Виражи Судьбы (СИ) - Теллер Тори

— Как думаешь, когда вы в первый раз увиделись?

— У Алана в доме, — пожал плечами Алекс, и улыбнулся. — Она меня бульоном кормила.

— Садись — два. Вы встретились на Коачелла в 2010-м, когда ты дрался с папарацци. Хэлл была там со своей группой «Dark arch». Последний раз.

Брови Сторма поползли вверх.

— Я бы ее запомнил! И, по-моему, это были поляки. Я даже подходил к ним…

— У их барабанщика было польское гражданство, но все они из России. И ты не «подходил», а пил с ними, Лекс! И Машку ты не помнишь, потому что тогда, она выглядела совсем иначе, потому что не была седой!

— Седой?!

— Да. Маруся — вовсе не голливудская платиновая блондинка. Такой ее сделал я. У нее просто абсолютно седая башка. И глаза до аварии были серо-карие… Она медицинский уникум. Ты ведь знаешь про катастрофу?

— Да, что-то такое ребята из «Мафии» говорили…

— «Что-то такое»?? Так ты значит, до сих пор не в курсе, за что они на тебя злятся? — мулат вытаращился на звезду экрана, и недобро захохотал.

Сторм внимательно взглянул на фотографа, в котором сейчас о его ориентации говорили, пожалуй, только подведенные глаза. Перед ним снова стоял прежний Михаил Коэнте, Мик, Фестиваль — эмигрант из России, и просто рассерженный дворовый пацан.

До встречи с актером у Марины была целая жизнь, о которой он никогда не спрашивал. Его устраивала та информация, которую давала она сама. В его мире было принято свято блюсти личное пространство и уважать решения партнера.

В семье Олле-Стуре так воспитывали — не лезть с лишними вопросами.

Вот только он не знал, что между действительно близкими людьми не бывает лишних вопросов. И опыта благополучного разрешения подобных ситуаций у него не было. К тому же только сейчас до Алекса стало доходить, насколько она стали близки, и как редко за все время их «отношений», он давал ей понять, что ценит, или гордится, или благодарен…

Сторму не важны были интересы или успехи девушки — важно было ее физическое присутствие, и те чувства, которые она в нем вызывала. Он, как и его клыкастый персонаж, считал ее своей по умолчанию — а все остальное значения не имело.

Но, оказывается, он лукавил сам с собой, потому что будь она рядовой, обычной хорошенькой старлеткой, он бы давно забыл о ней думать. Вернее, забыл бы, после того, как пару раз трахнул. Ведь, в отношениях с Хэлл в начале он так и предполагал…

— Рассказывай! — вздохнул парень. — Пожалуйста… И дай мне еще пива.

Эпизод 47

Семья — это те, кто сражается за тебя,

и за кого сражаешься ты.

Майкл ворочался без сна. Правильно ли было вмешиваться?

Поднялся, открыл огромную раму, впустив в лофт сырой холодный воздух.

На рабочем столе перед окном зашелестели страницы альбома. Мулат подошел, завернул его в хрусткую бумагу, затем — в ткань и убрал в сейф.

Вернулся к столу, уселся в удобное кресло и ткнул пальцем в клавиатуру. Монитор неохотно отозвался, набирая свечение. Майкл нетерпеливо барабанил пальцами по столешнице.

Наконец, рабочий стол засиял его постером к «Swan Lake» — тремя женскими фигурами, переплетенными между собой и словно прорастающими одна из другой — экспрессивными, ослепительно белыми, словно на ярком свете, с намеком на цвет и одежду из разных эпох. Изображение было поделено фоном на две части: с одной стороны он был дымчато-серым, у женских фигур — почти черным. С другой — серый становился светлее, слегка наливаясь голубым и хаки.

Едва намеченные у краев, но все же читаемые, тонкие контуры проявляли две мужские фигуры в профиль, спиной к женской середине, выделяя на светлой стороне обшлаг рукава шинели с форменными нашивками и крупной, сжатой в кулак, мужской ладонью, и, на темной — обтянутую перчаткой более изящную мужскую кисть, пальцы которой удерживали раскрытый «Брегет». Часы, в отличие от фона, были изображены четко: блеск золота знаков на циферблате, гравированного корпуса и цепочки делал их почти живыми и наделял значимостью персонажа…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Три женщины, три возраста и одна непростая судьба.

