Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Братцы, скажите, что случилось?
Выкрутив ему руки, двое стражников заставили Сунь Бина встать. Их товарищ зажег лампу на стене. В золотистом свете актер разглядел улыбающееся лицо Ли У и обратился к нему:
– Ли У, мы с тобой и в прежние времена не враждовали и в последнее время не конфликтовали, с чего ты хочешь навредить мне?
Ли У сделал пару шагов вперед, размахнулся и отвесил Сунь Бину оплеуху, которую скрепил плевком в лицо, и выругался:
– Актеришка вонючий, мы действительно никогда не враждовали, но ты злобствовал по поводу начальника Цяня. Твой брат лично подносит начальнику Цяню пиалы с рисом. Так что, прости, приходится тебя арестовать!
– Какая ненависть может быть у начальника Цяня ко мне? – удивился Сунь Бин.
Ли У усмехнулся:
– Память у тебя, брат, короткая! Разве не ты вчера своими устами изрек, что его борода не сравнится с порослью у тебя между ног?
– Ли У, – проговорил Сунь Бин, не сводя с того глаз, – ты человека грязью обливаешь! Когда это я мог говорить подобные слова? Что я: сумасшедший или дурак говорить такую чепуху?
– Ты и не сумасшедший, и не дурак, – сказал Ли У, – но душу тебе свиным жиром залило.
– Сухое дерьмо к человеку не липнет, – отозвался Сунь Бин.
– Сам сделал, сам и ответ держи! – рявкнул Ли У. – Одеваться будешь или нет? Не желаешь, так иди голым, быстрее все провернем. Нам тут некогда чесать язык с тобой, поганым актеришкой. Вот и покажешь сразу начальнику Цяню, сколько у тебя волос между ног!
4
Под тычками стражников Сунь Бин, спотыкаясь, вошел в судебный зал управы. Голова слегка кружилась, все тело ныло и пылало от множества ран. Он провел в заключении три дня. На теле у него копошились клопы и вши. За три дня тюремщики выволакивали его из камеры шесть раз, всякий раз с черной повязкой на глазах. На тело дождем падали удары плетьми и палками, после чего его тыкали обратно в стенку, как слепого осла. За три дня тюремщики потчевали его только раз мутной водой да одной чашкой прокисшего риса. Сунь Бина мучали невыносимые голод и жажда, все тело болело. Клопы и вши всю кровь ему наверняка успели высосать. Он видел, как эти маленькие кровососы поблескивают на стене целыми гроздьями, как пропитанные маслом пшеничные зерна. Он чувствовал, что не выдерживает, еще три дня, и точно помрет здесь. Он уже пожалел, что ради минутного удовольствия высказал слова, которые говорить не следовало. Пожалел и о том, что схватил ту тарелку свинины. Очень хотелось отхлестать свои щеки как следует, чтобы наказать себя за брань, которая натворила столько бед. Но стоило ему поднять руку, как в глазах помутилось, рука затвердела, как железная палка на морозе, заболела и тяжело свесилась с плеча, как бычье ярмо.
День был пасмурный, и в судебном зале горел десяток больших свечей из бараньего жира. Пламя свечей трепетало, повсюду летела копоть. От горящего бараньего жира разносилась едкая вонь. Голова снова закружилась, подступила тошнота, в желудке болталось что-то твердое, переворачивалось, на губах выступила вонючая жидкость. Его вывернуло наизнанку. Стало стыдно, появились даже угрызения совести. Он вытер рот и бороду и только собирался сказать что-то в извинение, как услышал разносящиеся из темных уголков по сторонам зала приглушенные, ритмичные, изощренные звуки: – «У… Вэй». Этот звук Сунь Бина сильно испугал, сначала он не понимал, что ему и делать. В этот миг один из конвоиров пнул его под сгиб колена, и он невольно опустился на твердый каменный пол.
На коленях оказалось легче, чем на ногах. А на душе значительно прояснилось после того, как желудок освободился от остатков еды. Он вдруг ощутил, что не стоит хныкать и дрожать от злости. Натворил что-то – отвечай. Подумаешь, снесут голову – рана с плошку останется. Судя по всему, жалеть его начальник уезда не станет, прикидываться дурачком тоже не стоит. Как ни крути, семь бед один ответ, не лучше ли показать геройский дух? Возможно, после двадцати лет на сцене, про него еще что-нибудь напишут и споют, тоже, считай, оставит после себя добрую славу. С этой мыслью он почувствовал, как горячая кровь забурлила в жилах и яростно запульсировала в висках. Сразу ослабли жажда во рту, боль в животе и немощность во всем теле. Глаза увлажнились, снова стали двигаться глазные яблоки. Голова тоже заработала лучше. В памяти пронеслось множество трагических обстоятельств, в которые попадали сыгранные им на сцене герои – настоящие мужи, а заодно и слова из этих арий.
«Пусть пес-чиновник бьет батогами, стиснув зубы, смогу я ответить за себя!»
Он выпятил грудь, поднял голову, а служащие, преисполненные сознанием своей власти в этой мрачной обстановке, продолжали тянуть свое:
«У… Вэй…»
Первое, что он увидел, подняв голову, был начальник уезда. Тот сидел с прямой спиной под доской с горизонтальной надписью «Честный и справедливый», в ярком свете от свечи, за тяжелым и увесистым канцелярским столом с кровавокрасной резьбой, с красным лицом и длинной бородой, внушительный, как статуя божества. Начальник уезда неотрывно разглядывал его. Сунь Бин невольно признал, что у того на самом деле была благородная внешность, он оказался не таким, каким его описывал этот болтун Ли У. Особенно борода, падающая на грудь, действительно длинная и шелковистая, как лошадиный хвост, каждый волосок дивный сам по себе. Невольно стало совестно, в душе зародились какие-то чувства сострадания к начальнику, словно к единородному брату после многолетней разлуки.
«В управе братья повстречались двое, в слезах помянули былое…»
Начальник уезда ударил деревянной колотушкой, и звонкий звук разлетелся по залу. От испуга только было расслабившееся тело Сунь Бина напряглось. Глядя на строгое лицо начальника, он сразу будто пробудился, поняв, что судебный зал не театральная сцена, начальник не бородатый молодец, а сам он не славный господин с расписным лицом[68].
– Коленопреклоненный, назови свое имя!
– Простолюдин Сунь Бин.
– Откуда родом?
– С северо-востока Китая.
– Сколько тебе лет?
– Сорок пять.
– Чем занимаешься?
