Команда Альфа - Миклош Сабо

— Ты ступай, Фрэнк! — скорее вздохнул, чем прошептал мой товарищ. — Через двадцать минут взойдет луна.

Я снова посмотрел на светящийся циферблат. Мой товарищ был прав. В нашем распоряжении оставалось всего двадцать минут. Через двадцать минут на темносинем небе загорится первая звезда, а за ней зажгутся, словно миллиарды карманных фонариков, и остальные звезды. Потом покажется луна и зальет своим светом всю землю, даже самые укромные ее уголки.

— О’кэй, — сказал я и пополз.

Я двигался так осторожно, что даже трава подо мной не шелестела. Преодолевал сантиметр за сантиметром, предварительно обшаривая землю. Не схватиться бы за спящую гремучую змею! Тогда пиши пропало! От этой мысли у меня даже мороз по коже пошел. Но я продолжал ползти.

Минут через шесть-семь я достиг края освещенной зоны. Очень осторожно, пряча голову за растения с широкой листвой, я посмотрел туда, где была протянута колючая проволока.

На светлом фоне резко выделялись очертания стоявшего навытяжку часового.

Мое счастье, что они траву не уничтожили! А — то даже не знаю, как бы я добрался до него.

Тишину вдруг прервали гулкие шаги идущих в ногу людей. Вдоль проволочного заграждения шел, приближаясь, патруль.

Я приник к земле всем телом, буквально слился с ней. Мне показалось, что на меня направлены все прожектора и что шаги эти приближаются именно ко мне…

«Заметят! Быть не может, чтоб не заметили!» При всей своей закалке я не мог прогнать от себя страх быть обнаруженным.

На мое счастье, зоркий взгляд солдат прочесывал не открытое, залитое светом пространство, а дебри лесных зарослей.

Могли ли часовые предположить, что я под носом у них, что, протянув руку, я могу схватить любого из них за штанину.

Я прижал ухо к земле, чтобы лучше улавливать звуки. Грохот, раздавшийся в моих барабанных перепонках, предупредил меня о том, что патруль совсем рядом. Я должен был замереть: малейшее движение могло выдать мое присутствие. Секунды казались мне часами. Наконец-то! Шаги стали удаляться.

Я поднес руку к глазам. Хотел посмотреть, который час. У меня осталось лишь восемь минут! Значит, надо торопиться! И в то же время быть предельно осторожным!

Я пополз дальше.

Часовой стоял неподвижно и смотрел в одну сторону. Он был, как видно, совершенно спокоен и не подозревал о грозившей ему опасности.

Два молниеносных рывка, и я уже направил нож ему и спину, под лопатку, левой рукой охватил его за пояс и повалил на острие лезвия.

Солдат даже не захрипел. Вонзившийся нож бесшумно покончил с человеком.

Я крепко прижал к себе отяжелевшее тело. Затем наученным движением опустил его перед собой на землю.

Кусты расступились перед трупом, затем сомкнулись над ним, скрывая, хороня его от любопытных глаз.

Я выпрямился и стоял теперь, оцепенев, в той же позе, в какой стоял перед тем часовой.

И тогда, словно чудовищной силы юпитер, повисла над лесной чащей луна. Молчавший до сих пор дремучий лес тут же оделся в серебристо-синее одеяние и, точно по сигналу, загудел.

И вдруг гул этот рассек крик серны, похожий на отчаянный плач ребенка. Немного погодя я услыхал сытое урчание волка.

Я вздрогнул.

«А чем же ты сам не волк?» — спросил я себя, и слюна во рту у меня стала горькой.

Но в этот момент прожектор затмил луну. Меня же он ослепил, так как был направлен в мою сторону.

— О’кэй, парень! — И наш майор, который откуда ни возьмись очутился за моей спиной, похлопал меня по плечу. Он подошел к лежавшему на земле трупу. Маленьким ключиком отпер его грудную клетку — часовой оказался куклой, царствие ему небесное! — и вынул оттуда контрольный прибор.

— Это именно то, что от вас требовалось! — сказал он, довольный. — Экзамен вы сдали на «отлично»! — И приказал мне удалиться в глубь лагеря и там дожидаться, пока все остальные сдадут экзамен по его далеко не эстетичному предмету.

Когда мы решили, что теперь уже действительно усвоили всю программу курсов и заделались патентованными убийцами, наш майор преподнес нам очередной сюрприз.

— Знаете ли вы, что мы подразумеваем под выражением «вторичное убийство»? — Он с чувством превосходства взглянул на наши вдруг поглупевшие физиономии. — А ведь, признайтесь, вы считали себя уже заправскими вояками, не правда ли?

Что за чертовщина! Еще один психолог на нашу голову! Да они тут читают наши мысли, как открытую книгу!

Майор же был доволен своей проницательностью.

— Так или не так? Отвечайте!

Нам оставалось только признать, что он попал и точку.

— Каждый новичок так считает, дойдя до данного этапа обучения. А ведь вам предстоит перенять у нас еще немало опыта, чтобы стать истинными вольными стрелками! Теперь вы добрались, пожалуй, до середины пути. И только до середины. Так что успокаиваться вам пока рано! Скромность! Побольше скромности!

Он говорил так самонадеянно, что у меня возникла мысль: неплохо бы ему самому кое-что почерпнуть из собственных слов. Само собой разумеется, что дальше моей головы эта мысль не пошла. От высказывания подобных вещей меня, с одной стороны, удерживала военная дисциплина, с другой стороны — корыстные соображения. Ведь, в конце-то концов, только от него зависела

оценка по этому курсу.

Под «вторичным убийством» наш уважаемый майор подразумевал следующее: человеку, убитому кинжалом, ядом, руками или иными способами, нужно придать такой вид и позу, как будто он покончил с собой.

Выстрелить в голову, затем вложить в руки жертвы пистолет!

Повесить убитого на веревке, найденной в квартире!

Уложить, когда стемнеет, на железнодорожные рельсы!

Вряд ли вас удивит, если я скажу, что после этого отвращение, которое я питал к Радомовскому и Ковачу, распространилось и на некоторые другие лица…

Теоретические экзамены для меня не были проблемой, я сдавал их на «отлично». Но к практике я относился с известной нервозностью. Не знаю почему — то ли у меня были неважные предчувствия, то ли претил сам предмет, — но я ждал своей участи в скверном настроении. Обычно это неприятное ощущение исчезало перед самым экзаменом, но на этот раз с наступлением злополучного дня оно, наоборот, еще усилилось.

Мы ожидали в помещении клуба. Сдавшие экзамен возвратиться к нам уже не имели права. Я взял жевательную резинку. Странно: меня и годы не могли приучить к ней, а теперь я засунул ее в рот. Мне было необходимо хоть чем-нибудь заняться.

Наконец меня вызвал ординарец. Какое тут облегчение! Страх сдавил мне горло.

«Ты что?.. Струхнул? Болен?»

Но я не успел ответить самому себе, как ординарец остановился перед дверями и постучал.