Сквозь свинцовую вьюгу - Николай Пустынцев

— Дельного ты, Андрюха, помощника себе достал! — смеялись бойцы, уплетая свежие огурчики.

...Этой ночью не удастся передохнуть. Получен приказ: двигаться дальше. Идем проселочной дорогой.

Над головой деревья сплели густой шатер. Сквозь редкие просветы между листьями проглядывают лиловые куски неба с вкраплинами звезд. В лесу душно, безветренно.

Между бойцами завязывается негромкий разговор.

— Немцы сейчас, паря, до самого Бобруйска тягу дали, — деловито замечает Давыдин.

Лыков машет на него рукой:

— Что Бобруйск! Немец на машину сел — и ищи ветра в поле. По сорок километров в час шпарит. Поди догони его на своих ходилках.

Солдаты умолкают. И снова однообразный топот шагов, скрип обозных повозок, лошадиное ржание.

— А вот и союзнички зашевелились. — В голосе Давыдина слышны насмешливые нотки.

Давно я замечаю, что любит Леша беседовать с бойцами на политические темы. Это его партпоручение. Он беседчик в роте.

— Дулись, пыжились целых три года, — продолжал он, — и наконец второй фронт открыли. Высадились в Нормандии...

— Вот удивили кого! Второй фронт! Да он нам и даром не нужен, — выругался Лухачев. — Без него обойдемся.

— А знаешь, почему им так приспичило? Союзничкам-то! — отозвался Давыдин. — Боятся, как бы Советская Армия до самого моря не дошла, во всей Европе башку фашистам не свернула. Вот и спешат поскорей с запада. А потом скажут: «Мы тоже пахали».

И снова тишина. Нигде не слышно ни выстрелов, ни орудийного гула. А где же все-таки немец?

Жаркий июльский полдень. Проселочная дорога во всю ширину запружена военными. Обливаясь потом, с раскрасневшимися загорелыми лицами, нестройно, вразнобой шагают пехотинцы. Колышутся за плечами стволы винтовок. Мелькают немудрые принадлежности солдатского снаряжения: скатки шинелей, вещмешки, тяжелые подсумки с патронами.

Уже вторые сутки по проселочным трактам идут на запад полки нашей гвардейской. Впереди безмолвие: ни пулеметных очередей, ни грома пушек. Не видно ракетных вспышек.

Противник исчез. Но это обстоятельство мало смущает пехотинцев. Они продолжают идти вперед, занимая местность, оставленную врагом, то есть делают то дело, к которому призваны. Зато положение разведчиков совсем плевое. Вместе с солдатскими колоннами уныло бредем по пыльному проселку.

— Ему что, фашисту, — переговариваются бойцы. — Вскочил на машину и драпать...

— Этак до Бреста дойдем, а немца не увидим...

Позади взвизгнула автомобильная сирена. Солдаты, расступившись, жмутся к обочине дороги.

«Виллис» комдива медленно движется между притиснувшимися друг к другу рядами солдат. Увидев нас, комдив генерал-майор Г. Н. Корчиков с улыбкой покачал головой:

— Ну что нового, разведчики? Где немец? Каковы его намерения? Не знаете? Как же воевать?

Повернувшись к сидевшему позади него начальнику штаба полковнику Степанову, толстому и добродушному человеку, комдив что-то вполголоса говорит ему. До нас долетают обрывки фраз:

— Пустить разведчиков вперед... Не можем мы двигаться вслепую... Передайте майору Рахманову... Пусть готовит группу...

Дальше пошло как в сказке. Минут через десять к нам подкатила полуторка. В кузове ее установлены два спаренных пулемета. Лейтенант Денисенко дерзко встряхнул чубом:

— Теперь с ветерком газанем! Мигом немца догоним!

