Евангелие зимы - Брендан Кили

Я искал Марка, но в школе его не было уже три дня. Теперь ему не избежать последствий. Джози тоже не пришла, и ничто не могло утишить мою боль. Я казался себе пустым, прогнившим. Глотки воды из фонтанчика пустоту не прогоняли. Я не чувствовал, что двигаюсь, – скорее, мир двигался вокруг меня. Я не мог включиться в происходящее или самостоятельно принять решение. Звенел звонок, и я шел на урок; учитель говорил: «Достаньте учебники», и я открывал последнее задание и клал руку между страницами. Я сидел в лаборатории и ждал, чтобы что-нибудь взорвалось и разнесло меня в пыль.

За окнами шел снег. Крупные хлопья заполонили все снаружи. Я съехал на стуле, уставившись на длинную цепь из трубок и шариков – модели молекул на лабораторном столе. Я боялся говорить и встречаться с кем-нибудь взглядом, боялся не удержаться и выложить все как есть, боялся сделать произошедшее реальным, рассказав наконец-то, что должен сказать. В церкви, в исповедальне, твой шепот уносится в эфир, вбираясь бездонными легкими Бога, – по крайней мере, так меня учили верить. Дескать, то, что мы делаем со своими жизнями, исчезает в безбрежности вечности, а наша цель и назначение – угадать Божий план и благоговейно стать его безымянной частью. Но я не мог позволить себе притворяться, что все еще верю в это.

Вместо этого я думал о приходе Драгоценнейшей Крови Христовой и тех приходах, где отец Грег работал раньше, кочуя из города в город, как болезнь, незаметная большинству, но не всем, заходя на праздники и вечеринки с приветственно вытянутой рукой, пробираясь в семьи со своим рукопожатием и похлопыванием по спине, пока не пришла моя очередь вытерпеть вонь его шепота и услышать приказ верить, что это евангелие. Он заразил меня и остался во мне, частью меня, навсегда. Он не смог бы навредить мне больше, чем уже навредил. Я хотел бы сказать ему «нет», крикнуть: «Я больше не боюсь», выдохнуть его смрадное дыхание обратно ему в лицо и увидеть, как он, отец Дули, все эти больные старики-социопаты, попустительствовавшие нашему растлению и наблюдавшие со стороны, как отец Грег носится по нашим кварталам, подобно чуме, – как они испытают всю ту боль, которую причинили нам. Это не библейская кара и не промысел Божий; это дело людей. Они не могут вечно прятаться за метафорой. К черту надежду и отчаяние. Мы живем в мире последствий и результатов. Смотрите, что они сделали!

Выходя из класса, я чувствовал на себе взгляды. Я готов был сорвать дверь своего шкафа с петель и разбить что-нибудь внутри и так бы и поступил, если бы у шкафа Марка не стояла Софи, закрыв лицо руками. Я испугал ее, окликнув по имени, и она попятилась. Сперва я решил – Джози рассказала ей о том, что я сделал, и ждал, что она сейчас раскричится или уйдет, но она вдруг бросилась ко мне, с силой обняла и не отпускала.

– Ты знаешь, что случилось с Марком? – спросила она.

Я замялся, прижимая к себе Софи; хотел сказать, но не мог.

– Он в больнице, – продолжала она. – Упал вчера в реку в Стоунбруке. Еще не пришел в сознание.

– Упал с моста? – переспросил я без всякой необходимости.

Софи тихо плакала у меня на плече, пересказывая то, что ее отцу сообщили в больнице. Марк в коме в результате травмы головы и переохлаждения; ему еще повезло, что его быстро нашли и извлекли из воды. Мы так и стояли с Софи, когда прозвенел звонок на урок.

– Джози знает? – спросил я наконец.

– Нет, она со вчерашнего дня не берет трубку. – Софи отодвинулась и заглянула мне в лицо: – Что происходит, черт побери? Не понимаю… Почему он так поступил? В чем дело? Что случилось? Может, я что-то не так сделала?

Дверь химической лаборатории открылась, и в коридор вышла мисс Ричардс.

– Так, – сказала она, – Софи, Эйден, что вы делаете в коридоре? Идите на урок.

Софи покачала головой.

– Отец правильно сделал, что позвонил мне, но я, наверное, поеду домой. Мне нехорошо. Я не понимаю, я просто не понимаю…

– Эй! – крикнула мисс Ричардс. – Вы меня не слышите, что ли? Мне вызвать декана Берна?

Я слышал и видел только Марка, который исступленно кричал, стоя на краю крыши, а потом сказал, что никогда не сможет быть свободным. Я тогда не понял, свободным от чего или от кого, но сейчас думал, сколько, должно быть, раз Марк смотрел на дверцу своего шкафа и гадал, рассказать ли кому-нибудь наконец о том, что было между ним и отцом Грегом.

Я ударил по шкафу кулаком. Мисс Ричардс возмущенно закричала, но я не обратил внимания.

