Лик над пропастью - Иван Любенко

— Ну что ж, надо ехать и осматривать труп. Кстати, где он? — надевая пиджак, осведомился Ардашев.

— В анатомическом театре, это не так уж и далеко отсюда. На извозчике — минут пятнадцать езды.

— Едем.

Клим Пантелеевич накинул плащ и, надвинув на глаза шляпу, вышел из номера. За ним поспешил Мяличкин.

На смену недавней холодной ночи с проливным дождем пришел теплый день с ласковым солнцем и по-летнему синим небом. Говорят, иногда такая погода может продержаться в Одессе до первых заморозков.

Пролетка неторопливо колесила по Дерибасовской в сторону улицы Гоголя. Адвокат, сидя в коляске с поднятым верхом, с интересом посматривал по сторонам. Витрины дорогих магазинов зазывали купить «самый лучший товар!», а прохожие, не обращая на них внимания, торопились куда-то по делам. Свежий воздух и шум близкого моря располагали к размышлениям: «Надо же, как странно устроена жизнь: взявшись за спокойное и совершенно, на первый взгляд, безобидное дело Маевского, я и представить себе не мог, чем все обернется. Нет, что-то нехорошее я предчувствовал и, по-моему, даже сказал об этом доктору Нижегородцеву. Но вот о том, что мне придется вновь оказаться на Водах, карабкаться по горам, а потом колесить по улицам Одессы, я уж точно не подозревал. А ведь кто-то там, наверху, уже заранее выстроил всю цепочку грядущих событий. И ему было хорошо известно, чем закончится вся эта карусель с таинственными убийствами, нежданными находками и бесконечными путешествиями. Мне иногда кажется, что чья-то невидимая рука ведет меня к цели. И до нее осталось совсем немного».

Фаэтон остановился. Расплатившись с возницей, капитан и присяжный поверенный зашагали к двухэтажному зданию карантинной больницы Одесского порта. Выстроенное еще в самом начале XIX века, оно являло собой типичный образчик русского ампира. Анатомический театр прятался в закругленной части здания, точнее, в его полуподвале.

Мяличкин первым спустился по ступенькам и потянул за кованое кольцо дверной ручки. Но тщетно. Видимо, изнутри задвинули щеколду. Электрического звонка не было, но обнаружился рычаг механического звонка. Провернув его пару раз, капитан достал папиросу и закурил. Наконец с той стороны послышалось чье-то недовольное бурчание, и, скрипнув заржавелыми петлями, тяжелая, покрывшаяся у основания зеленым мхом старая дубовая дверь отворилась. На пороге появился сторож со всклоченными волосами. Мятое небритое лицо и водочный перегар свидетельствовали о его безграничной преданности Бахусу. Увидев двух прилично одетых господ, он виновато прокашлялся и осведомился:

— Що потрибно, пановэ?

— Второго дня к вам поступили два безымянных трупа. Один — бродяга в лохмотьях, а другой — прилично одетый господин. Вот к нему нас и веди, — распорядился Мяличкин.

— Вы, мабуть, полицейскый?

Капитан нехотя кивнул.

— А ти, кого вы шукаетэ, в кладовцы, у самому кинцы. Пишлы зи мною.

Хромоногий старик, указывая дорогу, поковылял впереди. Мрачные массивные своды, будто могильные плиты, давили сверху. Пахло сыростью и каким-то сладковато-удушливым запахом, который обычно исходит от подгнившей плоти. Низкие, давно не мытые полукруглые окошки, точно корабельные иллюминаторы, тянулись по всему коридору чуть выше человеческого роста и почти не пропускали уличный свет.

Пройдя несколько открытых комнат, уставленных деревянными столами с окоченевшими останками, адвокат вместе со спутниками очутился в пустом амфитеатре. Посередине, на оббитом жестью столе, лежала дама, вернее, труп женского пола. Ее длинные волосы частично прикрывали безжизненные плечи и грудь. Посиневшее тело еще сохраняло стройность фигуры. Возможно, ей было лет двадцать пять — тридцать. Без сомнения, при жизни она пользовалась успехом у мужчин. От этой умершей красоты на душе присяжного стало еще тоскливее, и печаль, словно липкая паутина, окутала сердце.

Коридор закончился, и они вошли в кладовую. Там на низких нарах, покрытых деревянными щитами, вповалку лежали голые, позеленевшие человеческие тела. Об этих несчастных не справлялись в полиции и больницах: хоронить их было некому. Многие имели трупные пятна. Почти у всех бедолаг глаза были широко открыты. Взор их был затуманен и бессмыслен. Они смотрели в потолок, в стену или пол. Это зависело от того, в каком положении они находились. И хоть внешность и возраст у всех были разные, на лицах читались похожие выражения: то скорбь, то удивление, то застывшая улыбка. На большом пальце правой ноги у каждого из них болтался номерок, на котором химическим карандашом был выведен номер, присвоенный еще в полиции и указанный в реестре.

Служитель поплевал на пальцы, и принялся листать толстый, размером с амбарную книгу, журнал. Дойдя до нужной страницы, он ткнул заскорузлым ногтем в какую-то строчку и что-то пробубнил себе под нос. Затем старик приблизился к телам и принялся рассматривать бирки. Оказалось, что нужные трупы лежали внизу. Он принялся переворачивать мертвяков и оттаскивать в сторону ненужных. В конце концов ему удалось вытащить двух усопших.

— Выбырайтэ, який треба, — вытерев пот со лба, выдохнул дед.

