Евангелие зимы - Брендан Кили

– Разговаривайте со мной человеческим языком, Фрэнк! – закричал Пол, дрожа, и схватился за прилавок. – Думаете, вы неподсудны? Мы требуем ответа. Пусть с нами поговорит отец Грег! Куда он запропастился ни с того ни с сего?

От ближайшего столика подошла одна из мамаш и положила руку Полу на спину.

– Он абсолютно прав, – сказала она отцу Дули. – Вы… Вы… Постыдились бы, вот что! – Ее голос срывался. – Позор! Вы и на мессе ничего не сказали, даже в проповеди не упомянули!

– Я не репортер, я не спекулирую на сенсациях и не будоражу людей без причины, лишь бы развязать массовую истерию! – Отец Дули оглядел кафе. Когда он встретился со мной взглядом в зеркале, я замер. По нему нельзя было сказать, что ему хочется заорать или треснуть по физиономиям оппонентов своей тростью, но на самом деле он этого желал. Мы смотрели друг на друга лишь мгновение, и, судя по тому, как он задрожал, чувства нас обуревали одни и те же. Его взгляд был как рука, протянувшаяся ко мне, схватившая за плечо и тянувшая к нему. Я не мог вырваться. Неожиданно для себя я подумал – а отец Дули при виде меня испытывает то же самое? Кажется, я испугал его еще больше, чем Пол.

Ничего мне не сказав, он повернулся к Полу.

– Поверьте, я делаю все, что в моих силах.

– Этого явно недостаточно! Истерию разжигают не газеты. Вы так мне ничего и не скажете? Где, черт побери, отец Грег? Вот он бы что-нибудь сказал. Где он?

Отец Дули взял подставку с тремя стаканами кофе.

– Отец Грег сейчас болен, давайте не будем его беспокоить. Он не отвечает на звонки. А я отвечаю. По телефону прихода. Всем нам следует заняться куда более важными делами, и прекратите эту травлю.

Сторонник строгих правил, отец Дули всегда ходил с недовольным каменным лицом, но, стоя с серой картонной подставкой, плясавшей в его руке, он утратил обычное хладнокровие, и привычная маска начала трескаться.

Пол ткнул пальцем в грудь отца Дули, и мне показалось, что старый священник сейчас опрокинется навзничь.

– Вы несете ответственность наравне со всей церковью, – сказал Пол. – Вы точно так же виноваты. Вы не можете просто утрясти это со своим начальством. Мы тоже заслуживаем справедливости.

Отец Дули кивнул.

– Извините, – сказал он и повернулся к выходу. – О Господи, – пробормотал он, открывая дверь.

Женщина рядом с Полом погладила его по плечу. Он шлепнул ладонью по прилавку у кассы, и женщина попятилась.

– Ноги моей в этой церкви больше не будет! – крикнул Пол. – В нормальном мире это называется укрывательством преступника, черт побери! – Женщина подвела его к своему столу. Пол подтянул стул и подсел к ней и ее подруге. В кафе поднялся гвалт оживленного обсуждения.

– Нет, ничего себе – сюда пришел! – сказала Джози. – Либо он самый тупой в мире, либо ему все по барабану. Мой отец говорит, это не что иное, как надменность. Кардинал как-его-там поверить не может, что в прессе поднялся такой скандал. Они надеются, что все как-нибудь утрясется. – Она взглянула на меня, и по беспокойству, проступившему на ее лице, я понял, что моя игра разоблачена. – А что ты думаешь? – спросила она. – Ты же работал в Драгоценнейшей Крови Христовой! Что, вот правда ничего не было?

– Честно? – негромко спросил я. – Я хочу, чтобы все это улеглось. Пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь еще.

– Ты же сам всегда говоришь о новостях, – сказала Джози. – А это вообще особый случай. Тут детей касается.

– Почему особый? – спросил я.

Она покачала головой.

– А вот особый. Это как двойное преступление. Детей не просто жестоко оскорбили, им все будущее испортили. Совершенное против них преступление будет преследовать их всю жизнь.

– Так-таки преступление?

– Да, преступление, и хорошо, что мы можем вмешаться. Что, черт побери, происходит в этом мире? Я становлюсь злой, террористы захватили больше половины мира, какие-то типы рассылают сибирскую язву конгрессменам и сенаторам, американцы вступают в «Талибан», а теперь еще и священники начали нападать на детей? Да что это, конец света наступает, что ли?

– Чепуха, – повысил я голос. – Тебе известно, сколько добра делает церковь? Разве можно сбрасывать это со счетов?

– Ты рехнулся? Ты их защищаешь? Ты что это, вдруг стал ревностным католиком и защищаешь общие интересы? Да тут слепому ясно: виновны без всяких оговорок! Подумай о пострадавших детях! Это несправедливо, что им пришлось такое пережить, а мы узнали только потому, что некоторые из них не стали молчать!

