилось и в головах остальных членов нашей команды. Но чем помочь? Мы и сами доедали последние крохи, которые удалось сберечь после лагеря разбойников. Да и прокормить этим целую деревню, пусть и немногочисленную, было бы невозможно.

Местные смотрели на нас удивленно. Даже тот долгий путь, который мы прошли, не особо сказался на внешнем виде. Конечно, мы выглядели здоровее, чем любой из них. От этого становилось даже немного стыдно.

Борька с Бояном прибились ближе к нам, испугавшись голодных взглядов людей. И несмотря на сочувствие к чужому горю, никто из нас не смог бы отдать на съедение своих друзей. А именно друзьями и стали для нас эти двое.

В малодушной попытке спасти свою совесть, мы постарались поскорее покинуть деревню. Только серые лица её жителей ещё долго маячили в памяти.

Дашка тихо плакала. В их деревне такого не бывало. Или она не застала такие времена. Отчего боль только обострялась. Тимофей поддерживал рыжую, медленно вёл по дороге, обнимая за плечи, и что-то тихо говорил на ушко.

После Заречья разговаривать не хотелось. Мысли вертолетами крутились в голове и не давали сконцентрироваться. Почему? Почему так происходит?

Становилась понятной запущенность и грязь. Изможденным отсутствием пищи людям просто не хватало сил на что-то ещё, кроме как поддерживать живым собственный организм.

Дальше по пути располагался Лисий бор. Каждый из нас надеялся увидеть там другую картину, хоть и понимал, что это едва ли возможно. Но там все было хуже. Те же лица, только ещё острее, бледнее. Тёмные, маленькие, блестящие глазки на почти мертвых лицах. Животных здесь видно на было. Желудок протяжно урчал, требовал еды, но кусок бы не полез ни одному из нас.

Мы старались не смотреть по сторонам. Пытались убедить себя в том, что ни в чём не виноваты. Так и было, если уж честно. Тогда почему каждый из нас испытывал такие муки, от которых дыхание перекрывало, а в горле образовался соленый, гадкий комок?

На входе в Осиновку, нас обдало ужасом. Даже обычно спокойный и холодный Себастьян, растерялся. Деревня была абсолютно чёрной. Густая пыль окутала дома, изгороди, дороги непрозрачным покрывалом. Самые заброшенные места моего мира не выглядели так пугающе, как это некогда радостное село. Пришлось потрудиться, чтобы найти хоть одного местного жителя. Им была невысокая женщина в широком темном платье. Из болтающихся рукавов торчали руки, больше напоминающие крючки. Нос её загнулся вниз, а тонкая кожа была покрыта сетью морщин.

— Остался кто живой? — с тревогой спосил её охотник.

— Немного, — ответила