Евангелие зимы - Брендан Кили

Я присел на кровать, подобрав под себя ноги, и прислонился к стене, дрожа и что-то еле слышно бормоча. От шока сон прошел – я будто кубарем летел куда-то и не знал, где упаду. Неужели я хотел стать таким? Я возненавидел себя и за то, что так жестоко поступил с Марком. Он был моим другом. Я знал, чего он хочет: чтобы его выслушали. Чтобы я увидел его таким, какой он есть. Чтобы я узнал, что он чувствует. Я тоже этого хочу, понял я. Разве не все мы этого хотим, разве не каждый заслуживает честных отношений?

В добавление к прежним причинам ненавидеть отца Грега у меня появилась еще одна. Джози была права: он не только манипулировал нами и растлил как подростков, он искалечил в нас мужчин, которыми мы станем, наше будущее как друзей и любовников. Он не присутствовал здесь физически, но таинственным образом, безмолвно и невидимо по-прежнему был рядом и требовал нераздельной преданности к себе. Он создал религию с единственной заповедью: бойтесь меня, если не можете в меня верить.

Глава 14

Собираясь утром в школу, я нервничал до тошноты, не представляя, как выдержать дальше, но, выглянув в кухонное окно, перед вторым гаражом увидел маленький автомобиль Елены. Во мне проснулась надежда. Я понятия не имел, давно ли Елена приехала, но догадался, что она явилась за вещами. Свет из ее квартирки пронзал безрадостные утренние сумерки, а силуэт Елены то появлялся в окне, то исчезал, пока я шел по каменной дорожке. Багажник был открыт, и я остановился у машины, чтобы подождать Елену.

Она спустилась через несколько секунд с охапкой одежды в руках и большой спортивной сумкой. При виде меня она остановилась и улыбнулась:

– M’ijo!

Мы неловко обнялись, потом она указала на машину, и я помог ей побросать одежду на заднее сиденье.

Я поднялся за Еленой в ее квартиру и помог укладывать фотографии и книги в коробку.

– Как они? – спросил я, держа фотографию Кандидо и Терезы. На снимке Тереза смеялась, но я помнил бешенство в ее глазах во время нашей последней встречи.

– О, просто счастливы. Тере теперь каждый день после школы остается со мной дома. Сегодня она готовит ужин для всей семьи.

– Тебе придется искать новую работу?

– И скоро. – Она передала мне свою Библию, чтобы я положил ее в коробку. Я некоторое время смотрел на книгу.

– Прости, – сказал я.

– Ну, что ни делается, все к лучшему, верно?

Она стояла по другую сторону кровати. Я хотел ее обнять, но она держалась от меня на расстоянии и поглядывала в окно на дом.

– Эй, – тихо сказал я, – поговорить же мы можем. Что она теперь-то сделает?

Елена вздохнула, удерживая слезы.

– Мне скоро ехать. Мне тяжело видеть тебя, m’ijo. Мне тоже очень жаль. Мне будет тебя не хватать.

Я обошел кровать, и Елена обняла меня, затем отодвинула на расстояние вытянутой руки и подошла к шкафчику собрать оставшиеся туалетные принадлежности.

– Но у тебя в жизни происходит много нового, правда?

– Да, многое меняется, – согласился я, снимая распятие со стены над кроватью. – Я чувствую себя почти что другим человеком.

Елена стояла ко мне спиной, быстро укладывая вещи.

– В смысле, я многое хочу с тобой обсудить. Я давно хотел кое о чем поговорить… – Мой голос дрогнул. Я почти физически не мог начать разговор.

Елена не обернулась.

– Господь тебя не оставит, – сказала она. – Это все, что ты должен помнить. Я найду новую работу, а ты вырастешь, поступишь в хороший колледж и уедешь из дому, слава Богу.

Маленькая коробка наполнилась, Елена наконец обернулась и увидела, что я держу распятие.

– Ты вообще за новостями следишь? – спросил я.

Елена не ответила, взяла крест у меня из рук и положила в коробку сверху. Из-под кровати она достала пару туфель.

– Елена, перестань. Почему ты на меня не смотришь?

– M’ijo, – сказала она наконец, перестав суетиться. – Я не хочу говорить об этом.

– Но мне очень надо об этом поговорить!

– Не со мной! – отрезала она. – Тебе нужно поговорить со священником. Поговори с отцом Дули. Помнишь его?

– С ним?!

– Я каждый день ходила в церковь и молилась. – Елена стояла очень прямо и дышала через нос. – Потому что Господу видней. Он лучше знает, и я в него верю.

Меня бросило в жар.

– Я не знаю, что делать, – сказал я. – Мне надо кому-то сказать. Об отце Греге.

Елена подняла палец.

– Нет, m’ijo. Нет. Тебе нужно рассказать это другому священнику, а не мне.

– Пожалуйста, выслушай меня! – Я направился к Елене, но она жестом остановила меня и подняла с кровати две коробки, удерживая их локтями.

