Кровавая жертва Молоху - Оса Ларссон

Что она себе вообразила? Что она избавилась от них? Эмансипированная женщина! Эмансипация придумана для богатых наследниц и барышень в усадьбах. Ей приходят на ум слова Стриндберга, с которыми Жан обращается к фрёкен Жюли: «Во мне сидит бедный батрак».

В ней сидит ребенок нищих арендаторов чужой земли.

И этого голодного ребенка разглядел в ней Яльмар Лундбум. Он не хочет ее. Достаточно посмотреть, как он ерзает на стуле. Пыхтит, как загнанное животное.

– Я ухожу, – говорит Элина, стараясь придать голосу всю возможную холодность. – Но у меня есть еще одно дело.

И она рассказывает, что жениха Щепки перевели на другую работу. Заявляет, что это несправедливо, но не рассказывает о посягательствах управляющего Фаста, просто не может, ее давит стыд. Еще чего доброго он спросит, не Фаст ли отец ребенка.

Яльмар отвечает, что не его дело интересоваться тем, как распределяется работа. Он знает, что Фаст порой бывает суров, но он справедлив.

Элина кивает и направляется к двери. Больше сказать нечего. Лундбум не пытается уговорить ее остаться. Это их последняя встреча, хотя они еще не знают об этом. Элина торопится выйти из кабинета, потому что слезы струятся по щекам.

Яльмар Лундбум смотрит ей вслед и думает, что, будь он у нее единственный, она бы так и сказала.

Элина бредет домой и думает: «Что мне делать? Что мне теперь делать?»

Майя Ларссон не спала. Прислонив свой велосипед к покосившемуся крыльцу, Ребекка заглянула в окно. Там за кухонным столом сидели напротив друг друга Майя и ее мужчина.

«Они похожи, как брат с сестрой», – подумала Ребекка, глядя на них в профиль, поскольку они сидели с двух сторон стола. Майя со своими пышными седыми волосами, заплетенными в тысячу косичек. У мужчины – пышная шевелюра того же цвета, челка то и дело падает ему на глаза.

Ребекка постучала. Через некоторое время Майя крикнула: «Войдите!» В кухне уже была она одна.

– Ребекка, – проговорила Майя, жестом приглашая ее за кухонный стол. – И собака. Как мило.

– Прости, – сказала Ребекка, – я не хотела пугать… как его зовут?

– Да нет, не обращай внимания на Эрьяна. Он стесняется людей. Хочешь кофе? Или пива?

Ребекка покачала головой и уселась.

– Прости, – сказала она. – Прости, что я так странно себя вела, когда ты начала рассказывать про мою маму. Я просто… даже не знаю.

– Понимаю. И даже лучше, чем ты думаешь, – проговорила Майя и достала сигарету.

– Как чувствует себя твоя мама?

– Моя бедная мамочка. Я думаю, что она не должна умереть, пока я не научилась отличать то, чего хочу, от того, на что надеюсь.

– Что ты хочешь сказать?

– Да так, это даже глупо. Мне скоро шестьдесят. Но вот тут…

Она постучала кулаком по груди, глядя в глаза Ребекке.

– …живет маленькая девочка, которая надеется, что мама скажет ей важные слова, пока не поздно.

– Какие именно?

– Ну, знаешь, хоть что-нибудь такое… Например, «прости». Или что она любит меня и гордится мной. Или что-то типа: «Понимаю, что тебе пришлось нелегко». Сама понимаешь. Ирония судьбы. Она оставила меня и уехала, когда мне было двенадцать, – встретила мужчину, который сказал: «Никаких спиногрызов». И как я только не клялась, что ничем не обременю. Но она…

Рука Майи поднялась в воздух и описала несколько кругов.

– Мне пришлось жить у тетки и ее мужа. Он был интересный человек. Приклеивал безделушки к подоконникам и журнальным столикам, чтобы они стояли на одном и том же месте. Подозреваю, что у них с мамой было некое экономическое соглашение, из-за которого они согласились взять меня. Она всю жизнь тосковала по мужской любви. А я… сейчас я уже старая, но всю жизнь мужчины были от меня без ума. А меня это никогда не интересовало.

Майя попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

– А этот?

Ребекка указала взглядом в потолок.

– Эрьян? Однажды он пришел ко мне в дом, чтобы проверить показание счетчиков воды. И остался. Как, бывает, собака прибьется к дому.

Она почесала Щена под подбородком.

– Он знает, что я не верю в большую любовь, – продолжала Майя. – Но не против компании. К тому же он хорошо умеет отличать то, чего хочет, от того, на что надеется. Эрьян хочет, чтобы мы жили под одной крышей и все время были вместе, но у него хватает ума на это не надеяться. Он принимает меня такой, какая я есть. Не надеется, что я изменюсь. Он всегда всем доволен. Добрый. Спокойный. Эти качества в мужчинах часто недооцениваются.

