Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

ним рядом, хочешь ты этого или нет. Дело в том, что мне не нужны твои деньги, и вообще для меня это огромная трагедия, чтобы ты знала, Мария. Я должна тебе кое-то что объяснить». В это время она сидела в очень красивой квартире, в потрясающей квартире, моей квартире, она видела стиль, видела вкус, она понимала, что она не с маленькой девочкой с улицы разговаривает. Она оценила мои мраморные подоконники, она оценила все быстро своим взглядом. И я продолжила: «Я очень люблю эту страну. Я здесь не просто звезда, люди называют меня живой легендой. Ты, как великая актриса, это понимаешь лучше всех на свете. Я не хочу уезжать из этой страны. Я обожаю ее. Я не дурочка. Я прекрасно понимаю, что никогда ни в какой стране я не смогу сыграть такие роли, как Мэри Поппинс или „Военно-полевой роман“, который, как ты знаешь, был номинирован на „Оскар“ два года назад… Ты, Мария, видела спектакль „Серсо“ великого режиссера Анатолия Васильева, и ты знаешь, что такое искусство. Вот чем я занимаюсь в этой стране. И променять это я не хочу ни на кого и ни на что. Но так случилось, что я люблю твоего брата. И так случилось, что, к сожалению, у нас немножечко другой режим, чем у вас на Западе. И это наша миссия с твоим братом – доказать всем, что Запад и Восток могут существовать друг с другом в любви и понимании. И эту миссию остановить ты не сможешь. Только сам Господь Бог». Слезы текли с моего лица. Я медленно встала со своего антикварного кресла, вышла в большую 30-метровую центральную комнату и закрыла за собой двухметровую антикварную дверь. Слезы лились. Она ко мне не пришла.

Я не помню, что происходило дальше. Видимо, она как-то вышла из квартиры, хотя это и невозможно – одна, в три часа ночи, иностранка… Я не помню ее исчезновения. Я только знаю, что до этого она привезла мне роскошный молочный костюм для нашего похода в ЗАГС. И, честно говоря, идеально угадала с размером. И я знала, что она добрая женщина, я это знала, я это душой чувствовала. Но вот такая вот была у нас история.

На следующее утро мы с Максом поднялись, приехала дипломатическая машина – как сейчас помню, что празднование нашей свадьбы проходило в посольстве Швейцарии, которое находилось в особняке рядом с ЗАГСом на улице Грибоедова. Посол Карл Фричи со своей супругой пригласили нас к себе такой компанией: великий Максимилиан Шелл, еще более великая Мария Шелл и продюсер Карел Дирка. Смешная история была.

Когда утром мы выходили из моего подъезда, я уже поняла, что в нем работают «определенные» люди, потому что и в подъезде, и со стороны фасада как-то странно меняли электрические провода. Я уже знала, что это такое. Макс дико нервничал, а я смотрела прямо в глаза этим прекрасным людям, и мы абсолютно понимали друг друга. У меня не было ни страха, ни ненависти, разве что маленькая улыбка на лице – что я понимаю, что происходит, а они мне так же по-доброму отвечали взглядом, мол, ну что мы можем сделать, мы же тоже все понимаем. И вот таким магическим образом я договаривалась со всеми людьми из «определенных» органов, которые нас окружали. Одной немой улыбкой. И все прошло хорошо. И вот мы на улице Грибоедова. Вокруг были какие-то папарацци, которые работали на западные газеты. Они успели нас снять.

Браки с иностранцами регистрировали только на улице Грибоедова. Помню, внутри здания было малюсенькое-малюсенькое окошечко, в котором сидела женщина. Мы подали документы. Она долго их рассматривала. Естественно, это все готовилось заранее – документы надо было подавать заранее. И это заняло больше полугода. Но она все шуршала, шуршала какими-то бумагами, и надо было подписать то в одном месте, то в другом месте, и я все это переводила Максу. Он, человек свободной воли, швейцарец (как он всегда кричал: «У нас 750 лет демократия, я демократ по духу!» – и свобода была для него самой главной на планете). Он вдруг закричал: «What am I signing? („Что, что я подписываю?“)» – с такой яростью и злостью, что эта маленькая добрая женщина, которая сидела в окошечке, стала бить себя в грудь кулаком и закричала ему в ответ со слезами на глазах: «А вы подписываете бумагу, что мистер Шелл женится на нашей – и на слове „нашей“ она била себя в грудь, – на нашей Наташе!»

Я заплакала. Какое признание в любви, какая сила у этих людей, которых я не могла оставить и предать! Что же это было такое, что же я могла дать прекрасным людям этой страны? Одно дело знаменитость – но я не относилась к знаменитостям. Да, я была самой известной женщиной в СССР (кроме разве что Аллы Пугачевой). Но я сейчас говорю не просто об известности, а о настоящей любви. Так вот, благодаря образу Мэри Поппинс я, слава Богу, отношусь к тем людям и актрисам, которых любят истинной божественной русской любовью, через русскую душу, о которой я даже говорить стесняюсь, – но это так и есть.

После этого великолепного эмоционального взрыва мы все вышли. Я, конечно, перевела все это Марии, Максимилиану, Карелу. Все просто встали и стояли 10 секунд, оцепенев. И мы пошли в роскошный особняк швейцарского посла – разрезали торт, сидели пили чай, говорили о Швейцарии, говорили о Германии, говорили о великих кинофильмах и о максимилиановском «Оскаре». Это все было довольно приятно и очень продолжительно. Мы наслаждались всем этим делом часа два, после чего Карл Фричи достал и положил передо мной швейцарский паспорт. Я этого не ожидала. Я испугалась так, что даже передать вам не могу. Как это? Я не знаю, сколько лет тогда нужно было ждать, сколько лет нужно было жить в Швейцарии для получения паспорта… В то время, пока нас дома ожидают «определенные» люди, которые «делают проводку», мне кладут на стол паспорт гражданки Швейцарии. Я не знала, что с ним делать, я даже до него не дотронулась. Я боялась его, как взрыва. И знаете, я так и не пользовалась им огромное количество времени. Я сказала: «Ты его, Макс, бери, ты его спрячь, делай с ним что угодно, а я – никогда. я буду идти другим путем». Как Владимир Ильич Ленин – я пойду другим путем.

И я пошла этим другим путем – через советское правительство, через