Может, у четвертой все сложится иначе — более счастливо?

Когда-то семья Краузе вмешалась в его жизнь и изменила ее. Вернее, просто дала шанс выжить и остаться человеком, безо всякого переносного смысла. И теперь он возвращал долг, пытаясь не дать исчезнуть последней из этого рода. Хотя, кому он врал… С тех пор, как Маруська нашла его в подъезде — замерзшего, голодного пацана — и накормила своим школьным завтраком, это уже была и его семья.

Ей было семь, ему — одиннадцать. Но эти четыре мишкиных года вместили опыта куда больше, чем положено ребенку.

Когда менты сложили его мать в мешок и как мусор вынесли из квартиры, здоровая мордатая тетка из опеки велела ему собирать вещи. Пацан неохотно пихал несвежие тряпки в рюкзак, как вдруг на пороге появилась Маринка за руку со своим отцом.

Красивый высокий мужчина взглянул упирающемуся Мишке в глаза, подмигнул и произнес тетке тоном, не терпящим возражений:

— Оставьте мальчика! Мы оформляем патронат.

И сунул ей в лицо свой паспорт.

Та злобно выхватила его свободной рукой и попыталась открыть, не отпуская куртку Фестиваля. Когда у нее не получилось, она пнула подростка к вошедшим и равнодушно пробубнила:

— Держите, а то сбежит.

Открыла документ и, вынув оттуда доллары, не глядя сунула себе в карман. Затем вернула паспорт владельцу, крепко державшему чумазую холодную ладошку. Документ у нее взяла девочка и взглянула на отца.

Их взгляды пересеклись, и Мишка увидел в них столько взрослого взаимопонимания, что чуть не заплакал — на него никто и никогда в жизни так не смотрел.

— Вы не запишите мои координаты? — поинтересовался Машкин отец.

— А зачем? Если вы оформляете опекунство, вы сами нас найдете. А сегодня мы с вами не виделись! Как и с этим… «загорелым» мальчиком. Он — просто сбежал… Да, девочка?

— Нет, инспектор, — голоском невинного младенца откликнулась Марина, передавая паспорт отцу. — Мы с папой забрали его к нам жить! И меня дома учат не врать.

— В вашем кармане среди мертвых американских президентов моя визитка, — со спокойной улыбкой добавил ее отец. — Найдите время и позвоните. Проявите инициативу — и всем будет хорошо. Поняли меня?

Он убрал паспорт во внутренний карман элегантного пиджака и на уровне груди выразительным международным жестом потер указательный и большой пальцы, наблюдая, как в бесцветных глазах соцработника загорается жадный блеск.

— Вещи мальчика будете брать?

Фестиваль растерянно обвел взглядом обшарпаную, прокуренную комнату, и тоскливо покосился на собранный рюкзак.

— Миш, хочешь что-нибудь отсюда взять? — насупившись, спросила девочка.

Он опустил глаза и помотал головой.

— Ну и ладно. Новую жизнь надо начинать с новыми вещами, — подытожил ее отец. — Пошли, ребята!

***

Так началась его вторая жизнь, в которой никто не мог назвать его сиротой, «негативом» или «шоколадкой» — все получали по зубам.

Дрался не только парень — дралась и девчонка, которую он считал своей сестрой. Дралась за своего обретенного брата, и ее иногда боялись даже больше, потому что орала и кусалась она так, что помнилось потом долго — дольше, чем сходили синяки и заживали болячки.

Позже, когда, избежав несуразной подростковой угловатости и комплексов, его Манька, — Манюня, Маруська, Руся, Мара (ой, как он ее только не называл!) — на удивление быстро хорошела, Мишка тенью сопровождал ее везде, где могли поджидать возможные воздыхатели.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С четырнадцати лет на пару месяцев его отправляли в летние скаутские лагеря Канады и США — подучить язык, пообщаться с другой культурой. И каждый раз возвращаясь, он испытывал это сладкое чувство, которое можно выразить только одним словом — «домой»…

Как же он был благодарен этим легким странным людям, открывшим дверь и сердца сыну наркоманки, оборванцу неизвестных кровей, давших ему образование и возможность чувствовать себя человеком!