– Не могу. Я молилась – это все, что в мои силах. Я молилась и буду молиться впредь. Я не думала, что увижу тебя сегодня. Я не могу этого сделать. – Она повернулась и пошла к двери.

– Что? – заорал я. – Что ты сказала?

Елена обернулась.

– Тебе нужно поговорить со священником. Мне было нелегко, но тебе нужно научиться смиренно принимать испытания, так сказал мой духовник. Несколько гнилых яблок не портят целый бочонок. – Она шагнула за порог. – Пожалуйста, мне надо ехать. Я не могу этого сделать.

Я подбежал и с силой схватил ее за локоть. Елена вскрикнула.

– Ты знала? – спросил я. Елена оттолкнула мою руку, но я схватил ее снова. – Ты знала?!

Несколько секунд она молчала.

– Я же стирала твое белье, m’ijo. Я видела, как он отвозил тебя домой и как ты смотрел на него. Это было нехорошо, неправильно, но ведь ты там остался, m’ijo. Остался. Пути Господни неисповедимы, но я в него верю. Я всегда буду полагаться на Бога.

Она быстро спустилась к машине. Я медленно вышел из квартиры и остановился на площадке. Елена побросала коробки в багажник. У меня потекли слезы. Она подошла к началу лестницы и посмотрела вверх, на меня.

– Ну, не надо, m’ijo, отец Дули тебе поможет. Ты сходи к нему, поговори!

Слезы застилали мне глаза. Я опустился на ступеньку и прислонился к перилам.

– У тебя на все один ответ: ступай в церковь.

– Нет, – громко сказала Елена, – нет! Я тоже усомнилась, m’ijo. – Она подняла руку над головой. – Мне тоже очень больно. Но я верю в церковь. Господь обо всем позаботится, вот увидишь. Надо верить, m’ijo.

– Черт побери. – Я захлебывался рыданиями. – Марк!

Елена пошла ко мне по лестнице, но тут из кухни выглянула мать.

– Что там происходит? – закричала она, потрусив к нам рысцой. – Елена! Что здесь происходит? – Она посмотрела на меня и покачала головой. – О Боже, это уже слишком. Возьми себя в руки, Эйден! Да, Елена уходит. Она тебе не мать, а нянька, Господи, помилуй! Подбери нюни!

– Нам надо поговорить, – сказал я, не двигаясь с места.

– Эйден Донован, ты успокоишься сию же минуту! У меня сегодня первая официальная вечеринка, я должна там быть, чтобы все прошло как следует. Земля, знаешь ли, не остановится только потому, что ты никак не повзрослеешь. – Она повернулась к Елене. – Так, с меня хватит. Я из-за вас уже достаточно опоздала. Вы все взяли?

Елена кивнула.

– Так поезжайте! Извините, что приходится так прощаться, но это уже просто смешно!

Поколебавшись, Елена поднялась ко мне и обняла. Я заплакал, уткнувшись ей в плечо.

– С тобой все будет хорошо, – сказала она. – Прости. Te quiero, правда. Прости меня, m’ijo.

Мать снова заорала нам снизу. Елена отпустила меня и, не оборачиваясь, направилась к машине. Она прошла мимо моей матери без единого слова. И только когда она сдала задним ходом, развернулась и прибавила скорость, уезжая от нашего дома, я понял, что так и не сказал ей те слова, которые хотел. Они так и застряли у меня в горле острыми осколками стекла. Елена не позволила их сказать. А теперь она уехала.

Мать продолжала меня отчитывать.

– Не сейчас, – сказала она, выставив руку. – Сейчас мне надо ехать. Мы поговорим об этом вечером. – Она вынула из сумочки ключи. – Это коктейльная вечеринка, я вернусь не очень поздно. Что сделано, то сделано, Эйден. Она уехала. А у тебя своя жизнь. – И мать добавила с новыми командными нотками в голосе: – Отправляйся в школу.

Она решительно скрылась в гараже и через несколько секунд выехала из него на серебристом «Лексусе» Донована-старшего. Она не посигналила и не опустила стекло, лишь выровняла машину и сорвалась с места так же быстро, как Елена. Через несколько секунд задние габариты пропали за углом. Можно подумать, мать рванула в свой родной Брюссель.

В школе я мог думать только о Марке. Его шкаф был рядом с химической лабораторией, и перед уроком я смотрел на него, вспоминая, как Марку приходилось немного сутулиться перед ним. Я так и видел, как он закрывает дверцу с ручкой янтарного цвета и пальцами приглаживает свои тугие кудри, которые всегда лежали идеально правильно. Я слышал, как он напевает себе под нос, стараясь успокоиться, как он часто делал, и расстояние, на котором он держал других, уже не отдавало самоуверенностью. Для меня он теперь был диким, испуганным юношей, пытавшимся согреться на холодной крыше, смотревшим на меня с мольбой. Он был вне себя от страха. Я его понимал. Мне это было хорошо знакомо. Я должен с ним поговорить.