Монстр - Л. Дж. Шэн

очевидное, что даже не может трезво соображать. Ты когда-нибудь слышал о селихе? – Она попыталась – но тщетно – заправить свои бешеные рыжие кудри за ухо.

– Нет. – Я потянулся и помог ей убрать выбившуюся прядь.

– Каждый год верующие евреи читают покаянные стихи и молитвы перед Высокими Праздниками. Центральной темой всех молитв являются Тринадцать высших атрибутов милосердия. В отличие от католиков, евреи идут не на исповедь, а к тем людям, которым причинили зло, и просят у них прощения. Говорят, это очищает душу. Мне что-то подсказывает, что однажды ты проснешься и поймешь, что тебе нужно получить прощение за все свои грехи. Я думаю, что этот день не за горами, и надгробная плита, которую можно посетить, сослужит тебе добрую службу.

– Просить прощения у Кэт? – Я почесал подбородок, делая вид, будто обдумываю такой вариант. – За что? За то, что оказался самым быстрым сперматозоидом, которому не посчастливилось наткнуться на ее яйцеклетку… или за то, что ожидал от нее выполнения материнских обязанностей за те полсекунды, что она уделила моему воспитанию?

– За то, что ненавидел ее, – спокойно ответила Спэрроу, вздернув подбородок. – Сын не может ненавидеть свою мать.

– А этот может и ненавидит. А вообще, это даже не ненависть. Я безразличен к ней, что гораздо более унизительно.

– Бесстрастные люди – сторонники дьявола. – Она убрала мою руку от своего лица и сжала ладонь, не желая меня отпускать.

– Мы с дьяволом прекрасно ладим. – Я усмехнулся и выгнул бровь, изумляясь ее всплеску эмоций. – Что-то еще?

– А что тебе не безразлично? – требовательно спросила она.

– Ничего. Для меня ничто не имеет значения.

– Чушь. Собачья, – процедила она. – Тебя что-то беспокоит.

– Это не твоя забота.

– И не твоя тоже, так? Матерому Сэму Бреннану на все наплевать. Эмоции ниже его достоинства, – уязвила меня Спэрроу.

Я понимал, чего она пыталась добиться. Заставить меня действовать, стремиться к тому, чего я хочу и бла-бла-бла.

Единственное, что слегка меня беспокоило – это ситуация с Никс, но я не собирался ее развивать.

Если выясню, чем Эшлинг занимается, это все равно ничего не изменит. Чем больше я узнавал о ней, тем сильнее хотел узнать ее саму, а в этом нет никакого смысла, потому что совсем скоро я прикончу ее отца.

– Мам! – крикнула Сейлор из столовой. – Давай быстрее, Рун-Лун умирает с голоду.

Спэрроу промчалась мимо, успев на ходу пригвоздить меня взглядом.

Ужин прошел непримечательно. Хантер говорил о работе, Трой – о баскетболе и футболе, а Руни пыталась утащить под стол кусочки еды для своего воображаемого дружелюбного монстра. После ужина Сейлор и Трой подали десерт, пока я ползал на четвереньках. Руни каталась на мне верхом, держа за волосы, как за поводья, и окутывая меня своим смехом.

Три часа спустя я выполнил все свои семейные обязанности за неделю и зашагал к двери. По пути Спэрроу схватила меня за руку – ведь почему бы и нет, черт возьми? – и одарила взглядом, говорившим: «я-сейчас-надаю-тебе-по-шапке-и-ты-ни-черта-не-сможешь-сделать».

– Помнишь наш разговор той ночью?

– Той ночью? – язвительно переспросил я.

– Той ночью, когда ты навсегда переехал к нам.

Той ночью, когда Кэт наконец-то меня бросила.

– И о чем речь? – Я напрягся, хотя прошло уже много лет.

– Я сказала тебе, что однажды женщина изменит твое мнение обо всех женщинах.

Я склонил голову, смерив ее сочувственным взглядом.

– Ты ошибалась.

– Я скоро окажусь права. У меня предчувствие. Мать всегда чувствует своих детей. Я наблюдала за тобой сегодня и… – она замолчала и крепче сжала мою руку, – не знаю, как это объяснить, но ждать осталось недолго. Я это чувствую. Но ты противишься. Я вижу. Невозможно отвергнуть свою судьбу. Иди к ней во что бы то ни стало.

Я погладил ее по голове и сказал:

– Лучше пусть надеется, что я к ней не приду, потому что я разрушаю все, к чему прикасаюсь.

С этими словами я чмокнул ее в щеку и ушел с легкой улыбкой.

Ничто не помешает мне добиться желаемого, а именно уничтожить Джеральда.

Даже близкий мне по духу монстр с глазами, похожими на драгоценные камни.

* * *

Дом Спэрроу и Троя располагался неподалеку от моего жилого комплекса.

Собственно говоря, настолько близко, что через десять минут пути я начал задаваться вопросом, какого черта я все еще не дома. Я огляделся по сторонам и понял, что еду прямиком к клинике, в которой Эшлинг лечила моих солдат чуть больше недели назад.

Да чтоб тебя!

Это не входило в мои планы, но я уже проехал половину Бостона, направляясь в Дорчестер, так что возвращаться не имело смысла. К тому же Эшлинг здесь вообще ни при чем. Я не привык пребывать в неведении о том, что касалось моих клиентов и членов их семей. Если Эшлинг затеяла какую-то глупость, я должен ей помешать.

Я остановился возле здания в викторианском стиле и осмотрел его.

Стоял воскресный вечер, а потому в доме, скорее всего, никого не было. Впрочем, это ведь подпольная клиника, а значит, и время посещения может быть иным. Убедившись, что поблизости никого нет, я вышел из машины и пробрался внутрь. Взломать входную дверь оказалось до неприличия просто, а спустившись вниз, в саму клинику, я очутился возле еще одной хлипкой двери, которую было достаточно хорошенько тряхнуть, чтобы она открылась.

Я подошел к третьей двери, что вела в операционную, в которой Никс лечила Беккера и Ангуса. Вскрыть ее тоже было проще простого. Я вошел в кабинет и принялся открывать ящики и подмечать, какие в них хранились лекарства, записав длинные названия в телефон, чтобы дома изучить их более подробно.

Я осмотрел каждый предмет мебели, проверил каждый уголок, пока не нашел самое ценное.

Медицинские карты пациентов.

Первым явным признаком того, что дело нечисто, стала папка – причем всего одна. Желтая и очень тонкая. Какая клиника принимала всего шесть или семь пациентов?

Такая, у которой изначально были четко обозначенные условия для приема.

Я стал листать карты, читать истории болезни пациентов, результаты их анализов и врачебные рекомендации.

Что-то не сходилось. Лекарства. Количество пациентов. Обстановка. Я хорошо разбирался в махинациях, а это дельце казалось таким мутным, что могло бы потягаться с Атлантикой. Одно я знал наверняка: чем бы ни занималась Эшлинг, у нее была веская причина хранить это в тайне от семьи и друзей.

Это было неправильно.

Не приемлемо, или не безвинно, или не соответствовало кроткой Фитцпатрик.

Матери Терезе, которую все знали и любили.

Я убрал папку обратно в шкафчик.

Я