Клошмерль - Габриэль Шевалье

Будучи женщиной простодушной, г-жа Никола, пришедшая в лавку, чтобы купить для мужа табак, пала жертвой г-жи Фуаш, чьи сочувственные реплики считались в Клошмерле высшим проявлением великосветской учтивости. Содержательница табачного магазина слыла благовоспитанной дамой, внезапно попавшей в беду после смерти своего образцового супруга, который был рождён для высших административных постов. Г-жа Фуаш в совершенстве владела искусством задушевности, сразу же западавшей в сердца бесхитростных женщин. К тому же её репутация светской дамы всегда внушала доверие. Никто в городке не умел внимательно слушать и так тактично давать советы.

– Да, я многое перевидала, – обычно говорила она. – И не где-нибудь, а в высшем свете, моя дорогая. Какие балы давали в лионской префектуре, где собирались сливки общества. Я приходила туда так же запросто, моя дорогая, как вы приходите в мою лавку. И как всё с тех пор изменилось! Подумать только, я была на самой короткой ноге с супругой тогдашнего префекта и беседовала с ней так же, как теперь с вами! А теперь, на старости лет, я вынуждена заворачивать кульки. Но мне есть чем похвастаться, я спустилась с огромных высот. Грустно об этом думать. Ну что ж, такова жизнь! Как говорится, нужно быть выше своего несчастья. – Этот монолог заключал в сжатом виде легенду, которую г-жа Фуаш измыслила и распространила по всему Клошмерлю. Эта легенда не лишена была некоторых преувеличений. Когда Адриен Фуаш был жив, он действительно служил в лионской префектуре, но всего лишь в ранге консьержа. В этой должности, которую он занимал в течение двадцати лет, он прославился своей способностью неутомимо играть в манилу, всеми признанной ловкостью при игре в бильярд и умением вытягивать ежедневно дюжину порций абсента. Такие дарования сделали этого человека необходимым компаньоном чиновничьей братии, любившей захаживать в кафе. С своей стороны, г-жа Фуаш охотно принимала всевозможные любовные поручения от чиновников из канцелярии префекта. Она получала их корреспонденцию втайне от жён. Все чувствовали себя им обязанными, и семейство Фуашей пользовалось всеобщим уважением. После того как Адриен Фуаш скончался от белой горячки (эту печальную кончину приписали служебному пылу покойного), его супруга получила в управление табачную лавку, так как все знали, что она владеет опасными тайнами, способными привести к драматическому финалу благополучие многих семейств.

Госпожа Фуаш приняла табачную лавку с достоинством великосветской дамы, испытавшей жесточайшие превратности судьбы. Мало-помалу она безмерно возвеличила свою прошлую жизнь. Некоторая неграмотность её речи могла бы разоблачить излишества её воображения. Но клошмерляне не были знатоками классической риторики, и их собственной речи тоже были свойственны свои дефекты. Они ни на минуту не ставили под сомнение высокое происхождение г-жи Фуаш, их деревенское чванство видело в этом нечто лестное для себя. Возвышаясь над местными обывателями, г-жа Фуаш сделалась средоточием самых интимных секретов. Вполне сознательно она распределяла их среди клошмерлян.

И на этот раз, так же как обычно, почтенная содержательница табачной лавки позаботилась, чтобы женщины всего городка узнали о неприятном недомогании, поразившем потаённые места швейцара Никола. Его несчастье породило целое море сочувствия. Десятью днями спустя, когда швейцар появился на главной улице, опираясь на палку и едва передвигая ноги, сочувствующие дамочки переговаривались за его спиной, высунувшись из окон и вздымая к небесам сопряжённые кулаки:

– Вот такие…

– Подумать только!

– Да это и представить-то невозможно…

– Вы правы, это невозможно представить!

– На это, должно быть, страшно смотреть! – сказала громче других Каролина Лалиш с нижней части городка. Она испустила вздох ужаса, но её кривлянье никого не обмануло, так как Каролина Лалиш слыла самой любопытной женщиной в Клошмерле и её уже десятки раз ловили у замочных скважин.

Опухшие органы швейцара Никола приобрели величайшую популярность. Их необычайная величина неотступно занимала воображение горожанок. Г-жа Фуаш поддерживала всеобщее внимание, неторопливо отпуская умело отвешенные дозы свежих сообщений. Когда же она увидела, что внимание начинает ослабевать, она пустила в обращение другую великую новость:

– Теперь они начали шелушиться.

Одним словом, общественное мнение было взбудоражено до предела.