Ребекка рассмеялась.

– Что? – спросила Майя, зажигая новую сигарету от почти докуренной.

– Подумала о своем друге, или как его еще назвать, – сказала Ребекка. – Довольный, добрый и спокойный – эти качества ему свойственны менее всего.

Майя пожала плечами.

– То, что важно для меня, не обязательно должно быть важно для тебя.

Ребекка подумала о Монсе. О том, как он не находил себе места, приезжая в Кируну. Ему всегда было либо «чертовски холодно», либо «чертовски много комаров». Зимой слишком темно, а летом слишком светло, так что он не мог заснуть. Собаки были слишком грязные и слишком резвые. Вокруг было слишком пустынно и слишком тихо. Вода в реке была слишком холодная.

Ребекка все время ощущала, что должна что-то придумывать, чем-то занимать его, когда он приезжал. С ним не получалось просто быть.

– Мне пора перестать надеяться, что он изменится, – сказала Ребекка.

– Да, надежду надо держать в узде, – согласилась Майя Ларссон. – Хотеть чего-то – это совсем другое дело. Как с моей мамой. Я хочу, чтобы она сделала то, о чем я тебе говорила, взяла меня за руку и сказала, что любит меня. Но мне пора перестать на это надеяться, потому что этого не будет. И когда я перестану надеяться, то, наверное, стану свободной.

– Сколько ей осталось? Я даже не знаю, что с ней.

– О, я думаю, она может уйти в любой момент. Рак печени. И метастазы по всему телу. Ее подкармливают через капельницу, но она почти совсем не мочится. Так что, видимо, отказывают почки. А это значит… Ну, сейчас мне нужно выпить пива. Ты уверена, что не хочешь?

Ребекка поблагодарила и отказалась, и Майя достала из холодильника банку. Открыв ее, она сделала большой глоток прямо из банки.

Некоторое время обе молчали.

– Моя мать тоже уехала к новому мужчине, – проговорила Ребекка.

Она сама слышала, как жестко звучал ее голос.

– Но я не захотела поехать с ней. Иногда она посылала мне открытки. «Здесь уже цветут яблони». И все. «Твой младший братик – самый симпатичный младенец на свете». Ни слова о том, что она скучает по мне. Или сама понимаешь: «Как у тебя дела?» Ты права – пустые надежды изнуряли меня больше всего.

– Это и есть самое трудное, – проговорила Майя Ларссон, разглядывая свое отражение в темном оконном стекле. – Прийти в гармонию с тем, что есть. С тем, каковы другие люди. С тем, что у тебя самого внутри. Потому что ты расстроен, зол, напуган. Иногда. А иногда, если повезет, тебе бывает весело и легко на душе.

– Да, – отозвалась Ребекка. – Мне пора домой. Так что твой бедняга может снова спуститься в кухню.

Майя Ларссон ничего не ответила. Она лишь устало улыбнулась, продолжая курить. Ребекке было тяжело оставить позади себя ту тишину, которая установилась между ними. Некоторое время обе сидели в молчании.

Умершие женщины, матери, бабушки – все словно тихонько вошли и заняли пустые стулья вокруг стола.

В темноте на втором этаже стоял мужчина Майи Ларссон и смотрел, как Ребекка выходит из дому и берет свой велосипед.

Проклятый пес рылся в куче компоста за домом.

Он слышал, как Ребекка позвала собаку.

– Ко мне! Пошли.

Пес продолжал свое занятие. В конце концов ей пришлось отложить велосипед и увести его, взяв за ошейник.

Ребекке с трудом удавалось держать собаку и одновременно выводить велосипед на дорогу. Пес с тоской глядел в сторону кучи компоста, когда она уводила его.

«Исчезни, – подумал мужчина, стоявший на втором этаже. – А то сам туда попадешь».

– Девяносто восемь, девяносто девять… сто! Я иду искать!

Кристер Эриксон и Маркус играли в прятки. На этот раз Кристеру выпало водить, и он бродил по первому этажу, открывая двери шкафов и восклицая: «Ага! Попался!» – чтобы тут же огорченно добавить: «Ах ты, черт, и тут его нет!»

Со второго этажа до него отчетливо донесся детский голос, сказавший:

– Уйди, Вера, ты все портишь.

Продолжая искать, он отправил эсэмэску Ребекке Мартинссон:

«Мы играем в прятки. А что делаешь ты?»

Он невольно улыбнулся самому себе, своему желанию хорошо выглядеть в глазах Ребекки. Случалось, что он затевал стряпню только для того, чтобы послать ей эсэмэску: «Пеку фруктовый хлеб, очень полезно. А что делаешь ты?»

Маркуса он обнаружил в ванной.

– Как ты можешь делаться таким маленьким? – с восхищением спросил он, помогая мальчику вылезти из корзины для грязного белья.

– Давай еще! – сказал Маркус. – Мы можем поиграть на улице?