Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони - Василий Песков

В нашем доме на Масловке жил когда-то легендарный Вадим Синявский, репортажи которого о футболе слушала вся страна. В его роли без промедленья я должен был выступить, созерцая впечатляющую картину. «Таня, — сказал я, — простите, если начну заикаться. У нас там в Москве, наверное, февральская вьюга, а мы загорелые, как чурки, стоим у озера, к которому в эту минуту серые и медлительные движутся три носорога. Два других от воды уже раздулись, как бочки. На спинах у них сидят белые цапли, у ног суетится тройка здешних кабанов-бородавочников. Мелькают белые крылья? Это почти что рядом с нашей машиной взлетают и приводняются пеликаны. Еще представьте себе угрюмоватое стадо буйволов, которых тоже опекают белые цапли. Вообразите стайку полосатых лошадок-зебр, размышляющих о том, с какой стороны подойти к водопою…»

Разговор по телефону на таком расстоянии недешев, и, пожелав восхищенной Тане всего хорошего, мы стали наблюдать представленье, которое ныне может подарить человеку лишь Африка.

Два напившихся носорога тут же на берегу легли отдохнуть. К ним приблизились еще три и принялись пить, потеснив белоснежное общество пеликанов, промышлявших в мелкой воде рыбешку. Буйволы долго стояли в задумчивости, но постепенно спустились с горки и стали пить.

Зебры, помесив грязь низкого бережка, выбрали место почище и тоже припали к воде. Напившись, полосатые бестии решили тут же и искупаться. Это было, видимо, нарушеньем каких-то правил, и быки возмущенно двинулись в сторону зебр. Лошадки, понимая, что силы неравные, с брызгами выскочили из воды. Понаблюдав за озером со стороны, неторопливо они удалились. Где-то рядом был еще один водоем. Пеликаны летали туда-сюда, заслоняя синеву неба широкими белыми крыльями. Одни садились прямо у ног носорогов, другие приводнялись рядом с наслаждавшимися прохладой буйволами.

Никакой видимой опасности ни для кого тут не было. Все несуетно делили неглубокую мутноватую воду. Но опасности, видимо, все же бывают и тут. Издали за этой ярмаркой на воде наблюдал осторожный шакал. И гиена, озираясь и подбрасывая в прыжках неуклюжее тело, интересовалась: нет ли чего-нибудь важного для гиен у воды.

Минут сорок жарились мы на полуденном солнце, наблюдая, как менялась картина на водопое — одни уходили, другие спешно или, напротив, степенно и осторожно приближались к желанной влаге. Стайка маленьких птичек опустилась к воде. Задирая головы кверху, птички глотали воду. Кулик-ходулечник на длинных тонких ногах в стороне от внушительных пеликанов добывал в воде пропитанье. Вдоль кустов, оглядываясь и соблюдая строгий порядок движенья, прошли к воде бабуины. «Да, все хотят пить…» — философски сказал один из страдальцев в машине и откупорил бутылку фанты. То же самое сделали все остальные. Оранжевая вода была до отвращения теплая. Однако пили…

Перед заходом солнца мы снова заглянули на водопой. Толчеи, как в полдень, на озере не было. Два жирафа стояли поодаль, наблюдая за обстановкой. На воде по-прежнему белели важные пеликаны, одинокий буйвол чернел, погрузившись по брюхо в прибрежную грязь, а рядом спокойно паслись носороги. Молчаливая их компания подпустила нас метров на двадцать. Было видно, как звери низко, у самого корня, состригают траву и с видимой благодарностью принимали на свои спины цапель, выбиравших из складок кожи клещей.

Вода в Африке — драгоценность для людей и животных. В национальных парках, если нет естественных водоемов, устраивают искусственные — влагой из скважин наполняют бетонированные лотки. Возле них постоянно кого-нибудь видишь. А там, где животным люди не помогают, выживают лишь те, кто способен добывать воду. В пустыне Калахари всех выручают дикие арбузы. Каким-то чудом небольшие светло-зеленые шары наполняются чуть сладковатой влагой и образуют нечто похожее на плантацию в местах, где все остальное убивается солнцем. Сберегают влагу (и в немалом количестве!) баобабы. Но из этих «бутылок» пить могут только слоны, способные бивнями крушить податливые стволы деревьев и хоботом высасывать хранимое ими питье.

Фото В. Пескова и из архива автора. 27 июля 2001 г.

Глухие места

(Окно в природу)

Есть в нашей пока еще по-прежнему очень большой стране места, куда, как в песне, «только самолетом можно долететь». А есть места не дальние, но глухие, к ним применительно веселое изреченье: «Сто дней скачи — не доскачешь».

