Асьенда - Изабель Каньяс

По обе стороны комнаты стояли кровати. Одна из них, со смятыми простынями, пустовала. Другая, судя по подобию ведовских отметок, которыми пестрил пол, принадлежала Ане Луизе.

А вот и она…

Я остановилась, пройдя всего несколько шагов от двери. Дыхание перехватило.

Я не особенно любила Ану Луизу, как и она меня. Меж нами стояла Хуана – непроницаемая стена, сделавшая нас врагами еще до того, как мы узнали друг друга. Я не знала, выйдет ли у нас когда-либо преодолеть разногласия, но от этого представшее передо мной зрелище не делалось менее ужасающим.

После смерти на лице Аны Луизы застыло выражение, какого я никогда не видела на нем при жизни: рот опущен и округлен от удивления, глаза от страха распахнуты так сильно, что зрачки кажутся обнаженными, пустыми и круглыми. Окаменевшая рука вытянута вперед.

Ана Луиза показывала на стену у кровати своей дочери.

У меня свело живот.

Понимая, что проявляю неуважение таким пристальным разглядыванием, я все равно не могла отвести глаз от застывшего, обескровленного лица Аны Луизы.

Страх.

Он был мне знаком. Я чувствовала его прошлой ночью. Я чувствовала его каждую ночь в стенах Сан-Исидро.

– Я проснулась, а она такая, – Палома говорила почти что шепотом. – Я даже глаза ей закрыть не могу. Я пыталась… – Ее голос сорвался.

Андрес сдвинулся с места. Он положил руку на спину Паломе, и она тут же прижалась к его груди и стала плакать в его объятиях. Андрес бережно успокаивал ее.

Я вдруг осознала, что вторгаюсь в очень личный семейный момент. Палома заслуживала такого же уединения, какое было у меня, когда забрали папу, – покой мне удалось заполучить только ночью: я рыдала в подушку, а мама гладила меня по спине. Я отступила и развернулась, чтобы уйти, но перед этим взглянула на стену, на которую Ана Луиза показывала в последние секунды жизни. Ничем не примечательная оштукатуренная стена, так похожая на ту, в которую прошлой ночью швырнули Андреса. Белая, шероховатая и простая. Взгляд опустился к полу, где валялся обычный деревянный крест – такой же, как у Андреса в комнате.

Но он был сломан.

По центру проходила трещина, едва не разламывающая крест пополам. Как будто кто-то наступил на дерево каблуком, и сделал это не один раз, а несколько, намеренно вдавливая крест в пол.

По ладоням, липким от пота, пробежал холодок.

Что-то было здесь минувшей ночью.

Что-то напугало Ану Луизу до смерти.

Я вздрогнула и вышла из дома, пытаясь привыкнуть к болезненно-яркому утреннему свету.

Жители поселения отступили от двери, но все еще топтались рядом, образуя своего рода арку. Я узнала женщину, которая стояла рядом с Хосе Мендосой: несколько дней назад Андрес проводил крещение ее дочери. Она плакала, а ребенок на коленях печально глядел на меня.

Что мне им сказать? Ана Луиза их друг, и они годами жили рядом. Быть может, они знали ее дольше, чем я живу на свете. Кто я такая, чтобы велеть им уходить?

Но я видела, как вздрагивала от рыданий Палома, и видела в ней себя.

Я прочистила горло:

– Думаю, Паломе нужно уединение.

Перешептывания утихли, когда позади меня оказался Андрес. Он поднял руку и заслонил ею глаза.

– Заупокойная месса состоится через час, – объявил он. – Затем будет погребение. Нам нужны добровольцы, чтобы вырыть могилу. Да благословит вас Господь.

Невзирая на мрачность его заявления, напряжение в моих плечах ослабло. Было такое ощущение, что все мы, стоящие у дверей Аны Луизы, как один откликнулись на мягкую властность в его голосе. Что-то в воздухе переменилось, расслабилось. Я здесь, говорило его присутствие. И раз уж я здесь, все будет в порядке.

Несколько голосов повторили за ним его слова, и люди стали расходиться – кто-то возвращался домой, кто-то шел в другие части асьенды, чтобы приступить к работе.

Андрес испустил долгий вздох.

– Что, бога ради, стряслось?

– У тети было слабое сердце, – сказал он, не повышая голоса. Рыдания Паломы стихли, но все еще были слышны. – Некоторые члены моей семьи страдают от этого. Смерть могла быть естественной, но…

Но ужас на ее лице заставил нас обоих думать иначе.

– Вы видели крест? – пробормотала я.

Андрес медленно и осторожно кивнул, будто его голова была сделана из дутого стекла и, тряхни он ею сильнее, разбилась бы. Он так и не опустил руки, которой прикрывал лицо.

– А что, если, разорвав круг, мы…

– Вы разорвали круг? – перебил он.

Я уставилась на него. Это что, шутка?

– Ночью. Сначала вы, а следом я.

Складка меж его бровей углубилась. В глазах промелькнула тень страха.

– Что?

– Разве вы не помните?

– Я… – Он прикусил нижнюю губу. – Нет. – Голос дрогнул, едва не сломавшись на этом слове. – Я знаю, что мы начали ритуал, а потом… Палома стучит в дверь.

Между нами затянулось молчание. Как может Андрес не помнить?.. Кажется, эта мысль пугала его самого не меньше.

– Что произошло?

Я понизила голос до шершавого, сухого шепота – во рту стояло такое же ощущение.

– То… то, что вы вытянули из дома… Оно сделало вам больно. Швырнуло о стену. Ваша голова… вы пострадали, и я бросилась к вам, а оно…

– Оно теперь на свободе, – мрачно закончил Андрес. Остатки цвета исчезли с его лица полностью. – И наверняка побывало здесь прошлой ночью.

Внутри все перевернулось. Я знала, что Андрес прав. Дикая, необузданная тьма бродит вне стен дома. Я почувствовала ее прошлой ночью, когда набирала воду из насоса.

– Думаете, поэтому она указывала на…

Андрес кивнул, движение вышло медленным и осторожным.

– Оно наверняка побывало здесь.

– Андрес, – голос Паломы разнесся по воздуху с такой резкостью, будто кто-то захлопнул книгу. Падре подпрыгнул и поморщился от резкого движения. Палома стояла прямо за ним, ее глаза были налиты кровью, руки сжаты в кулаки. – О чем ты говоришь? – в ее тоне проскальзывали обвиняющие ноты.

– О дожде, – Андрес быстро нашелся с ответом. – После обеда пойдет дождь, примерно за два часа до захода солнца. – Он остановился, взвешивая, стоит ли ему продолжать. – Я хотел спросить… может быть, ты слышала что-то необычное прошлой ночью?

Какое-то время Палома смотрела на него отсутствующим взглядом. Но тут на ее лице расцвело понимание, и следом – разочарование.

– Хватит. Прекрати, – ее голос трещал от возмущения. – Неужели так сложно быть обычным священником? Иногда семья в этом нуждается!

Палома развернулась на пятках и скрылась в доме. Андрес наблюдал за тем, как она уходит, с видом жалкого щенка, которого только что пнули.

Затем он поднял руки к вискам и прикрыл глаза,