– Я так больше не могу! – заорал я. Софи посмотрела на меня в ужасе. – Не могу больше!

Оставив их обеих в коридоре, я сбежал по лестнице на первый этаж и выскочил на улицу, под падающий снег.

Отец Грег должен узнать, как я теперь поступлю. Он не просто прочтет об этом в газете; я хочу, чтобы он услышал это лично от меня. Парковка перед церковью оказалась пуста, стояла только приходская машина, покрытая толстым слоем снега. В доме было совершенно темно, светились только два окна на углу. Волоча ноги, я подошел к боковому входу, оставляя за собой в снегу неглубокие колеи. Дверь оказалась заперта, и я с размаху ударил в нее кулаком. Я бил все беспощаднее, пока изнутри не скрипнул металлический засов. Дверь распахнулась наружу. Отец Дули, ежась от холодного ветра, ворвавшегося в приходской дом, придерживал халат у шеи. В той же руке он держал свою трость, так что она оказалась прижатой к его груди и словно торжественно указывала в пол. Он навалился на дверь, и ветер ерошил его редкие волосы.

Отец Дули сгорбился сильнее, чем обычно. Ветер трепал его халат, складками оборачивая фланель вокруг ног. Под халатом отец Дули был одет, и мне показалось, что он только что мирно дремал в кресле.

– Входи, пока меня не сдуло ветром. – Он с грохотом закрыл за мной дверь и отдышался. – Не ожидал, – сказал он, прислонившись к двери, будто намереваясь вскоре снова ее открыть, но тут же опомнился. – Эти двери для тебя всегда открыты, – заговорил он увереннее. – Я рад, что ты это знаешь. Твое появление – приятный сюрприз, я имел в виду.

Я прижал кожаные перчатки к губам, дуя на них и разминая руки в попытке согреть окоченевшие пальцы. Отец Дули покачнулся и оперся на трость, отпустив халат, под которым оказался слишком большой для него изношенный свитер и шерстяные рейтузы с пузырями на тощих коленях. Я быстро пошел через холл к лестнице в подвал. Слабый дневной свет едва пробивался сквозь метель, а большинство ламп в здании не горело – только те, что были включены в кабинете отца Дули и классе воскресной школы, немного рассеивали мрак, позволяя различить лестницу и коридор. Я видел серую бетонную площадку внизу, и хотя за поворотом лестничного марша была полная темнота, не мог отделаться от воспоминания об указательном пальце отца Грега, манящего меня за собой.

– Ты плохо выглядишь, – произнес сзади отец Дули, нарушив молчание. Он подошел и встал в дверях главного зала, спиной против слабого света, льющегося из кабинета. Отец Дули не смотрел на меня, но его голос был мягким, с нотками беспокойства. В нем угадывалась осторожная попытка проявить жалость. – С тобой все в порядке? Хочешь чая? Я недавно заварил, еще много осталось. Пойдем.

– Нет. – Я вцепился в перила.

– Пожалуйста, давай поговорим. Я рад, что ты пришел. Нам очень полезно будет поговорить. Пойдем ко мне в кабинет.

– Нет.

– Позволь старику присесть, Эйден. Пойдем. – Он улыбнулся мне, но через секунду улыбка погасла. – Пойдем в кабинет, так будет лучше нам обоим.

– Нет! – Меня затрясло. Я повернулся спиной к лестничному колодцу, не в силах видеть знакомую арматуру на стене подвала.

Отец Дули тяжело засопел.

– Ты пришел сюда по какой-то причине, Эйден? Я хочу тебе помочь. Тебе трудно в это поверить, но это правда.

– Я ненадолго. – Было очень трудно вложить хоть сколько-нибудь силы в мои слова. – Позовите сюда отца Грега. Я хочу, чтобы и он тоже это услышал. Я больше не стану молчать. Я не могу!

– Будет, будет, Эйден! – Я слышал эту интонацию сотни раз. – Эйден, пожалуйста, об этом нужно поговорить…

– Это я и собираюсь сделать.

– Нет причин бояться, – сказал отец Дули. – С тобой все хорошо, надо думать о будущем, Эйден.

– Позовите отца Грега! – заорал я. – Я хочу сказать ему все в лицо!

Собравшись с силами, отец Дули взялся за трость обеими руками и подался ко мне.

– Пожалуйста! – Это прозвучало почти как окрик. – Пойдем в мой кабинет, Эйден.

Всякий раз при звуке моего имени я слышал отца Грега: холодный шепот, нарушенные обещания и бесконечный заговор изощренной лжи. Я стукнул кулаком по перилам.

– Нечего обсуждать. Позовите его. Я должен ему сказать, что он сделал. Он обязан это услышать. Это он сделал!

– Нечего обсуждать? Эйден, надо смотреть на жизнь шире. Есть традиция, церковь, столько школ, дети…