Звезда Cтриндберга - Ян Валентин

Жаба порылась в кармане и выудила ключ от маленькой, без окон, сервировочной. Жестом пригласив их войти, передала ключ редковолосому сэповцу.

Буфет с пестрой янтарно-желтой платановой фанеровкой, окрашенные маслом полки над мойкой. В полированных цинковых пластинах отражаются венчики, шумовки, формочки и прочая кухонная утварь. Тихое жужжание двух огромных холодильников рядом с покрытым серым, под мрамор, ламинатом разделочным столом. За тонированной стеклянной дверью с небольшим замком угадывался винный погреб с рядами бутылок, аккуратно уложенных на ажурные металлические стеллажи.

Человек-жаба взглядом показал им на матрасы на полу, повернулся и ушел. Звук ключа в замке.

Какое-то время Дон слышал приглушенную шведскую речь в коридоре, но потом все стихло. Должно быть, сэповцы пошли спать – было уже около трех утра.

Они долго обсуждали, насколько реальны угрозы Эберляйна. Когда Дон рассказал про разговор, Эва поначалу не поверила. Но, поразмыслив, согласилась, что все, что с ними происходит в последние часы, еще более неправдоподобно, чем этот примитивный шантаж с подделкой отпечатков пальцев.

Дон разразился целой филиппикой о великой немецкой традиции – сочетать умственное помешательство с неумолимой методичностью. Он говорил и говорил, и, как часто бывает, усталость перешла в совершенно неуместную в их положении эйфорию. Вскоре из-за двери сервировочной можно было услышать взрывы приглушенного смеха.

Эва поднялась с матраса, подошла к разделочному столу и начала открывать, один за другим, подвесные шкафчики, пока не нашла стакан. Налила воды, но тут же, брезгливо поморщившись, вылила в раковину. Дон проследил ее взгляд – Эва внимательно смотрела на дверь в винный погреб, где призывно поблескивали ряды бутылок.

– Вы ведь занимаетесь историей, Дон, – сказала она. – Если не ошибаюсь, ваша тема – нацистская символика?

Дон кивнул, но Эва уже отвлеклась. Теперь она искала что-то в ящиках.

– Какое символическое значение приписывают ножам? – спросила Эва.

– Ножам?

Он приоткрыл сундучок памяти – что-то там еще оставалось.

– Нож обычно означает жертву… месть. Смерть. – Он глубоко вдохнул, закрыл глаза и продолжил: – Нанести порез ножом… это может символизировать освобождение, как, например, в буддизме – знак рождения собственного «я»… нанося порез, ты отрезаешь свое высокомерие и глупость.

Эва продолжала открывать и закрывать ящики.

– У христиан нож означает мученичество. Апостол Варфоломей, например, был заживо освежеван. Ножом.

Стук каблуков по выложенному плиткой полу.

– У нацистов нож связан со свастикой, у предшественников общества Туле свастика была проткнута ножом. Эсэсовцы, принимая присягу, получали кинжал с двойной молнией и давали клятву беречь его пуще жизни. Мало этого, в ходу была странная мысль, что таким образом их посвящали в рыцари. Они, оказывается, были прямыми наследниками рыцарей Немецкого ордена.

Что-то звякнуло. Воцарилось тишина. Но Дона уже было не остановить.

– В древненордической мифологии постель богини Хель называлась Одр, блюдо носило название Голод, а нож…

– Спасибо, достаточно, – сказала Эва Странд.

– А нож обозначал голодную смерть.

Дон открыл глаза. Эва стояла перед ним с ножом – небольшой остроконечный столовый нож с деревянной ручкой.

– Достаточно, – повторила она, подойдя к двери в винный погреб. – Это все не то. Мне хотелось бы знать, не играет ли нож в какой-нибудь системе символов роль… – Она просунула лезвие в щель между дверью и косяком. – Роль ключа…

Жиденький язычок замка, щелкнув, отскочил.

– Вы должны написать об этом вашем подвиге статью в «Адвокат», – сказал Дон. – Коллеги будут в восторге.

– Есть границы допустимого, – строго сказала Эва, открыла дверь и скрылась среди бутылок.

Дон успел задремать, но его вывел из сна стук каблуков по плиточному полу. Он открыл глаза – Эвы не было. Звук доносился из винного погреба. Почти тут же дверь открылась, и на пороге появилась Эва. Она осторожно поставила на стол трофей: пыльную пузатую бутылку с простенькой этикеткой. Дон прочитал: Grahams Vintage Port.

– Неплохую коллекцию собрал посол. Сорок восьмой год.

Она достала из буфета две зеленоватые рюмки и поставила рядом с бутылкой. Дон с матраса наблюдал за ее действиями. В таком ракурсе, с низкой точки, все это напоминало тщательно выстроенный кадр из фильма.

– Один из самых… – Она замолчала, возясь с пробкой. – Когда имеешь дело со старыми винами, снимать сургуч с горлышка надо очень осторожно. А тем более – ввинчивать штопор… Один из самых прославленных урожаев – сорок восьмого года, вы же знаете.

Такие сведения находились далеко за пределами познаний Дона в виноделии.

– Можете, конечно, притворяться равнодушным… – Эва осторожно вытащила пробку. – Поверьте мне на слово – самый изысканный год. Этот портвейн может храниться еще полвека, и станет только лучше. Вино на все времена…

Она протянула Дону рюмку. Дон поднес ее к губам. Эва внимательно следила за выражением его лица.

– Вкус послевоенного Лиссабона… – задумчиво произнесла она.

У Дона возникло чувство, что он пьет сироп, – настолько силен был привкус кофе и карамели.

– В сорок восьмом был необычно холодный июль… – Она долго перекатывала глоток портвейна во рту и проглотила наконец. – А в начале августа наступила дикая жара, и грозди созрели очень быстро. Если я правильно помню, сбор урожая из-за жары начали намного раньше, чем обычно, но часть винограда уже пересохла. А пересохшие ягоды придают вину ни чем не сравнимую сладость. Еще в начале шестидесятых сорок восьмой ценился очень высоко, его сравнивали с сорок вторым… Сорок второй был тоже очень хороший год.

Она облизнула липкие от вина губы.

– Для вина, возможно… – Дон отставил рюмку. – А для людей…

Он неуклюже встал с матраса и попытался немного размять затекшие руки и ноги. Мысленно посмотрел на себя со стороны – огородное пугало, да и только. Глядя на него, Эва тоже сделала несколько телодвижений. Под пиджаком в елочку красно-коричневая блузка выбилась из-под юбки, светлые волосы растрепались, и стала заметна проседь.

– Посмотрите сами, может быть, найдете что-то, что вам по вкусу. – Эва кивнула на приоткрытую дверь в винное Эльдорадо.

– Неужели нам больше не о чем думать? – В голосе Дона прозвучало грустное раздражение.

Она пожала плечами.

В винном погребе было довольно холодно, в проходе между стеллажами пахло сыростью. В тусклом свете фонарей под темным потолком он разглядел на одной из бочек позолоченный штопор и два хрустальных бокала. Сразу за бочкой – винтовая лестница. По-видимому, в подвал. Он оглянулся. За остекленной дверью маячил силуэт Эвы Странд. Дон осторожно спустился по лестнице.