Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей

Конечно оставалась надежда, что любезный дедуля всё держал под контролем, и с близнецами подобного перевоспитания не было. Но его слова о том, что скоро с некоторыми братьями случится нечто страшное, меня беспокоили. И беспокоили больше чем свои обидчики, кем бы они ни были.

Прикинувшись болезным и хорошенько отлежавшись, я успокоил путаницу в голове и, если не разложил всё по полочкам, то, по крайней мере, разложил по коробочкам, чтобы эти самые коробочки впоследствии либо положить на полочку, либо вышвырнуть. Оставалось заставить себя пойти к соединённо-штатному американцу и истребовать ответы.

* * *

Сиротливая Америка стояла на улице в гордом одиночестве. Наездник или главный заседатель отсутствовал и пребывал то ли во дворе, то ли в сарае, то ли в хате, то ли в огороде.

«Что со мной? Почему после упакованных коробочек начал думать во множестве вариантов? Мне всё равно, где сейчас дед. Найду и потребую ответы», — думал я по-новому, и уже всё прокрутил в голове, и по несколько раз представил, как старикан-таракан во всём признаётся. Даже варианты ответов были наготове. «Пусть только укажет верный, а потом за работу можно приниматься, а не смешить его, окаянного, или расстраивать непониманием чего-то для него очевидного».

Дед топтался возле распахнутой двери сарая и был чем-то удручён.

— Что случилось? — как можно участливей поинтересовался я.

— Нюрка одиннадцатая слегла, — начал дед причитать. — Приболела значит. И новобранец её глаз не кажет. Тут ты ещё в расстройстве, а помочь старику да за хлебушком сходить некому. Сам-то как будешь? Очухался? По ушам вроде да, а вот булочную мне не видно.

«Шутит старый. Значит не так всё плохо. Погожу с расспросами, подыграю ему, а потом приласкаю коробочками, упакованными и тяжёленькими, да по темечку его, упрямца. Колотить буду и приговаривать: Это тебе за пессимиста-хохмиста, это тебе за лётчиков-самолётчиков, это тебе за учительниц-мучительниц, это тебе за дворников-приборников», — размечтался я по своему обычаю.

— Ты что, заснул? Не переживай так за неё, она ещё всех Павлов переживёт, — пресёк дед мои рифмованные раздумья.

— Я за себя переживаю. И за парней. Пока нюни распускаю, там работа дожидается. И с тобой у меня счёты имеются. Так чего тебе надобно, старче? Хочешь стать столбовым дворянином в сто шестнадцатом мире? — пошёл я на деда в потешную атаку.

— Это хорошо, — молвил Павел и продолжил глазеть на сарай.

— Что хорошо?

— Хорошо, что очухался. У меня бы вскоре терпение кончилось, и я бы заслал за тобой.

— Сходить за хлебом? — предложил я.

— За хлебцем, конечно, надо. И за маслицем подсолнечным. И за картошкой. Всего понемножку.

— Я серьёзно спрашиваю.

— А я серьёзно отвечаю. Не бойся, на Родину не пошлю. Смотайся на Кропоткину. В магазин, что напротив твоей школы.

— А что мне Родина? В жизни тех хулиганов нет. Даже если есть, мне они нипочём теперь не страшные.

Я и сам захотел сходить к кинотеатру чтобы отыскать место, где мне крутили уши, а заодно поглазеть на афиши, просто так, на всякий случай, а вдруг там такие же, как в мороке.

В который раз поймал себя на мысли, что меня, и в самом деле будто подменили, и я начал думать и разговаривать на непонятном заумном языке.

Самым необъяснимым и пугавшим было то, что эта новая привычка начинала нравиться. «Совсем недавно, явился к деду после морока и двух слов связать не мог. Так долго объяснял, что со мной случилось-приключилось, а сейчас, поглядите на меня: встал с петухами и заговорил стихами», — задумался обо всём подряд и снова прослушал дедовские речи.

— Понял, почему? — спросил Павел уже раздражённо.

— Нет не понял. Я не слушал, а витал в облаках, — признался я, как на духу.

— Я бы и по глухонемому объяснил, ежели бы с пальцами своими совладал. Ладно. Идёшь на Кропоткину за буханкой ржаного, а если там масло постное есть, то и масла купи. Бутылку порожнюю с собой возьми. И трёшку вынь из ящика, что в столе.

— А почему не на Родину? Там на базаре и масло, и ржаной есть. Картошка опять же.

— Нельзя мне на Родину. Я там такой фокус выкинул, что меня до сдоха помнить будут и пальцами в спину тыкать. Так что мне от них ни молочка, ни маслица теперь не надобно. Поймал мысль или опять проспал?

— А про фокус этот расскажешь?

— Иди уже, разбойник. Будет нужда, не только про фокус расскажу.

Я чинно прошёл в дедову хату, не спеша всё приготовил, сунул деньги в карман шорт, а пустую литровую бутылку в холщовую сумку. Всё к походу в магазин было готово, и я вышел из хаты в образе озабоченного мировыми проблемами генерального секретаря КПСС.

— Гляньте на него, как он ножку тянет. Прямо одной пишет, а другой сразу зачёркивает. А ну бегом! И чтоб одна нога здесь, а другая опять здесь, — проворчал дед беззлобно, и я припустил в сторону улицы Кропоткина.

Поход в магазин много времени не занял. Дорога была привычной, по моей улице, прямо как в школу. Обернулся я быстро и, сдав деду сумку с бутылью масла и буханкой ржаного, протянул в кулаке сдачу. Дед восседал у обеденного стола и уже в свой черёд изображал председателя Политбюро.

— Спасибы не надо, я фокусами возьму, — решил я вернуть его в хорошее расположение духа.

Дед закрутился на табурете, словно тот начал нагреваться, а потом махнул рукой, встал, взял его в руки и понёс вон из хаты.

Уже во дворе догадался, что нёс он его к сараю. «Но там же есть табуреты, зачем там ещё этот?» — удивился я, а дед, на ходу начал обещанный рассказ про фокус.

— Фокус, как фокус. А то, понимаешь, оголили ляжки, бесстыдницы, и ходят по улицам, а нам, старикам, красней за них, — забубнил он по-стариковски.

— Какие бесстыдницы, какие ляжки? Я тебя о фокусе спрашивал, а ты о чём? — начал я раздражаться из-за невыполненного дедом обещания, когда тот уже устраивался на табурете.

— Так в том и фокус был, аки протест, что нечего им по белу