Обнаженный меч - Джалал Баргушад

Бабек внимательно оглядел все вокруг родника: "Куда же тянутся эти следы?!" Одни уходили в сторону Билалабада, другие - в сторону Базза. Были и следы, что возвращались в Гранатовую долину. Бабек приуныл - после такой гонки, стой и путайся в следах.

Спутники его мерзли в седлах. Долго ли придется здесь ждать? Бабек задумчиво произнес:

- Пора покормить коней, боюсь - заболеют. И устали они изрядно. Подумайте только, какой путь за ночь одолели. И до Баба чинара еще целый переход. Если согласны, передохнем в Доме милости. Потом продолжим путь... Следы раздваиваются.

- Сынок, этот мороз вконец извел нас, - согласился Шибл. - Где скажешь, там и передохнем.

- Шибл правильно изволил сказать, - сказал Горбатый Мирза, растирая руки. - Чего уж нам бояться, сынок? И без того тела наши от стужи одеревенели. Хочешь - прямо в снег повалимся" лишь бы отдохнуть".

- Но предупреждаю, в Доме милости еще холоднее, чем тут, снаружи. Что поделаешь! У нас нет выбора. - Бабек о чем-то подумал, потом повернулся к Муавие. - Ты, братец, посторожи-ка здесь, у родника. Мы будем в Доме милости. Если, все может случиться, заметишь разбойников немедля дай нам знать.

- Слушаюсь! - возгордившись поручением, Муавия выпрямился в седле. Поезжайте и будьте спокойны...

Всадники направили своих коней к Дому милости.

Сумасшедший ветер заносил снегом выбоины и ямы. Голые деревья садов гудели. Тутовники, засыпанные снегом, походили на больших белых ежей. Вдоль дороги, ведущей к деревне, изредка попадались "деревья смерти". На них раскачивались обледенелые тела. Село Билалабад выглядело более скорбным, чем мост Рас-аль-Чиср, и повидавший на своем веку много несчастий двор Зеленых ворот Багдада. Будто в этих местах погулял меч кровавого палача Масрура. При виде мертвых тел сердце Бабека начинало биться еще учащеннее. Он крепко сжимал рукоять своего меча: "Ладно-ладно, "колосс на глиняных ногах"! Посмотрим еще, чья мать поплачет. Придет время, и на одном из этих "деревьев смерти" повесят сына твоего - наследника Амина. Клянусь молоком матери, до последнего дыхания не вложу меч в ножны! Знать бы, где разбойники, лишившие радости нашу деревню. Пока не отомщу этим подлецам, никуда не уйду! Эх, мир, мир, где же табуны покойного Салмана? Где Мобед-Мобедан? Каким радостным был он, повязывая нам шерстяные пояса! Где ты, великий Ормузд, приди же на номощь! Многие мои сверстники спят под этими снегами вечным сном. Тяжело это, тяжело!.."

Во всех этих бедствиях Бабек винил убийцу своего отца Лупоглазого Абу Имрана. Ему казалось, что если бы не главарь разбойников, то халифский военачальник никогда бы и не узнал дороги в их деревню. Сколько храбрых хуррамитов покоится сейчас под снегом. Бой был внезапным и жестоким, потому огнепоклонникам и не удалось снести павших в Дом упокоения. Все население вышло на бой - даже дети, девушки, старики, старухи, кормящие матери. Одни пали, уцелевших мужчин и женщин, полонив, отправили на невольничьи рынки. Старики и старухи, удалившись в пещеры Базза и Карадага, ютились в них. Баруменд успела вместе с другими беженцами уйти в горы. Вернувшись из неволи в родные края с караваном Шибла и найдя сыновей, Бабека и Абдуллу, живыми и здоровыми, Баруменд обрадовалась. А теперь она вместе с младшим сыном Абдуллой вела счет черным дням в одной из холодных пещер и ждала, когда же Бабек навестит их. Бабек тоже соскучился по матери, но повидаться с нею не выдавалось случая.

Тулупы всадников, покрывшись ледяной коркой, громко шуршали и хрустели. Всем было холодно, но никто из самолюбия не показывал виду. Бабеку хотелось хоть на миг заглянуть к себе домой. Сокол на его плече проклекотал, словно бы подтверждая: "Хорошо бы". Трудно было по такой погоде отыскать дорогу к дому. На заборе сидели снегири. Здесь, в родной деревне, Бабек не однажды слышал их, он растрогался: "Вы скажите, милые птицы, в какой стороне наш дом?" Но снегири знай себе щебетали.

Бабек заблудился в родной деревне. Не знал, в какую сторону направить коня. Ветер то с треском валил отягощенные снегом деревья, то, завывая, сбивал гроздья сосулек с голых ветвей и они падали на головы всадников. Буран обломил ветвь большого тутового дерева, и преградил дорогу. Бабек глянул на ствол дерева и увидев в нем небольшое дупло, помрачнел:

- Это тутовое дерево - наше! А вот наш дом, - сказал он.- Но как же мне теперь пригласить вас в свой дом? Видите, во что он превращен?!

