Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн

сверток. Появился майор с кислородной маской, которую оказалось не так просто на меня нацепить.

– Дамских размеров, к сожалению, нет, – сказал он. – Вы можете дышать?

Кто-то сунул мне в руку перчатки, еще кто-то пытался пристегнуть на меня парашют. Я поняла, что в маске задыхаюсь, и покачала головой. Майор сказал:

– Ладно, сойдет. – Он положил в мой карман спасательный комплект, подвел к огромной непонятной карте и взял конец шнура, прикрепленного к карте там, где находилась наша база. Он описал шнуром неровный полукруг на восток и произнес:

– Мы будем патрулировать эту территорию. Если что-то случится, полетим на юго-запад.

Мы погрузились в джип: майор, радист, водитель и я. Поднимать собственное тело было тяжело, из-за веса парашюта все время тянуло сесть, когда надо было стоять. На таком холоде все кутались в одежду и чувствовали, как трясутся на ветру. Впереди мы разглядели гладкие четкие очертания черного самолета. Очень красивый, с двумя хвостами и длинными узкими крыльями, ночью он выглядел как совершенная смертоносная стрекоза. Название этих P-61 – «Черная вдова» – казалось абсолютно неподходящим для такого изящества. В джипе никто не разговаривал. Потом радист задумчиво сказал:

– Это худшая часть любой миссии.

А дальше мы были слишком заняты, чтобы сравнивать, что лучше или хуже.

Майор забрался в кабину и начал готовить самолет. Радисту было поручено дать мне необходимый инструктаж. Его указания прозвучали настолько безнадежно и безумно, что всерьез их воспринимать было невозможно. Стоя в темноте, радист сказал:

– Если что-то случится, поверните эту ручку.

Какую ручку? Где?

– Откроется люк. Потом поверните другую ручку справа – она под электричеством, но проблем не будет. Опустится лестница, и тогда все, что вам нужно сделать, – это вывалиться назад. Вы ведь знаете, где находится кольцо вашего парашюта, не так ли?

– Да, – грустно ответила я.

– Если что-то пойдет не так с этими двумя ручками, поверните вон ту, на кожухе, весь этот кусок стекла выпадет, и вы сможете вылезти через окно. Немного узковато с таким костюмом, но, думаю, все будет в порядке. Ну, вот и всё, – сказал он. – У вас есть подушка для нее? – спросил он начальника экипажа, и откуда ни возьмись появилась маленькая плоская диванная подушка, ее положили на деревянный ящик, который должен был стать моим сиденьем. Они сочли непрактичным размещать здесь, в стеклянном пузыре между двумя хвостами, стрелка, поэтому тут не было ни сиденья, ни ремня безопасности.

– А, ну и ваша кислородная маска, – сказал радист, – она подключается здесь, а это – разъем для наушников.

К этому моменту я уже сдалась, все это было слишком сложно, и мрачно думала, что каждый из этих проклятых проводов может оборваться, я выпаду, сама того не желая, или меня сбросит с ящика и размажет по стенкам моей маленькой стеклянной клетки, к тому же мне уже было холодно, поэтому я решила пытаться изо всех сил думать о чем-нибудь другом. Тем временем в кабине оживленно и деловито переговаривались, голоса в наушниках звучали оглушительно, и я едва разбирала слова, однако тон их был таким спокойным, будто они обсуждали, хватит ли бензина в машине, чтобы добраться до загородного клуба.

Мы шумно взмыли в ночь и поднялись к звездам. Мне еще не доводилось так взлетать: само ощущение полета стало настолько сильным, что я чувствовала себя свободной от самолета, как будто сама по себе без преград передвигалась по небу, которое было больше любого неба, которое я видела раньше. Прекрасное зрелище: яркая луна и звезды находились совсем близко. Но я знала, что эта красота не утешит и не удержит мое внимание. Мы одиноко неслись в бескрайнюю пустоту, и на мой вкус это было слишком пугающе, чтобы наслаждаться видом.