В кузов машины уселось пятнадцать бойцов: одиннадцать разведчиков, два пулеметчика и два сапера. Вздымая клубы серой пыли, машина понеслась по проселку. По сторонам мелькают березовые рощицы, аккуратно сложенные пирамидами кирпичики торфа, хатки с соломенными крышами — обычный белорусский ландшафт. В ушах звенит ветер. На каждом перекрестке дороги саперы выбрасывают наружу фанерную дощечку с надписью: «Хозяйство Корчикова».

Вдали, на лысом взгорье, словно игрушечные, рассыпались хаты села Осиничи. «Как бы там на немца не напороться!» — с тревогой подумал я. Но машина не сбавляет скорости.

— Газуй, Ваня, газуй! — слышен из кабины голос лейтенанта.

Выезжаем на центральную улицу. Машину окружила толпа крестьян. К нам тянутся десятки рук. По русскому обычаю, седобородый старик преподносит бойцам на вышитом рушнике каравай хлеба и чашечку с солью. Приняв хлеб-соль, лейтенант троекратно целуется с крестьянином. Из глаз старика катятся слезы.

— Вот, дождались своих. Не чаяли и свидеться... Вчера он тикал, окаянный...

Нас наперебой приглашают белорусские крестьянки:

— Да вы, хлопцы, хоть борщу нашего отведайте. В хату загляните.

Но разве сейчас до обедов? Снова мчатся навстречу малахитовые перелески, поля, чуть тронутые желтизной, одинокие хатки, хутора.

В одной из деревень нас предупредили:

— Будьте осторожны, хлопцы. Немец только сегодня утром ушел отсюда на Кривичи.

До Кривичей всего шесть километров. Дорога гладкая, укатанная, как асфальт. Высунувшись из кабины, Денисенко показывает в сторону деревушки:

— Теперь смотреть в оба!

Машина набирает скорость. Сквозь заднее оконце кабины гляжу на спидометр: 65... 70... 75 километров. Впереди сквозь зелень садов забелели хаты. Уже хорошо можно различить на выбеленной стене какого-то барака темные контуры штабелей торфа. Между ними мелькнули одна, другая человеческие фигурки. Немцы!

Автомашина мчится с бешеной скоростью. Стрелка на спидометре перевалила за 80. Того и гляди, сорвет с головы пилотку. Справа от дороги вырос ветхий, покосившийся домишко. Окраина Кривичей. Водитель затормозил.

Выйдя из кабины, лейтенант быстро распорядился:

— Старшему сержанту Пустынцеву захватить с собой пять бойцов и прочесать восточную окраину. Старшему сержанту Рыженкову — западную. — И, неожиданно улыбнувшись, спросил: — Не подкачаем, сибирячки?!

Рассыпавшись цепью, осматриваем каждый дом, сарай, палисадник. Вот впереди двое немцев, выскочив из избы, бросились наутек к лесу. Обернувшись, один из них приложил к животу приклад автомата. Ударила короткая очередь.

— Ну, погоди, стервец! — Давыдин, присев на колено, прицелился и выстрелил вдогонку. Один фашист рухнул на землю. Другой поднял руки. Давыдин подбежал к нему и занес над головой приклад автомата. Фашист съежился, закрыл лицо руками.

— Лешка, опомнись! Лежачего не бьют! — закричал Лыков и схватил товарища за руку.

Тяжело дыша, Давыдин отер рукавом лоб:

— Эх ты, благодетель! Да их всех в распыл надо!

Наша машина в центре Кривичей.

— Тра-та-та... Тра-та-та! — бойко отстукивают пулеметы, установленные в кузове. Немцы в панике удирают. Около четырех десятков гитлеровцев захвачено в плен. Сейчас их конвоируют по проселку в тыл. Все они грязные, обносившиеся, давно не бритые. Эх и хорошим же уроком был для них Сталинград! Всюду и везде мерещатся им «котлы», окружение, дуло русского автомата. Вот и спешат поскорей унести ноги. От наших передовых частей успели они драпануть на целых 65 километров!