Слезы душили его.

Бабек, натянув поводья и пригнув голову, под сломанной веткой еле протиснулся во двор: "Великий Ормузд, что я вижу?! И это - наш двор?!"

Дом Бабека был разрушен до основания. Только опаленные с боков столбы да красные ворота устояли. Турьи рога, прибитые над воротами, заметенные снегом, затвердевшим от мороза, срослись. Двор пестрел следами диких животных. Бабек замер, подобно глыбе гранита.

Шибл, хлестнув своего коня плеткой, въехал во двор и, опустив руку на плечо задумавшегося Бабека, тихонько тряхнул его:

- Сынок, сто раздумий не погасят одного долга. Зло никогда не оставалось безнаказанным. Наступит день и Золотой дворец увидим в таких же руинах.

Горбатый Мирза попытался тоже что-то сказать, но от стужи только застучал зубами.

- Видите, видите? - воскликнул Бабек, которого одолевали слезы: - Какая напасть! Идем!

И Горбатый Мирза и Шибл не знали, чем утешить Бабека. Когда они сворачивали к Дому милости, во дворе дома Бабека раздался дикий вой. Кони испуганно шарахнулись. Горбатый Мирза еле удержался в седле. И Шибл чуть было не скатился с коня. Один Бабек словно врос в седло. Он мгновенно наложил стрелу на тетиву и выстрелил. Из ямы выскочил серый, страшный бирюк и, клацая зубами, кинулся на Бабека: - Куда ты, тварь? Получай!

Стрела Бабека вонзилась волку в голову. Горячая кровь, клубясь паром, стекала и окрашивала снег в алый цвет. Разъяренный хищник был не сражен, а только ранен. Он, урча, греб снег острыми когтями, обдавая Бабека снежной пылью. Гарагашга фыркнул и заржал, приподнялся на передние ноги и лягнул волка, готового броситься на всадника. Волк отлетел. Затем встал из последних сил и, ударив окровавленными лапами по ногам Бабека, вдетым в стремя, попытался стащить его с седла. Бабек выхватил меч и обрушил его на голову хищника. Волк повалился на снег. Со страху и Горбатый Мирза и Шибл побледнели. А, может, не со страху, а от холода. Горбатый Мирза был не в состоянии выговорить ни слова. Он, заикаясь, силился что-то сказать Бабеку. В ушах у него звенело. И Шибл весь дрожал в седле. Все произошло так неожиданно и быстро, что никто не успел опомниться. Бабек же, сойдя с коня, как ни в чем не бывало чистил снегом свой окровавленный меч. Он вновь печальным взглядом окинул двор, но едва поднялся в седло, как его будто молнией поразили. В яме, в снегу, увидел деревянную колыбель своего младшего брата Абдуллы. В ней валялись кости, обглоданные волком, а рядом виднелись следы его самого, хозяйничавшего во дворе: "Великий Ормузд, что же это творится? Люди переселяются в логова волков, а волки - в жилища людей?"

Ветер выл, занося снегом труп волка с оскаленной мордой.

Только мохнатый хвост его торчал из-под свежего сугроба.

С ужасом глядя на пустую колыбель, Бабек сорвал с тутовой ветки кусок льда и провел им по пылающему лицу. Потом, потерев руки, пришпорил коня:

- Едем?

Черные вороны без умолку галдели над головами всадников спешащих в Дом милости. Бабек, не выдержав более, подкинул сокола, сидящего на плече:

- Покажи-ка этим воронам!

Сокол, звеня колокольчиком, взмыл в небо.

XXI

ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СМЕРТЬЮ

Настоящий храбрец в бою становится обнаженным мечом.

Снег толстым слоем лежал и вокруг Дома милости. И метла, и голик у дверей покрылись льдом, отяжелели. На стыках опор с перекладинами пустовали похожие на пригоршни гнезда ласточек. Эти, слепленные из глины узорчатые гнезда напоминали людям о вестницах весны. Кто знает, может, чуткие птицы, почувствовав, что в этих местах еще будут происходить битвы, не прилетят больше в эти края, не возвратятся в пору цветения полей и лугов в Билалабад. Да кому станут петь свою песню эти птахи в такой безлюдной, разоренной деревне? И проказливых воробьев, чириканье которых постоянно стояло в ушах, не было видно. То ли мороз, то ли метель, то ли голод прогнал куда-то этих озорников. Только по дрожащим на ветру, выбивающимся из щелей стены травинкам, да белеющим у входа в гнезда камням можно было догадаться, что когда-то здесь воробьи выводили своих желтоклювых птенцов и учили их летать. К чему дома без людей, без птиц? Нити паутины, покрытые сажей и свисающие с потолка Дома милости, походили на смазанные салом веревки "деревьев смерти". Пол прогнил и в доме стоял тошнотворный запах плесени. Холодный ветер, гудя, хлопал раскрытыми настежь дверьми и окнами, забирался во все углы. Большой сосуд из-под воды, на котором были изображены головы коня и тура, посвистывал. Кто бросил этот глиняный сосуд в очаг?