Клошмерль - Габриэль Шевалье

С первой минуты появления Тафарделя Оскар де Сен-Шуль трепетал от ликования. Этот безвестный дворянин выработал в себе подлинный талант неустанно составлять в уме высокопарные речи. Они были нашпигованы придаточными предложениями, и бедняга собеседник, обуреваемый их диалектикой, чувствовал, как его мысль теряется в словесных хитросплетениях, не находя исхода. К несчастью, Оскару де Сен-Шулю не часто предоставлялась возможность показывать себя, так как тёща, привыкшая обходиться с людьми с помощью плётки, всячески его притесняла, а унылая супруга, порабощающая своей телесной мощью, обрекала на постоянное молчание. И Оскар де Сен-Шуль страдал.

После первых же слов Тафарделя он понял, что случай поставил на его дороге стойкого противника, краснобая вроде него самого, человека, который мог бы доставить ему наслаждение, предоставив возможность далеко завести дискуссию. С обильным слюноизлиянием, обычно предшествовавшим у него излиянию словесному, он ожидал малейшей паузы, чтобы вмешаться в спор, рассчитывая впоследствии склонить Тафарделя на свою сторону. После заключительной реплики баронессы, наконец, наступило молчание, и тотчас же Оскар де Сен-Шуль сделал два шага вперёд:

– Прошу прощенья, но я хотел бы с вами поговорить. Мое имя Оскар де Сен-Шуль. С кем имею честь?

– Эрнест Тафардель. Но я не признаю никаких святых,[21] гражданин Шуль.

– Как вам угодно, мой дорогой де Тафардель.

Трудно поверить, но частица «де», вскользь обронённая человеком, получившим её по наследству, пролила бальзам на самолюбие Тафарделя. Она внушила ему благосклонное отношение к Оскару де Сен-Шулю, что позволило последнему взять блистательный разгон:

– Я позволю себе вмешаться, мой дорогой де Тафардель, потому что мне представляется, что в той стадии, на которую мы были приведены обеими доктринами, в равной степени достойными и имеющими свои высоты и свои, я бы сказал, зоны человеческих заблуждений, – мне представляется, что назрела настоятельная необходимость в объективном посреднике. Благородный служитель просвещения, я приветствую в вашем лице образцового представителя доблестной плеяды воспитателей, выполняющих почётную и трудную задачу формирования новых поколений. Я вас приветствую как символ начального просвещения, как выразителя того, что в нём является самым фундаментальным и, я бы сказал, гранитным, да, гранитным, ибо на этом несокрушимом утёсе покоятся основы нации, основы нашей любимой отчизны, обновлённой великими народными движениями, вклад которых я не решаюсь безоговорочно одобрить или безоговорочно отвергнуть, ибо они явили в течение одного века великолепные иллюстрации к великой книге французского гения. Поэтому я, нисколько не колеблясь, причисляю вас, господин учитель, к потомственному сословию. Ничто потомственное нам не чуждо, а посему, мой дорогой де Тафардель, вы принадлежите к нашему кругу, вы – аристократ духа. Дайте мне вашу руку. Будем же стоять над партиями и скрепим союз, с единственным желанием способствовать нашему обоюдному совершенствованию.

Готовый уступить любезности этого господина, обеспокоенный Тафардель почувствовал необходимость ещё раз заявить о своих убеждениях:

– Я ученик Жан-Жака Руссо, Мирабо и Робеспьера. Напоминаю вам об этом, гражданин!

Сделав несколько шагов вперёд, Оскар де Сен-Шуль получил прямо в упор глубокий выдох Эрнеста Тафарделя. Он почувствовал, что красноречие Тафарделя крайне опасно, и понял, что с учителем не следует состязаться в закрытом помещении.

– Можно оправдать всякое убеждение, если оно искренне, – сказал он. – Выйдем на свежий воздух. На улице нам будет удобней. Одну минутку, баронесса.

– Я собирался кое-что сообщить господину Поноссу, – возразил учитель.

– Мой дорогой друг, – промолвил Сен-Шуль, увлекая учителя за собой, – я понимаю, о чём пойдёт речь. Вы сделаете это сообщение мне. Я буду вашим посредником.

Несколько минут спустя баронесса увидела их перед церковью, увлечённых оживлённой беседой. У них был вид явно довольных друг другом людей. Оскар де Сен-Шуль бойко разглагольствовал, сопровождая развитие своих фраз вращением монокля, который он держал за конец цепочки. Он это делал с уверенностью – баронесса впервые видела его таким. Услышав его витиеватую речь, она почувствовала раздражение. Она не допускала мысли, что этот малый не так идеально глуп, как она решила (и решила раз и навсегда). Если баронесса оценивала тех или иных людей в социальном или интеллектуальном отношении, она уже никогда не пересматривала своей оценки.