Эти места лежат в стороне от шоссейных и железных дорог. К ним относится и сельцо Л. в брянских лесах, где когда-то в безопасности обреталось партизанское войско.

Сельцо окружено болотами и непролазными древесами. Прелести нынешней жизни докатываются сюда не быстро. Это хорошо — двери в домах еще недавно подпирали тут палочкой в знак того, что хозяина дома нет. Плохо, что за хлебушком, за крупой — сахаром-солью надо куда-то ехать, а свои молоко-сливы-яблоки-бульбу продать непросто.

Названье сельца и фамилии теперь хорошо мне знакомого человека в нем я обязался не называть — поймете, почему, дальше. Милое тихое место привлекло близостью человека к природе — грибы, ягоды, охота рядом. «Волки запросто забегают в село, ночью слышишь — перекликаются совы или рядом с проселком в лесу вдруг хрустнет под ногой лося ветка…»

Андрей Иванович родился в этом сельце.

Говорит, что в три года принес домой ужака, потом научился пташек ловить («поймаю, разгляжу и выпущу»), научился по следу определять зверя. А в здешних лесах их много — медведи, лоси, барсуки, волки, лисы, косули, куницы, зайцы, филины, «множество всяких коршунов», а у домов — аисты. Андрей Иванович от природы человек любознательный, и так «пропитался лесом» (его слова), что может в нем без дороги ходить даже ночью и понимать каждый звук, каждый шорох. Об этом я узнал от приятеля.

И очень захотелось с Андреем Ивановичем познакомиться.

«Он на пасеке», — сказал белобрысый мальчишка, сортировавший на крылечке грибы.

«А пасека где?» — «В лесу, в семи километрах отсюда». Такая удаленность пасеки от жилья озадачила и повысила к ней интерес. «Проведешь?» — спросил я мальчишку. «А чего ж! Это мы враз. Вы только батьке скажите, кто вы, откуда…»

И вот пасека — десятка четыре явно переживших партизанскую войну ульев и рядом — всё, чему полагается быть на лесной пасеке: небольшой пруд (пчелам непременно нужна вода), омшаник, медогонка, воскотопка, фляги для меда, закапанный воском халат, дымарь, навес для отдыха пчеловода. Пахнет медом, сухими травами. Гудят работящие пчелы, над прудом летают стрекозы, в воде плещутся караси.

А вот и пасечник. Знакомимся с мужчиной поджарым, как лось, немолодым, но жилистым и, кажется, крепко здоровым. Несмотря на удаленность здешнего места от всяческой суеты, он знает передачу «В мире животных», читает наше «Окно», и моя кепка служит пропуском к сердцу этого человека. С первой минуты мы чувствуем себя так, как будто знакомы лет сто.

Это и есть лесной агрегат.

«Ну чего: сальца, творожку, меда или, может, чарку с дороги?» Мы попросили воды.

Утолив жажду, беседуем. Слова из Андрея Ивановича щипцами, как иногда бывает, не надо вытягивать — понимает все с полуслова, говорит дельно, образно, интересно. «Отчего пасека далеко от села… Да так покойней. А лес для меня, как дом». — «Но семь километров…

Не балуют?» — «Пришлый сюда не проедет. А наш народ смирный, еще не испортился. Меня из уваженья не тронут, да и знают: со мной столкнуться — дорого обойдется. Я найду. И без суда покараю так, что детям закажет на пасеки лазить. Если надо медку — купи. Не на что — дам без денег. Так и живем тут в глуши».

«Ну а лесные соседи — медведь, например?» — «Медведи медом интересуются — на то они и медведи. А всех, кто сладкое любит, не перечтешь. Вон, поглядите, синица. Божье созданье, а пасеке малость вредит. Сядет в ненастье возле летка и тук-тук клювом в улей. Выползет наружу сонная пчелка — синица хвать ее и исчезла.

На лету пчел ловят золотистые щурки. Возле каждой пасеки непременно найдете гнездовище шершней. Эту опасную и для людей осу называют пчелиным волком. Хватает оса работниц моих на лету — сразу и мясо, и сладость. Зеленый дятел иногда балует. Куницу запах меда может привлечь. Барсука раза два заставал меж ульев — собирал крошки воска с остатками сладости. Лисы и волки забегают иногда любопытства ради.

Серьезный вред пасеке принести может только медведь, если его не отвадить. Но вон оно, двуствольное наказанье, висит на сучке. Оно кусает больнее пчел. Однажды ученый, медведь сюда уже не заглянет. Суются молодые, не имеющие опыта жизни… Медведей в нашей округе держалось голов под тридцать. Но в последние годы убавили их на берлогах — шкура, мясо вполне съедобное…»