До полуночи одна минута - Галия Сергеевна Мавлютова

тут, там и вообще… На этом «вообще» всякие мысли закончились. Белов легко приподнялся и почти прыгнул, словно в пропасть обрушился.

Олеся ждала его; блестящий взгляд, лёгкий халатик, тяжёлый макияж. Из меховой опушки выпирала аппетитная грудь. В меру упитанное тело манило к себе, обещая не напоминать о грубой физиологии. Олег с жадностью припал к Олесиной шее, затем поднял губы повыше, туда, где над ухом вился шальной завиток.

– Ждала?

– Ждала-ждала! – задыхалась от волнения Олеся. – Есть будешь? У меня рыба и баранина.

Белова замутило. Что-что, но великая мастерица Олеся умеет испортить настроение. Ждала, волновалась, приготовила мясо и рыбу, что само по себе дело хорошее и вкусное, но умудрилась смешать в кучу два деликатеса. Кто же ест на ночь глядя форель и баранину? А то, что у Олеси на столе жареная форель, Олег не сомневался. Женщина просто помешана на этой рыбе.

– Мясо хочу. Мечи на стол баранину! – шутливо рявкнул Олег и, скрывая раздражение, прикусил Олесино ухо.

Вроде в шутку прикусил, но получилось зло, с сердцем.

Олеся обиделась и ушла в кухню. Загремела там посудой, зазвенела чашками. Белов прислушался, но не к внешнему шуму – он слушал себя. Словно приставил к собственной груди фонендоскоп, но не обычный, не медицинский, а другой, тот, которым можно прослушать душу. Эх, узнать бы, что творится там, внутри себя.

– Ты чего застрял? Проходи!

Олеся возникла в дверях, застилая ухоженным телом запахи и освещение. Уже ничего не было. Весь мир исчез. На планете осталась одна Олеся Кологривова. Взмахнув рукой, как дирижёрской палочкой, Белов шагнул вперёд. Возврата больше не было. Выбор сделан. Сегодня случится то, от чего он хотел отказаться, но не смог. Пусть всё идёт, как идёт. Нельзя отказываться от себя самого. Олег шагнул вперёд, и Олеся небрежно посторонилась. Она была уверена в себе и в своей красоте. Ни один мужчина не сможет от неё отказаться.

За столом они вяло перекидывались словами, как это делают супруги в многолетнем опостылевшем браке, словно всё важное уже сказано десятки лет назад, а нового ничего нет и не предвидится.

– Как там твой Артемич? Живой?

– А что ему сделается? Живой-живой, как новенький! – радостно сообщила Олеся, жуя деревянную зубочистку.

– Неужели? Вроде как при смерти был, а тут уже как новенький, – удивился Олег, оглядывая стол.

В кухне чисто, светло, скатерть льняная, без пятен. Не придраться, кругом ни соринки. Олеся хорошая хозяйка. Не чета жене Елизавете.

– Да-да, он стал как новенький! Ему заменили какой-то сосуд. У него раньше кровь в мозг не поступала, была вся в холестериновых бляшках. Так вот, отрезали кусочек, вшили новый; скоро на выписку наш Артемич. Кстати, он грозится, я слышала, что до тебя докопается. Сказал, из-под земли, мол, его достану, но свои бабки верну!

Олеся торжествующе сверкнула правым глазом, левый смотрел куда-то вбок.

«Косоглазие у неё, что ли, вот новости, – подумал Белов, – раньше не замечал».

– Из-под земли, может, и достанет, а вот сюда его руки не дотянутся. Какие бы длинные они у него не были! Так ведь, моя милая?

– Так-так! – с ликованием закивала Олеся.

Девушке нравились разные тайны и приключения. Всеми фибрами своей мелкой души Олеся Кологривова ненавидела скуку жизни. А с Олегом всё как в сериалах: машины, погони, засады, угрозы и любовь. Да-да, любовь! Не то, что у подружек. Там у них скука смертная, вечно полупьяный муж, суровый российский быт и сопливые дети в придачу. Азартную Олесю такая жизнь никоим образом не вдохновляла.

Поели, затем оба, не сговариваясь, прошли в спальню. Трёхкомнатная квартира принадлежала Олесиной маме, в настоящий момент надёжно закрытой в угловой комнате, чтобы не мешалась под ногами. Олег присел в кресло и, прикрыв глаза, прислушался к себе, краем глаза продолжая следить за Олесей. Женщина волновалась. Она давно разгадала сложную физиологическую конструкцию мужчины, с которым в течение шести месяцев урывками делила девичью постель – хотя огромное ложе, устроенное почти под потолком, девичьей постелью назвать было трудно. Странное сооружение дополняла приставная лестница, и если добавить, что на верхотуре нечем было дышать, так как рядом пылала пожаром восьмирожковая люстра, то большого желания лезть под потолок у Олега не возникло. Белов остался равнодушен к демонстрируемым прелестям, ему хотелось спросить: к чему, мол, столь возвышенное устройство вместо обычного дивана, но всякий раз вопрос повисал на языке. Олеся проворно взобралась по лестнице и сбросила вниз одеяло.

– Нам не понадобится! – решительным тоном констатировала возбуждённая женщина.

По комнате плыло и таяло марево запахов, заполненных без меры едкими и пряными нотками. И Олег вдруг почувствовал, как внизу живота забилась, запульсировала горячая волна. Он расширил ноздри, словно желая вдохнуть как можно больше воздуха, вскочил с кресла и резко сдёрнул Олесю с лестницы. Она обхватила его крепкими икрами и прижала голову к промежности. Запахи забились, завибрировали, в комнате исчезли все звуки, кроме яростного шума в ушах. Олег уронил женщину на ковёр, и они на короткое время превратились в двух животных. Когда всё закончилось, оба отползли друг от друга; каждый немного ненавидел и презирал другого за кратковременную слабость.

– А что мне сказать, если спросят про магнитный пропуск? – вытирая тыльной стороной ладони мокрый рот, спросила Олеся.

– Что-о-о?

– Откуда у тебя была магнитка на проход в компанию? Я же тебе гостевую магнитку отдала. А у нас все именные. Кто когда пришёл, кто во сколько ушёл – всё фиксируется в журналах. Я же думала, что будет по-тихому. Теперь спросят, а я не знаю, что сказать.

Белов долго не мог понять, о чём она, а когда дошло, громко расхохотался. Многие мужчины думают, что женщина загадка, что живёт душой, а думает телом. Нет, всё не так. Обычная баба переполнена страхом; кипит, но не любовью, и не животной страстью, а обычным житейским страхом. А скрыть чувства ума не хватает. Страх у неё через край переливается.

– Скажешь, что потеряла. Ну, украли. Гостевые-то у вас безымянные. Мало ли кто ходил по ней. Я уже её сбросил.

Олеся сдвинула ноги и промычала что-то невнятное.

– Чего опять?

– Ничего. Я так. Отдыхаю. – И после паузы добавила робко, словно чего-то испугавшись: – Знаешь, а у меня предчувствия нехорошие.

Белов уже натягивал джинсы, пытаясь втиснуть и без того впалый живот в стягивающий пояс модной одежды.

– Да брось ты! Какие ещё предчувствия? Ты бы лучше поднялась, я ухожу.

Олеся посмотрела на него плачущими глазами. Какая уж тут любовь? Стоит и смотрит сверху вниз, глаза равнодушные и пустые, словно не были они близки минуту назад. Поматросил