По радиоприемнику начались переговоры; вернее, они шли все это время, только теперь их стало лучше слышно. Где-то на далекой темной заснеженной земле в замаскированном фургоне сидели люди, склонившиеся над магическими приборами – радаром, – и где бы они ни находились, их голосу, произносившему только технический код, подчинялся этот самолет. На скорости более четырехсот километров в час мы слепо мчались сквозь ночь, а наше зрение осталось где-то позади, на земле в Люксембурге. Летчика ночного истребителя на цель наводит радар, и он не должен открывать огонь, пока не установит зрительный контакт (то есть пока действительно не увидит и не опознает чужой самолет). Бывает так, что пилот обнаруживает вражеский самолет, когда до него остается меньше двухсот метров. А до тех пор «Черная вдова» виляет и пикирует, взлетает и падает, как странная безумная птица, подчиняясь голосу наземного диспетчера.

Переговоры между землей и небом звучали странно до невозможности. Так как все это было кодом, его невозможно здесь воспроизвести, но эти чудны´е и загадочные предложения произносились самыми обычными голосами: земля говорила, самолет отвечал. Мы летели над Германией, и никогда я не видела земли темнее и неприятнее. Ее покрывал снег, возвышались горы, не было видно ни света, ни каких-либо признаков человеческой жизни, но сама местность выглядела враждебной. Затем голос с земли что-то произнес; пилот ответил: «Принято», и самолет резко набрал высоту. Я тут же причислила это ощущение к одним из самых неприятных в жизни. За считанные секунды мы поднялись с 3000 метров до 6500. Тело налилось железом, ощущение было такое, будто огромный вес пытается раздавить что-то неподдающееся. Моя кислородная маска была слишком велика, ее приходилось придерживать правой рукой, левой я ухватилась за какую-то стальную полку (чтобы не упасть назад с моего драгоценного маленького ящика), и мне казалось, что: а) мой желудок расплющит о позвоночник; и б) я обязательно задохнусь. Пока я переживала эти отвратительные ощущения, радиопереговоры стали отчетливее и ускорились, и я поняла, хотя слова были неразборчивыми, что нас ведут к цели. Я достигла состояния тупой покорности и просто молилась, чтобы мы прекратили делать то, что делаем, и занялись чем-нибудь другим. Самолет перестал набирать высоту, теперь было просто трудно дышать.

Прелести ситуации добавляло то, что нос, довольно земной орган, на таком холоде постоянно течет и, конечно, вытереть его не получится; в настоящее время, поскольку температура внутри самолета была тридцать градусов ниже нуля, на моем лице образовалась маленькая замерзшая речка. Упоминаю об этом лишь вскользь, потому что это мелочь, но тем не менее было и такое. В любом случае здесь так замерзаешь, что неудобств с носом не замечаешь. Самолет, руководимый громким голосом с земли, с ревом несся по небу. Затем, без всякой ясной для меня причины, мы повернулись на крыло и спикировали боком на несколько километров ближе к земле. Ощущения от этого тоже были скверными: казалось, что внутренности вытекают, оставляя после себя лишь пустоту и слабость, и ты уже не уверен, где небо, а где земля. Пилот что-то сказал мне приятным приветливым голосом, но я не поняла. Он повторил. Я сообразила, что мы только что рухнули сквозь небо, чтобы избежать обстрела зениток под Кёльном. Оказалось, что мы следовали за дружественным самолетом, который, вероятно, был бомбардировщиком и сейчас оказался под огнем немецких зениток. Теперь мы вернулись на высоту 3000 метров, и полет казался спокойным. Голоса из радиоприемника болтали друг с другом, очевидно, обсуждая, как жаль, что все это произошло, и что в следующий раз повезет больше.

Сейчас все было тихо, тревожило лишь то, что мы по-прежнему летели над Германией. Затем пилот обратился ко мне по внутренней связи, я посмотрела, куда он мне сказал, и увидела след от «Фау-2». Ракета взлетала откуда-то из глубины Германии и на этом расстоянии выглядела как красный огненный шар, который поднялся перпендикулярно земле и через несколько секунд исчез. На западе засверкали вспышки орудий: там, кажется, просыпался фронт. Одно гигантское орудие выпустило столько огня, будто запылала доменная печь, но отсюда я не могла понять, кому оно принадлежало – им или нам. Я видела на земле вспышки, но опять же не знала, что это было, затем появились беззвучные и дрожащие залпы перестрелки. Еще светила какая-то пугающая звезда,