– Может, дети не стали молчать, потому что им захотелось внимания? – спросил я и засмеялся, не зная, почему. – Один сказал, а за ним и другие стали повторять, ухватившись за очередную сенсацию?

– Не смешно, – сказала Джози. – Ты что, псих?

– Чего ты ко мне с этим пристала? Почему ты меня допрашиваешь?

– Тебя? – спросила Джози.

Она замолчала и допила кофе. Я ничего не мог придумать – любое слово, приходившее на ум, изобличало меня еще сильнее. Я готов был отрезать себе язык и послать его почтой в Кровь Христову с запиской: «Пополнение для вашей проклятой коллекции».

– Пойдем домой, – сказала Джози. – Все это слишком странно.

– Это уж точно, – согласился я. – Можешь мне поверить. Меня как будто предали, понимаешь? Я там работал, все было нормально, и вдруг все резко стало плохо.

Джози слушала меня, опершись подбородком на сложенные руки, и осталась спокойной, когда я замолчал.

– Прости, я веду себя как дурак, – добавил я. – Я был бы рад объяснить лучше. Я только хочу, чтобы все пришло в норму.

Она потянулась через стол и стиснула мою руку.

– Ты не дурак, – сказала она. – Уж кто-кто, но точно не дурак.

Мы вышли, и Джози повела меня куда-то за угол на довольно уединенную парковку за магазинами. Я почувствовал ее губы у своих губ – они льнули, притягивая меня, – и попытался ответить. Мне казалось, я тоже этого хочу, но пришлось сделать над собой усилие. Джози прижималась, а я словно ускользал, хоть и стоял у самой стены.

– Пожалуйста, обними меня, – сказала она.

Я сделал, как было велено. Губами Джози приоткрыла мой рот и начала работать языком. Я стоял неподвижно.

– В чем дело? – спросила она. – Ты что, не хочешь?

Я хотел, но не так искренне, как Джози, – без ее энтузиазма, без малейшего подъема. Я кивал, улыбался, копировал выражение ее лица. Мы прильнули друг к другу, и я реагировал, как мне казалось, правильно: повторял движения Джози, терся носом о ее нос, перемежая глубокие поцелуи легкими. Я придерживал ее затылок, трогал ухо и целовал по заведенному образцу: раз-два-три, считаем шаги, выполняем заученную комбинацию.

Джози схватила меня за руку и начала водить ею вверх и вниз по своему боку, а сама стала поглаживать мне спину. Я продолжил, как она показала. И вдруг почувствовал, что не понимаю желания, не умею его распознать и выразить, не умею говорить прикосновениями, слушать своим телом и отвечать; я только знал, как быть объектом желания и как подчиняться.

Я шарил руками по ее телу, но Джози не реагировала так, как я рассчитывал. Возбуждение не приходило, ничто во мне не дрогнуло. Джози это почувствовала – или рассердилась. Она несколько раз перекладывала мои руки.

– Трогай меня там.

Я подчинялся, но без эмоций – не было ни желания, ни страха. Я быстрее водил руками и сильнее тискал ее, но это были не мои руки. С самого дна черной бездны внутри меня раздавался голос отца Грега, пыхтящий о боге и о том, что он в нас, и о любви, любви, любви. Сейчас во мне ничего не было. Между нами никогда ничего не было – теперь я точно мог это сказать. В нас ничего не было.

Джози, видимо, почувствовала мою опустошенность.

– В чем дело? – огорченно спросила она. – Чего ты хочешь? Что ты хочешь сделать?

– Не знаю. Я не знаю, что делать. Хочу знать, но не знаю.

Минуту мы стояли молча.

– Не получается, – сказала она тихо.

– Должно, – сказал я.

– Ты меня разве не хочешь?

– Хочу.

Она немного отодвинулась.

– Правда? Что-то непохоже.

Я молчал, слишком смущенный, чтобы придумать ответ. Джози подалась ко мне, схватила за куртку и игриво потянула к себе:

– Разве я не красивая?

– Красивая, конечно.

– Ты не просто так говори, – сказала она. – Ты считаешь меня красивой?

– Да, да. Я хочу тебя.

Это не было ложью. Я хотел целовать ее в шею всякий раз, когда на уроке мистера Вайнстейна она отбрасывала волосы, открывая чистую линию шеи. Джози была первой девушкой, с которой я целовался, и я бы хотел, чтобы она стала первым человеком, с которым у меня был сексуальный опыт. Я хотел бы стереть все, что со мной было до этого, и снова сделаться девственником.

– Докажи, – сказала она.

Она расстегнула пальто, и я обнял ее. Джози расстегнула молнию на моей куртке и прижалась ко мне.