Красная перчатка - Виталий Гладкий

Любекские грамоты с законами разъезжались по всем городам Ганзейского союза. К примеру, немецким купцам, торговавшим с Великим Новгородом, запрещалось брать у русских товар в кредит, торговать подделкой, продавать товар по мелочам — только оптом, а также вершить самосуд. Если же новгородцы были недовольны торговлей с немцами, они должны были направлять своего посланца прямо в Любек. Любекцы в своей гордыне считали, что человек не видел мир, если не побывал в Любеке. Об этих порядках в столице Ганзы рассказал Истома, на что Жеральд лишь насмешливо фыркнул: «Эти глупцы считают, что весь мир заключен в их полной мошне. Есть и города побогаче Любека, и купечество не беднее, чем здесь».

Пока Вышеня знакомился с городом, мсье Ламбер занимался торговыми делами, да так успешно, что уже к вечеру и меха, и семга были проданы оптом. Похоже, у храмовников имелись хорошие связи среди любекских купцов. На руки юноша получил немного — всего тридцать золотых любекских гульденов[52], хотя знал, что одни лишь шкуры бобра шли по цене в десять новгородских гривен[53], или, если перевести на любекскую монету, двести гульденов. На что мсье Ламбер, снисходительно улыбнувшись, ответил:

— Носить с собой кошелек с большой суммой опасно для жизни. Здесь много лихих людей, которые даже за грош перережут горло любому и при этом не испытают никаких угрызений совести. Мой вам совет — не верьте в этих краях никому и ничему — и вы избежите опасности. А вот остальные ваши деньги… — И кормчий положил на раскрытую ладонь юноши прямоугольный кусок вычиненной кожи, на которой были хорошо видны четкие оттиски каких-то знаков.

— Что это?! — удивился Вышеня.

— Я же сказал: ваши деньги, мессир. Предъявив этот кусочек кожи нашему человеку, вы сможете получить любое необходимое вам количество монет в любом городе Европы. Естественно, в пределах тех денег, что я выручил за меха и рыбу… — Тут мсье Ламбер назвал сумму и продолжил: — Это своего рода расписка-чек. Вам лучше зашить ее в одежду, желательно в исподнее; уж его-то точно с вас не снимут, если случится какая-нибудь неприятная история. А теперь запоминайте… — и кормчий начал диктовать адреса и имена казначеев храмовников, обрисовывал их внешность.

Вышеня повторял вслед за ним, слово в слово. Спустя полчаса юноше уже казалось, что он не только давно знает этих людей, но даже видит их внутренним зрением. После того как Вышеня «сдал экзамен», подробно рассказав мсье Ламберту все, что тот вдалбливал ему в голову, кормчий с удовлетворением сказал:

— Хорошо. Повторяйте это каждый день — как молитву. Без повторений память может подвести, что для вас крайне нежелательно. И никаких записей! Завтра я сведу вас с ростовщиком, который будет оказывать вам услуги в Любеке. Спокойной ночи, мессир.

— Спокойной ночи, мсье Ламбер. Благодарю вас…

Кормчий слегка улыбнулся, кивнул на прощанье, изобразив поклон, и покинул комнату.

Едва он исчез за дверью, появился Истома с корзинкой, откуда торчали головки бутылок. Кормчий отослал его прикупить доброго вина для господина, но Вышеня теперь понял, что мсье Ламберт не хотел, чтобы холоп знал о расписке на кусочке кожи. Он поторопился спрятать ее в кошелек с намерением заняться швейными делами с утра пораньше.

— Свободен, — сухо сказал Вышеня.

И он, и Истома понимали, что о доверительных прежних отношениях не может быть и речи. За какие-то считанные месяцы юнец, беззаботный и бесшабашный сорвиголова, превратился в серьезного молодого человека, готового к любым неожиданностям. Он не мог простить Истоме предательства и держал его при себе только по настоянию мессира Реджинальда.

— Так я пошел?.. — немного помявшись, спросил Истома.

— У тебя стало плохо со слухом?

— Все, все, ухожу… Удобной постели, боярин, и хороших снов. — Истома поклонился и вышел.

Вышеня понимал, почему холоп хотел остаться в его комнате. На постоялом дворе, где мсье Ламберт приискал временное жилище для юного мессира, слугам не предусматривались отдельные помещения, и те спали в конюшне или на сеновале. Истоме, понятное дело, хотелось поспать хоть на полу в комнате хозяина, но на мягкой шкуре, в тепле. К тому же вино, которое он купил в лавке почтенного виноторговца, судя по запаху, показалось ему просто превосходным, и пить его в одиночестве, по мнению Истомы, было просто грешно.

Глава 9

Пир и «Меля»

Пиршество по случаю завершения первого дня турнира было устроено совершенно роскошное, столы накрывались с изрядной выдумкой. На одном из них высилась фигура сахарного единорога размером с пони, а стоявший у него на спине леопард, слепленный из разных орехов на меду, держал в одной лапе флаг Бретани, а в другой — букет цветов.

Уже известный нам карлик, страж «Золотого дерева», вместе с подружкой-карлицей, изображавшей пастушку, одетую в затканный золотом костюм, въехали в пиршественный зал верхом на громадном льве с гербом герцога Жана Бретонского. Лев открывал рот посредством скрытой в нем пружины и декламировал стихотворную поэму в честь «прекрасной» наездницы. Лев был выдумкой жонглера Франсуа; стихи сочинил тоже он. Новый приятель бретонца, шпильман Рейнмар, спрятавшись внутри фигуры, являлся голосом и движущей силой «говорящего» льва — его передними лапами — задние катились сами на маленьких колесиках.

Угощенье было разнообразным и обильным — герцог Жан не ударил в грязь лицом перед своими гостями. Видимо, он задался целью посрамить недоброжелателей, упрекавших его в скупости и скудном образе жизни, не подобающем столь сиятельной персоне. Зажаренные целиком олени, окорока дикого кабана, медвежатина, павлины и лебеди, громадные пироги, сладости и заморские фрукты… Под мясо — разнообразные соусы. Ну и, разумеется, знаменитые французские вина рекой, хотя на них налегали те, кому завтра не нужно появляться на ристалище.

На пиру присутствовали кроме Франсуа и Рейнмара и другие бродячие жонглеры, менестрели, а также исполнители баллад — гистрионы. Под аккомпанемент лютни и виолы они спели по единодушной просьбе всех пирующих «Песнь о Роланде», верном рыцаре Карла Великого, погибшем в Ронсевальском ущелье в битве с испанскими маврами. В ответ певцы получили одобрительный рев разгоряченных вином рыцарей и дождь серебряных монет, просыпавшихся на них, как манна небесная.

Пока другие трудились в поте лица, надрывая глотки, проныра Франсуа увел бутафорского льва в подсобное помещение, строго сказав карликам: «Брысь!» После чего он добыл Рейнмара из деревянного чрева, где, по правде говоря, было тесновато и жарко, и увлек его на поварню, освежиться добрым вином и подкрепить силы свиным окороком. При этом им пришлось выдержать настоящее сражение с буфетчиком герцога, следившим за расходованием продуктов, — тот был, как и Жан Бретонский, еще тем скрягой, и вторжение приятелей в святую святых посчитал преступлением против его высочества.