Блеф - Эдвард Брайант

Выстрелы зазвучали медленно, будто оглушительные раскаты грома, и он почти видел, как пули вылетают из стволов. Если это последняя наносекунда его жизни, что ж, он проживет ее с радостью. Времени еще много.

Его окутал холод, он почувствовал, что падает. Ниже, ниже, в глубины ада, холоднее самого кошмарного арктического мороза. Значит, так выглядит смерть? Увидит ли он вскоре себя лежащим на улице, окруженный душами других, погибших раньше его? Ощутит ли неодолимую тягу к ослепительному белому свету, туда, где бок о бок стоят Иисус Христос, Дева Мария и его покойная мать, с распростертыми объятиями ждущие его? Узнает ли он наконец, как выглядят Небеса?

Тогда почему же он чувствует, будто его сознание разлетается на тысячи кусков в тысячу направлений? Ощущает чередование сотен вспышек сильного жара и ударов холода абсолютного нуля? Внезапно ему показалось, что его представления о вечности – просто мгновения сна, по сравнению с истинной вечностью. Его представления о бесконечности – лишь песчинка в огромном океане песка. Молодой проповедник не мог отделаться от ощущения, что внезапно он каким-то образом слился воедино со всеми местами и временами, доступными осознанию, лишь для того, чтобы затем слиться с местами и временами, недоступными осознанию и лежащими за пределами реальности.

Смерть оказалась куда более сложным процессом, чем он себе представлял. Интересно, подумал он, пронзили ли уже его тело пули, разлетелся ли на куски череп, продырявили ли ему сердце и легкие?

К счастью, боли он не чувствовал. Пока что. Возможно, его избавили от этого неприятного атрибута смерти.

Однако было странно ощущать такую полноту и целостность именно тогда, когда на самом деле он разлетался на куски.

Странно, что небытие, сначала неописуемое и немыслимое, внезапно превратилось просто в полосу асфальта, расчерченную белыми линиями. Как пешеходный переход.

Самым странным было осознавать, что вместо того, чтобы лежать рядом с мертвым телом «Оборотня» со щупальцами, тоже мертвому, он жив. Пешеходный переход был залит кровью, но это была не его кровь, к счастью.

А что такое на нем лежит сверху? Как это сюда попало?

Лежавший поверх него груз соскользнул в сторону. Тот самый горбатый джокер, с которым он невежливо обошелся совсем недавно. Но сейчас горбатый лежал на спине, на глазах высыхая, словно труп, и погружаясь в асфальт. Молодой проповедник мог лишь догадываться, как это происходит, но четко понял, что горбатый джокер заплатил сполна за то, что спас ему жизнь.

Внезапно кто-то ткнул ему в лицо микрофоном. Подняв взгляд, проповедник увидел репортера телевидения. По бокам от него стояли его помощники, тоже наклонившись вперед. У звукооператора на запястье была пропитанная кровью повязка, а у репортера – свежая рана поперек всего лба. Камера была включена. Звук записывался.

– Эй, преподобный Барнетт, как себя чувствуете? – спросил репортер. – У вас не найдется нескольких слов для ваших…

Прежде чем молодой проповедник успел ответить, появился полицейский, который оттащил репортера в сторону. Другой полицейский ухватился за молодого проповедника и попытался оттащить его от горбатого джокера. Воздух разрывали завывания сирен, а огромное количество вращающихся красно-синих маячков придали окружающей обстановке новый оттенок сюрреализма.

– Отвали от меня на хрен! – заорал молодой проповедник, вырываясь от полицейского.

Он едва осознавал, что репортер записал все это, а потом тихо заговорил в микрофон.

– Вы первыми увидели это на Четвертом, ребята, – как священник выругался в общественном месте. Уверен, многие последователи Преподобного Барнетта задумаются, куда катится этот мир…

Молодой проповедник взорвался гневом, слыша слова этого наглого типа, но решил хранить терпение и молить Бога о том, чтобы его наказание пришло позже. Сейчас его беспокоила лишь судьба этого туза, джокера, кто бы он ни был, который спас его. Он стал на колени рядом с ним. Умирающий все глубже погружался в асфальт. Санитар присел рядом, озадаченно глядя на обоих.

– Спасите его! – выпалил молодой проповедник. – Вы должны спасти этого человека!

– Как? – беспомощно спросил санитар. – Я не знаю, что с ним, и… кроме того, я не могу даже коснуться его!

Это было правдой. Руки санитара прошли сквозь тело горбатого, он вскрикнул, отдергивая их, и тут же спрятал в подмышки, дрожа так, будто оказался на сильном морозе. Молодой проповедник вспомнил ощущение холода, то, которое у него было, когда он решил, что умирает. Небольшой, темный отголосок этого ощущения все еще гнездился в его душе, будто навязчивый призрак.

Он понял, что горбатому не поможет ни санитар, ни кто-либо еще. Горбатый превращался в бледный силуэт. Прямо на глазах проповедника он погрузился в асфальт еще на сантиметр. Остекленевшие глаза бедняги глядели в небо, он с трудом дышал, так, будто вдыхаемый им воздух не давал ему ни капли жизни.

– Кто ты? – спросил Лео. – Как нам помочь тебе?

Человек моргнул. Сложно было сказать, насколько он осознает себя.

– Меня зовут… Квазичеловек, – прошептал он. – Никогда еще не ощущал такой тяжести… так тяжело… так тяжело собрать себя вместе, даже сейчас.

Он кашлянул. Молодой проповедник оглянулся и увидел Белинду Мэй, присевшую рядом.

– Ты в порядке? – вежливо, но холодно спросил он.

– Да, – ответила она. – Что с тобой случилось?

– Не знаю, но, похоже, в этом замешан этот человек.

– Боже! Я его вспомнила! Лео, ты должен помочь ему.

– Как? Я даже коснуться его не могу.

В глазах Белинды Мэй появился знакомый озорной огонек.

– Ты священник, – сказала она тоном, очень похожим на тот, которым она сказала, что хочет залезть с ним в кровать. – Исцели этого беднягу!

Прошло уже много лет с тех пор, как молодой проповедник исполнял исцеление с помощью веры. Он отказался от таких поступков потому, что ему так посоветовали. Сказали, что в репортаже это не выглядит должным образом. Особенно – для человека, планирующего баллотироваться в президенты.

Несмотря на это, он не мог позволить этой благородной душе пропасть попусту. Нет, если в его силах… в силах Господа сделать это. Он поглядел на небо. Грозовые тучи озарялись вспышками далеких молний, грохот грома был едва слышен. Он глубоко вдохнул. Мысленно потянулся к тучам и к земле, спрятанной под асфальтом города, к первобытным силам творения. Собрал их воедино в своем духе, сконцентрировал в один шар энергии.

И погрузил руки в Квазичеловека. Целая гамма ощущений пронизала его, ощущений миров, которые он не познает никогда, по крайней мере, при жизни. Он заставил себя успокоиться, заставил себя игнорировать холод, игнорировать зуд в руках и жуткое онемение в пальцах.