Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

всего для него самого. Только что я задумался, кого бы поставить на его место табунщиком, как из-за леса показался и сам Шейсран. К нашему общему удивлению, он по-прежнему сидел на Дикарке и, понукая ее поводом и ногами, подъезжал к нам.

Дикарка покрылась пеной. Ее гордая голова теперь безвольно опустилась почти до земли, в глазах погасла непокорность. Она с трудом, как-то тупо, переставляла ноги и неохотно шагала вперед.

Взглянув на Шейсрана, я не мог удержаться от восхищения. Отбросив вперед свои длинные ноги и откинув туловище, он широко улыбался, наслаждаясь счастливой минутой. Сколько в его позе было превосходства! Любуясь им, я подумал: «Как велико счастье табунщика, когда он наконец-то обуздал дикого коня!»

Подъехав к нам, наездник соскочил с лошади и, подтянув ее к Лебедеву, протянул ему повод.

— Это тебе, Кирилл, лючи нее коня нету, — взволнованно произнес он.

Лебедев растерялся и не знал — брать повод или отказаться. Выручил Алексей.

— Бери, Кирилл Родионович, ведь ото он тебе калым за Машу платит, — крикнул повар и, обхватив обеими руками Самбуева, закружился с ним под общее одобрение всех присутствующих, и в этом смехе, и в этой пляске без слов было выражено наше общее восхищение Самбуевым.

— Молодец, ой какой молодец, Шейсран!.. — кричал Алексей.

Но Дикарка не сдалась, она просто устала. Потребовалось всего десять минут передышки, чтобы она снова стала непокорной. Нам с трудом удалось завьючить ее, и снова мы были свидетелями проявления дикой силы. Вырвавшись из рук Лебедева, лошадь начала выделывать самые невероятные фигуры: била задом, падала, вертелась, но все же ей не удалось сбросить крепко привязанный вьюк. Набегавшись досыта, она вернулась к табуну, но еще долго не допускала к себе никого.

Наконец, завьючили последнюю лошадь — Маркизу — и лагерь опустел. Кроме лабаза, здесь остались неизменные приметы пребывания людей — консервные банки, клочья бумаги, изношенная обувь, ненужная тара и у пепелища большого костра — концы недогоревших дров.

Когда лошади и люди, вытянувшись гуськом, тронулись в путь, я вышел на берег. Река уже вспухла, сгорбилась посредине русла и понесла в неведомую даль пузырьки, мусор, клочья пены. Мутный поток реки своим шумом вызвал непонятную тревогу.

Узкая полоска тропы, проложенная топорами сквозь завалы упавшего леса, то подходила к берегу Кизыра, то сворачивала в глубь тайги.

Впереди по-прежнему шел Днепровский, ведя в поводу Бурку. За Буркой шел Рыжка, а за ним — Мухортый, это — передовая тройка. За тройкой Днепровского Лебедев вел Дикарку, Санчо, Гнедушку, и так все лошади шли в установленном порядке строгой очередности. Многие из них, не привыкшие к вьюкам, шли неуверенным шагом, спотыкались через колоды и быстро слабели.

Так, 9 мая отряд тронулся в далекий путь по Кизыру. Небо было затянуто серыми облаками, лениво передвигавшимися на восток. Перегоняя нас, изредка налетал холодный ветерок.

День заканчивался раньше, чем мы достигли берега Кизыра.

Темнело быстро, и можно было бы остановиться на ночь, но нас окружала мертвая тайга, а тропа была настолько узка, что без расчистки леса негде было стать биваком. К тому же не было корма для лошадей, и мы принуждены были идти вперед до Кизыра, где кончалась прорубленная тропа.

А ветер все крепчал, и все сильнее качалась тайга. Неприятное чувство овладевает человеком, когда он находится во власти такой стихии. Все реже кричали погонщики и лошади, будто смирившись с усталостью, шли, не отставая друг от друга. Надвинувшаяся ночь ничего хорошего не предвещала. Ветер грозил перейти в ураган. Все чаще то впереди, то позади нас, с грохотом валились на землю мертвые деревья.

Еще десять минут — и транспорт остановился. Я и Павел Назарович пробрались вперед и, вооружившись топорами, стали расчищать проход от только что упавших деревьев. Позади послышался крик: завалилась лошадь, кто-то звал на помощь, ругался.

Над нами нависла тьма. Все исчезло во мраке, и только ближние кусты да скелеты погибших деревьев чуть заметно маячили перед глазами. Они казались порой живыми существами, передвигающимися по ветру неведомо куда.

— Ну, что там стали? — кричали позади.

Вместе с порывами ветра зашумели крупные капли дождя. К нам подошел Бурмакин с зажженной берестой, и этот самодельный факел, оттесняя темноту, осветил наш путь.

Наконец тропа расчищена. Я приказал вести лошадей близко друг к другу и не отставать. Тьма и дождь, смешанные с ревом ветра, сделали наш путь невероятно трудным. Свет то угасал, то вспыхивал, ложась узкой полоской по тропе.

Мы подошли к спуску — и, как на грех, погасла промокшая береста. Стало до того темно, что я даже не видел идущего рядом со мной Зудова. Шли ощупью, закрывая лицо руками, чтобы не напороться на сучья.

Спуск с каждым шагом становился круче. Промокшие, усталые, мы спотыкались о бесчисленные колоды, падали и снова шли, пока не оказались в трущобе. Куда мы ни шагали, всюду натыкались на торчащие деревья, а сучья не щадили нашу одежду.

— Назад! — вдруг послышался голос Пугачева, и мы, безропотно повинуясь этому, прорвавшемуся сквозь бурю голосу, стали поворачивать коней. Все смешались, люди кричали на лошадей, которые меньше всего были повинны в темноте и создавшейся суматохе.

Минут через двадцать мы спустились к реке и, почувствовав под ногами ровную площадку, остановились. После переклички все оказались в сборе. Дождь, ветер и тьма продолжали окутывать нас. Стихия действовала на животных так же удручающе, как и на людей. Лошади присмирели и, прижавшись друг к другу, терпеливо ждали, когда, наконец, с них снимут груз. Седла не снимали, боясь застудить вспотевшие спины.

Пока возились с лошадьми, Павел Назарович приготовил стружек и, накрывшись от дождя плащом, развел костер. Трудно представить, как можно было бы без огня в такую ночь дождаться рассвета.

Хорошо еще, что все мы не боялись невзгод, нам не нужно было советоваться, как поступить в том или ином затруднительном случае — суровая жизнь в тайге сама распределила между нами обязанности. Я никогда не напоминал ни одному из участников экспедиции о том, чем в первую очередь надо заняться во время остановок.

Не успело еще пахнуть дымом, а уже над Зудовым повис растянутый на распорках брезент. Кто-то стучал в темноте топором, добывая сушняк, а повар Алексей уже стоял над разгорающимся костром с ведром воды.

Усталые лошади низко опустили головы; Черня и Левка забрались под вьюки, ворчали друг на друга, не поделив места.

Почти невозможно было во вьюках разыскать что-либо съедобное, а есть хотелось. Алексею стоило больших усилий вскипятить ведро воды. Нашлись две кружки, и