– Оскар, друг мой, оставьте этого субъекта и идите сюда. Мы уходим.

Она не удостоила ни единым взглядом несчастного Тафарделя, готового ей поклониться, ибо учитель уже был очарован благородными манерами и льстивыми заверениями: «Чёрт возьми, мой дорогой друг, ведь мы с вами представляем Культуру. В этом неграмотном краю мы с вами составляем элиту. Будем друзьями! Я буду очень рад видеть вас в своём замке. Вас там примут запросто, как друга, и мы сможем обмениваться с вами кой-какими идеями. Просвещённым людям всегда полезно общаться. Я имею в виду нас обоих».

Оскорбительная наглость баронессы вернула намерениям учителя прежнюю мощь, усиленную внезапной догадкой: эти люди его едва не околпачили. Разве, слушая Сен-Шуля, он уже не готов был изменить свою статью в «Пробуждении винодела», смягчив некоторые фразы?.. Смягчить! Теперь он её усилит, вклинит в неё несколько бичующих замечаний по адресу Куртебишки, заматерелой аристократки.

– Посмотрим, что они запоют, когда в дело вмешается пресса! – злобно усмехнулся он.

Итак, эта встреча, которая могла бы привести к миру, напротив, обострила злобные страсти, и последствия будут иметь громкий резонанс.

Баронесса же, со своей стороны, заявила кюре Поноссу, что намерена взять в свои руки дела прихода и при малейшем инциденте обращаться в архиепископство. Клошмерльский кюре был сражён наповал.

13

ИНТЕРМЕДИИ

– Ах, это вы, моя дорогая? Скажите же, ради бога, бедная госпожа Никола, неужели всё, о чём мне говорили, правда? Да, с вами произошло ужаснейшее несчастье…

– Что верно, то верно, госпожа Фуаш: это и впрямь ужасно!

– Мне говорили, что ваш бедненький Никола… сильно пострадал от удара по одному месту…

– Представьте, это так и есть! Ах, госпожа Фуаш, я так волнуюсь… Склонившись над прилавком и прикрыв губы ладонью, г-жа Никола подробно объяснила.

– Они у него совсем посинели, – сказала она вполголоса, – совсем посинели от ушиба! Представляете, с какой силой этот мерзавец ударил…

– Совсем посинели! Боже праведный, что вы говорите, госпожа Никола! Бывают же такие негодяи! Боже милосердный, неужели совсем посинели?..

– Да ещё опухли…

– Неужели опухли?

Госпожа Никола стиснула кулаки и приблизила их друг к другу, изображая нечто поистине удручающего размера.

– Вот такие…

Госпожа Фуаш в свою очередь сблизила кулаки, желая по-настоящему оценить это уродство, выходящее за рамки человеческого воображения.

– Такие… – простонала табачница с бесконечной печалью в голосе. – То, что вы мне рассказали, госпожа Никола, – ужасно!.. А доктор их видел! Каково его мнение? Надеюсь, ваш милый господин Никола не останется на всю жизнь инвалидом? Это было бы страшной потерей для прихода, если бы такой красавец, как господин Никола, не смог снова появиться в церкви, одетый в свою великолепную форму! Все завидовали его представительности. Должна вам сознаться, что по воскресеньям мы не переставали им любоваться… Однажды – это было давным-давно – у моего Адриена от усилия тоже появилась опухоль в этом месте. Но это было не так серьёзно: как яйцо породистой курицы… В то время как у вас… Вы говорите, вот такие… Бедненькая, да ведь это непостижимо! Ваш Никола, наверное, очень расстроен? Говорят, он совсем обессилел?

– Ему запретили двигаться. Что значит мужчина! Ведь для них это самое главное! Как сказал доктор, всё в их теле подчиняется этому месту.

– Ясное дело! Удивительно всё же: такие здоровяки, а это место у них хрупче хрупкого. Если вдуматься, так оно у них самое что ни на есть уязвимое!.. Как вы его лечите?

– Строгий постельный режим и компрессы с какой-то гадостью. Ведь их нужно окутывать ватой и держать в полном покое. Сколько волнений и хлопот!

– Понятное дело. Сочувствуем вам от всей души.

– А ведь у меня и без того куча неприятностей с моей грыжей и расширением вен. Да и Никола, даром с виду такой крепыш, завсегда мучился почками и животом.

– Ничего не попишешь, у каждого свои несчастья! Да что же вы стоите! Садитесь же, моя дорогая. Выпейте со мной кофейку – это вас немножко взбодрит. Я как раз заварила свежего. У вас столько хлопот из-за этой опухоли! Как же этого не понять. Так вы говорите, они совсем посинели? Не нужно падать духом, моя дорогая! Перейдите на эту сторону, госпожа Никола! Я оставлю дверь открытой и буду видеть заходящих клиентов. Покупатели постоянно отвлекают, но это мне нисколько не мешает разговаривать…