Ардашев узнал его сразу, хотя это было не просто. Разница между пышущим здоровьем красавцем и безмолвным синим телом была огромная. Ввалившиеся глаза, заостренный нос и посиневшие губы больше не напоминали энергичного и успешного дельца. Только усы все еще были завиты вверх.

— Это Кампус, — сухо выговорил адвокат, — как я и предполагал.

— Да, но откуда вы могли это знать?

— Экспедиция, как вы помните, состояла из восьми человек. Вот я и насчитал шесть возгласов, утонувших в глубокой пропасти. Разобрал я и седьмой крик — это был голос Кампуса. Только его «прощайте» не отдавалось эхом. Значит, он сымитировал собственную казнь. Но тогда мне не хотелось в это верить.

Повернувшись к сторожу, адвокат спросил:

— Послушайте, любезный, а как бы нам увидеть вашего прозектора?

— Пишлы зи мною.

И вновь колченогий хозяин мертвецкой повел через скопище трупов. У одной из комнат они остановились. Сторож робко постучал в дверь.

— Входите! — послышалось изнутри.

У рукомойника, в углу комнаты, стоял высокий худой человек в черном клеенчатом фартуке. Он тщательно мылил руки. На столе лежал покойник с зашитым через край животом.

— Пановэ из полиции, — пробубнил старик.

— Чем обязан, господа? — поглядывая поверх очков, осведомился патологоанатом.

— Моя фамилия Ардашев, Клим Пантелеевич.

— Иволгин, Петр Ильич.

— У меня есть подозрение, что господин, который числится у вас под № 89, отравлен. Не могли бы вы проверить сию гипотезу?

— А вы, простите, из какого участка? Что-то раньше мне не доводилось вас видеть. У вас имеется соответствующее распоряжение?

— С этим нет сложностей, — вмешался капитан. — Вам подвезут его сразу же, как только я протелефонирую. Я имею отношение к столичному военному ведомству. Моя фамилия Мяличкин. Однако прошу вас не откладывать вскрытие. Это очень важно.

— Ну что ж, хорошо. Во всяком случае, никому от этого хуже не будет.

— Вы не будете возражать, если мы дождемся результатов на свежем воздухе? Поверьте, мы достаточно насмотрелись на то, кем мы рано или поздно станем, — ослабляя галстук, выговорил присяжный поверенный.

— Да-да, конечно. Дорогу найдете? Тут прямо по коридору, через амфитеатр и к выходу.

— Благодарю вас. Думаю, не заблудимся. К тому же несколько памятных ориентиров до сих пор стоят у меня перед глазами. И я уверен, что они не преминут навестить меня ночью.

Вскоре Ардашев и капитан выбрались из сырого подземелья. Пройдя по аллее, они уселись на лавочку, стоявшую на солнечной стороне. Офицер достал папиросу и закурил. Помолчав немного, он сказал с грустью:

— Все никак не выходит из головы ваша фраза о том, что и мы с вами когда-то будем вот так валяться, никому не нужные и всеми забытые.

— Ну уж! Не стоит так буквально понимать мои слова. Вы женаты?

Мяличкин кивнул.

— Тогда я не вижу поводов для беспокойства. Хотя… всякое может случиться. Особенно если вас отправят в заграничную командировку. Помните того англичанина?

— Которого вы… переиграли?

Присяжный поверенный усмехнулся.

— Вы очень тактичны: подобрали нужное слово. Так вот он был потомственным аристократом в каком-то там поколении. А ведь его труп наверняка валялся среди ялтинского отребья. Что поделаешь, такова судьба разведчика. В нашу честь не говорят длинных речей за поминальными столами. В лучшем случае ваш куратор достанет из шкафа коньяк, помянет мысленно и пропустит стаканчик. Правда, вскорости забудет, потому что появятся новые дела и придут новые агенты — молодые и решительные… И все же, Константин Юрьевич, позвольте вернуться к нашему расследованию. Получается, что четверо из тех, кого я опрашивал в суде по делу Маевского, отправились на тот свет. Все они, за исключением учителя Гласова, — хотя он тоже был заядлый картежник — принимали участие в игре в «девятку». Не стало даже Белоглазкина, который по случайности оказался за соседним ломберным столиком в Коммерческом клубе. В том, что Кампус отравлен, у меня нет ни малейших сомнений. Я даже берусь предсказать, что это тот же яд, которым опоили Маевского, то есть цианид. Если мое предположение подтвердится, значит, мы имеем дело с одним и тем же злодеем. Он поставил себе цель завладеть перепиской Аланской митрополии с византийским патриархом. Нетрудно предположить, что преступник собирается выручить за нее солидные деньги. Здесь это делать опасно, поскольку ваши филера ходят кругами вокруг турецкого посольства. Зато в Константинополе с этим справиться гораздо удобнее: достаточно сдать чемоданы со свитками в камеру хранения и преспокойно торговаться. А получив деньги, можно перебраться в любую страну. И «прощай, немытая Россия!». Отсюда вывод: он попытается сесть на ближайший пароход до Константинополя. А таковой уходит завтра. Это последний рейс, на котором повезут паломников по святым местам. Другого способа добраться до бывшего Ромейского царства у него в этом году не будет: навигация вот-вот закончится и начнутся шторма. Вот потому, Константин Юрьевич, вам следует очень поторопиться и уже сегодня обеспечить меня турецкой визой. Заграничный паспорт я с собой прихватил. Надеюсь, что мне вообще не придется ходить по чужой земле. Однако чем черт не шутит? Стало быть, отбываю завтра вечером, на «Ефрате».