Итак, маленькая Роза отправилась к баронессе де Куртебиш. Она шла пешком по извилистой четырёхкилометровой дороге, пролегающей между Клошмерлем и горделивым замком Куртебишей, расположенном на опушке, в окружении вековых лесов. Замок Куртебишей возвышался над всей долиной, и смиренные клошмерляне много столетий подряд непроизвольно воздымали свои взоры к этому замку, который казался им необходимым звеном между земной юдолью и небесами. Пережиток этого чувства теплился и в сознании Розы Бивак. От малютки Розы многие требовали покорности, но она была до такой степени смиренна, что не знала, кому же именно следует покориться. Эта похвальная кротость и довела её до беды. Привыкшая подчиняться всему и всем, она запросто уступила Клодиусу Бродекену, не делая различия между подчинением такого рода и всякими другими подчинениями, легко ей дававшимися. Маленькая Роза Бивак во всём походила на своих предшественниц, средневековых женщин, которые прошли через горнило столетий, незаметные и забытые. В этой самой долине Клошмерля они когда-то занимались своим скромным трудом, рождением и выкармливанием детей. Они были неприхотливы, покорны и страдали молча, как животные в стойле. Ничего не уразумев в непостижимой катавасии, заставившей их родиться и жить, они смиренно покинули землю, где их присутствия никто не заметил. Роза Бивак была точной копией женщин минувших столетий: так же как они, она мало думала и никогда не рассуждала. Привыкшая пассивно повиноваться, она покорялась людям, обычаям, приметам и велениям природы. Поэтому ей были чужды угрызения совести и душевная тревога. Но с ней произошли поразительные вещи, и она испытывала нечто похожее на удивление. Впрочем, удивление тотчас же уступало место чувству непреодолимого фатализма: это чувство, одно из самых сильных чувств в человеке, маленькая Роза Бивак полностью унаследовала от предков. Она шла и думала: «Ну и ну!» и «Вот те на!» Эти формулы были полюсами её интеллектуальных возможностей. Иногда она ещё вставляла: «Забавная штука!» и «Ничего не попишешь!» Однако никто не стал бы утверждать наверняка, что всё это было настоящими мыслями. Словечки Розы Бивак скорее соответствовали первым шагам человеческого разума, ещё настолько зачаточного, что ему не дано было даже представить, какого размаха он мог бы достичь. Розу Бивак окутывали и пронизывали насквозь благоуханные испарения, источаемые ослепительным небом, ярким солнцем, свежим воздухом и всей красотой божьего мира. Всё это овладевало телом маленькой Розы, но нисколько не затрагивало её рассудка. Она увидела зелёную ящерицу, скользящую у её ног, и подумала: «Вот маленькая ящерица!» Она подошла к скрещению дорог, поколебалась и решила: «Вот моя дорога!» Она покрылась испариной и прошептала: «Ну и жара!» Этими замечаниями она выразила своё представление о сущности ящерицы, жары и своих колебаний.

Некоторые люди считали виновной и глупой маленькую Розу Бивак, ставшую девушкой-матерью в свои восемнадцать лет. Но видя, как она одиноко бредёт по дороге, свеженькая и здоровая, с неопределённой улыбкой, в которой было что-то детское и животное одновременно, я нахожу её трогательной, почти красивой и очаровательно смелой. Она принимала свою участь, не сопротивляясь, потому что отлично знала (несмотря на всё своё невежество), что нельзя плутовать с судьбой. Она отлично знала, что женский удел неизбежен, как ему ни противься, что всякой девушке предстоит стать матерью и способствовать всем своим существом родовым потугам природы.

Эта сельская девушка была красива немудрящей красотой и по-своему грациозна. У неё были сильные руки, крепкие ноги, широкий таз и налитая грудь. Плотное сложение маленькой Розы Бивак казалось специально предназначенным для трудов, её ожидавших. Глядя на эту малютку, трудно было не умилиться её простодушной смелости, не улыбнуться ей и не подбодрить её добрым словом. Она шла твёрдым и спокойным шагом, и её простоватое лицо озарялось величавым отблеском бремени, созревавшего в её утробе. Казалось, по дороге идёт сама молодость, бесшабашно уверенная в своих молодых силах и полная той непреложной юной беспечностью, которая спасает мир от гибельного засилия стариков. Маленькая Роза шагала как воплощение вековечной веры в земное счастье – иллюзии, питающей души бедных людей. Смелее, маленькая Роза Бивак, несущая в себе горести, грядущее и саму жизнь! Смелее, малютка: ведь тебе предстоит такой длинный и такой бесполезный путь!